Автор подчеркивает, что до Петра III все князья и цари признавали за Церковью право собственности на церковные вотчины, и напоминает о том, что в своих манифестах императрица объявила себя защитницей православия. Комиссия разослала по монастырям и епархиальным управлениям счетоводные книги, чего не водилось даже при татарских ханах, которые, напротив, прямо признавали церковное землевладение. Затем Арсений оспаривает те части инструкции, которые касаются духовных школ. Он высказывается против учреждения училищ в местах отдаленных, «в грязи и болоте», и, подобно своему знаменитому единомышленнику XVI в. Иосифу Волоцкому, обращает особое внимание на значение монастырей в деле воспитания будущих епископов. Подобные нововведения могут, как считает Арсений, привести к тому, что «нашему государству приходить будет… со всеми академиями… или на раскольническое, или лютеранское, или кальвинистское, или на атеистское государство». Автор весьма резок в отношении членов Святейшего Синода, которые, «как псы немые, не лая, смотрят», сидят, не смея ничего возразить враждебным Церкви придворным из окружения императрицы. Копии доношения были отправлены также графу Бестужеву–Рюмину и духовнику императрицы Ф. И. Дубянскому [607]. Уже 14/15 марта Арсений пишет свое второе доношение. В нем он утверждает, что продолжение работы комиссии в прежнем духе приведет «к истреблению Церкви и благочестия» [608]. В обоих своих писаниях Арсений осторожно избегает любых нападок лично на императрицу — возможно, в надежде завоевать ее благосклонность. Но он недооценил решимости правительства разрубить наконец двухвековой гордиев узел и покончить с вопросом о церковных вотчинах, а своими выпадами против Святейшего Синода он навлек на себя ненависть его членов, решающую роль среди которых играл архиепископ Димитрий.
Первое доношение Арсения было доставлено Святейшему Синоду в Москве, куда он приехал на коронацию Екатерины. Биограф Арсения, просмотрев синодальные акты и протоколы, установил, что в этот период заседаний Синода как таковых не происходило и что послание Арсения, возможно, не было доведено до сведения всех членов Синода. Доклад об этом от имени Святейшего Синода был составлен Димитрием Сеченовым и представлен императрице [609]. Писание Арсения, как резюмирует Димитрий, есть «оскорбление Ее Императорского Величества, за что он (Арсений. — И. С.) великому подлежит осуждению. Но без ведома Ее Императорского Величества Св. Синод приступить не смеет, а предает на высочайшее благоусмотрение и на Высочайшую Ее Императорского Величества бесприкладную милость». Этот доклад подписали Димитрий Сеченов, Тимофей Щербацкий, Гавриил Петров, Гедеон Криновский и Афанасий Вольховский; отсутствуют подписи Амвросия Зертис–Каменского и Сильвестра Старогородского — двух членов Синода, симпатизировавших Арсению. Переданная Синоду уже на следующий день собственноручная директива императрицы наметила главные черты приговора, ожидавшегося ею от Синода, и придала делу чисто политический оборот, ведь Святейший Синод и сам усмотрел в нем оскорбление величества, — констатирует императрица. Она «уповает», что Святейший Синод признáет, что власть «благочестивых монархов… для общего всех истинных сынов отечества блага сохраняема и защищаема быть должна». В послании Арсения Екатерина усмотрела «превратные и возмутительные истолкования многих слов Святого Писания и книг святых». Ради охранения своих «верноподданных всегдашнего спокойства» она предает Арсения Святейшему Синоду «на справедливый, законами утвержденный суд». Судебный приговор следует представить на ее утверждение, «при чем еще будет иметь место мое снисхождение и незлобие» [610].
Первым шагом Святейшего Синода был арест Арсения и заключение его в келье московского Симонова монастыря (17 марта 1763 г.) В то время как Синод, очевидно по распоряжению Димитрия Сеченова, извлекал из своих архивов материалы о прежних самовольствах Арсения, в императорском дворце шел первый допрос митрополита в присутствии генерал–прокурора Глебова [611]. Екатерина II писала в тот день графу Бестужеву–Рюмину, который, видимо, пытался заступиться за Ростовского владыку, что до сих пор не давала повода сомневаться в ее милосердии и человеколюбии. «Прежде сего и без всякой церемонии и формы, не по столь еще важным делам, преосвященным головы секали… и не знаю, как бы я могла держать и укрепить тишину и благоденствие народа (умолча защищения и сохранения мне от Бога дарованной власти), если бы возмутители не были бы наказаны» [612]. Исследовав дополненные Арсением анафематствования в неделю православия и его корреспонденцию, а также приняв во внимание старый синодальный указ от 1743 г., в котором Арсению было вынесено порицание за «язвительные представления и возражения» [613], Святейший Синод постановил лишить его епископского сана и сослать в отдаленный монастырь «под крепкое смотрение и ни бумаги, ни чернил не давать там». В своем докладе императрице Синод указывал, что Арсения надо было бы судить и по гражданским законам, и предавал его монаршей милости. Екатерина утвердила приговор Синода, избавив, однако, осужденного «по человеколюбию» от «гражданского суда и истязания». Этот приговор она повелела довести до сведения духовенства всех епархий [614]. В опубликованном приговоре уже нет речи об оскорблении величества. Святейший Синод упоминает только о «крайне укорительных и злословных изражениях», которые Арсений адресовал Святейшему Синоду «превратно поняв и толкуя вознамеренное ныне полезнейшее распределение церковного имения» и «пренебрегши то, чем он долженствовал сему высокому духовному собранию, в котором Ее Императорское Величество президентом быть изволит». Арсений дерзнул, говорится далее, в подтверждение своих представлений «Св. Писание и предание святых отец превратно и ухищренно толковать». Самым интересным среди приведенных аргументов является, пожалуй, подтверждение высказанной позднее самой Екатериной идеи о себе как «chef de l’Eglise». Было опубликовано и соответствующее постановление Сената с перечислением проступков Арсения. Простым монахом Арсений был сослан сначала в Ферапонтов монастырь Вологодской епархии, а затем по личному указу императрицы — в Николаевский Корельский монастырь Архангельской епархии [615]. В одном из писем к Вольтеру Екатерина II не преминула подчеркнуть, что избавила Арсения от светского суда: «Я простила его и удовольствовалась тем, что сделала его (обыкновенным. — Ред.) монахом» [616].
Вскоре после того в монашеской келье Арсения нашли письма некоторых епископов, содержавшие изобличающий материал, который мог бы повлечь за собой ряд процессов. Епископ Дамаскин подвергся допросу в Москве, Сильвестр получил выговор императрицы. Однако ввиду угрозы потрясения всего здания Церкви Святейший Синод отказался — очевидно, с согласия Екатерины II — от дальнейшего расследования дела, которое было сдано в архив. Но невзгоды Арсения на этом не кончились. По доносу одного из монахов государственная следственная комиссия после допросов монахов, солдат охраны и офицеров установила, что Арсений содержится в монастыре с почетом, как епископ и имеет возможность принимать посетителей, произнося при этом мятежные речи против императрицы. Ознакомившись с докладом комиссии, императрица повелела лишить Арсения монашеского звания, дать ему имя Андрей Враль, одеть в крестьянское платье и отправить в Ревельскую крепость, где он был заточен в каземате, охраняемый солдатами нерусской национальности. Здесь 28 февраля 1772 г. он скончался и был погребен при одной из приходских церквей [617].
