– Смотрите! – вдруг звонко воскликнула старшая медсестра «травмы». – Это же наш старший лейтенант! – Она приподнялась, машинально опершись рукой о раненую ногу, отчего раненый едва не обмочился от боли.

Подняв голову, Хантер (он же Спящий царевич, или просто Царевич, согласно госпитальной мифологии) оторопел – в экране шевелил губами дубиноголовый Пищинский, тот самый телерепортер, что брал у него интервью на пакистанской границе! Кровь бросилась в лицо, сразу стало душно, Петренко просто не знал, куда деваться от стыда и позора. И одновременно терялся в догадках: почему репортаж пошел в эфир именно сейчас, через неделю после того, как был снят? Клял себя, что напрочь забыл о том глупом случае, когда сдуру дал то проклятое интервью, включив тумблер «Д», иначе говоря – нес полную пургу.

Кое-как заставил себя досмотреть репортаж до конца.

Между прочим, смотрелся он совсем не так уж плохо – в особенности с точки зрения тех, кто понятия не имел о специфике афганской войны. Там были свалены в кучу самые разнообразные сюжеты, но центральными фигурами выступали душманский семилитровый чайник и, естественно, Сам, он же – Пищинский. Сей вездесущий не вылезал из кадра, поспевая повсюду и везде, пребывая на самых «горячих и опасных» участках. Интервью со старшим лейтенантом Петренко было только частью, хоть и весомой, этой пропагандистской окрошки.

Монтажер поработал на славу: в репортаж, как в западных клипах, то и дело вклинивались документальные кадры – разрушенный кишлак Темаче с борта вертолета; новенькие бэтээры охранбата на марше; Пищинский в каске и бронежилете, отважно живописующий ужасы войны прямо с брони бэтээра, залпы «Гиацинтов»[12], прозванных в войсках «Геноцидами», жидкий строй четвертой ПДР[13] перед генералом Захаровым – и прочее в том же роде.

Мизерная доля правды и масса откровенного вранья – все это искусно перемешалось в едином котле, именуемом «телевидение». После чего мощная машина выдала серию эффектных картинок в соответствующей идеологической упаковке: жестокая, но справедливая война, мужественный журналист, вместе со своей боевой подругой откровенно и честно доносящие до советских телезрителей правду о кровавых событиях «южнее южных» границ Союза ССР.

Через пять минут поток вранья исчерпался. В холле зависла вязкая тишина, хотя убогонький черно-белый телевизор продолжал работать. Теперь вместо экрана собравшиеся в упор глазели на Хантера. От этих взглядов хотелось провалиться сквозь землю – казалось, каждый знает, что он, старший лейтенант Петренко, впаривал недоумку в необмятых джинсах и батнике откровенную туфту…

Не зная, что сказать, Хантер откинулся на подушки и тупо уставился в потолок. За окнами окончательно стемнело, мутно-желтый свет немногочисленных лампочек-«сороковок» отбрасывал причудливые тени.

– Вам нехорошо, Александр Николаевич? – Помощь неожиданно пришла в виде Афродиты, склонившейся над ним так, что в вырезе халата плеснулись крепкие груди.

– В общем-то, да. – Во рту у Александра Николаевича враз пересохло.

Через минуту каталка вновь затормозила в палате, и старшего лейтенанта перекинули на койку. Телевизор в холле вещал об успехах советских спортсменов и о видах на урожай в связи с благоприятной динамикой советской погоды.

Назвать Сашкино настроение скверным – значит соврать. Сейчас он люто ненавидел себя, советское телевидение, тупоголового Пищинского с его этой Азой… Мысли метались, рикошетируя от сводов черепа. Больше всего хотелось подняться, схватить костыли и ускакать отсюда куда-нибудь подальше – в Заволжье, к степным сайгакам, где никто бы его никогда не нашел.

Внезапно дверь шестой палаты распахнулась и в нее втянулась странная процессия. Первым выступал пожилой брыластый полковник, за ним – замполит госпиталя, дальше – подполковник медслужбы Седой. Афродита замыкала процессию.

– Товарищ старший лейтенант! – звучным, хорошо поставленным голосом проговорил брыластый полковник. – Мы только что видели репортаж из Афганистана. Мы преклоняемся перед вашим мужеством и мужеством ваших боевых товарищей – всех военнослужащих Ограниченного контингента советских войск в Афганистане! Поэтому у нас к вам огромная просьба: не могли бы вы выступить на госпитальной партконференции, которая состоится на днях?..

Ни хрена себе! Что за бредятина?!

– У меня послезавтра операция… – попробовал съехать с темы Александр.

– А мы договоримся с нашими медиками, – перебил полковник, – перенесем операцию на денек-другой. Тем более что на конференции собирается присутствовать член военного совета округа генерал-лейтенант Полетаев. Думаю, и ему, и рядовым коммунистам будет интересно услышать из уст непосредственного участника боевых действий в Афганистане и к тому же политработника о том, как ведется партийно-политическая работа в ходе боевых действий…

Хантер выматерился про себя, но виду не подал. И откуда они берутся, эти недоумки? И почему они ему без конца попадаются на пути?

– Товарищ полковник! – вмешался подполковник Седой. – У старшего лейтенанта Петренко чрезвычайно сложный диагноз. Помимо порванного сухожилия, у него тяжелый ушиб головного мозга в результате минно-взрывной травмы. Его поведение может оказаться неадекватным, да и за его слова я не могу поручиться…

Начальник отделения самоотверженно отмазывал его, и в груди у старлея потеплело. Есть все-таки умные люди на свете!

– Кроме того, раненый Петренко может совершенно неожиданно впасть в травматическую кому, – добавила Афродита, заливаясь краской. – Мы уже столкнулись с этим явлением, когда он был только что доставлен в госпиталь, – больного не могли разбудить почти двое суток…

– Скажите, Владимир Иванович, – вставил свой «пятак» замполит, – а психиатр уже осматривал старшего лейтенанта? Если нет, то я не стал бы ручаться, что его выступление окажется взвешенным и выдержанным в соответствующем ключе!

В итоге полковник из окружной политуправы немного «подешевел».

– Ну что ж, – опытный аппаратчик уже сообразил, как красиво выкрутиться из неоднозначной ситуации, – думаю, после операции и консультаций со специалистами мы все-таки изыщем возможность привлечь старшего лейтенанта Петренко к занятиям в системе марксистско-ленинской учебы офицеров и политзанятиям с личным составом срочной службы. Выздоравливайте, Александр Николаевич! – Он сунул мягкую пухлую ладонь оторопелому раненому. – Мы с вами еще непременно встретимся!

С этими словами полковник развернулся и направился к двери. Замполит Воротынцев, помахав Петренко, словно старому приятелю, затрусил следом. В палате остались только Седой и Афродита.

– Спасибо! – искренне поблагодарил Хантер. – Мне только этой болтологии и не хватало!

– Не за что! – Начальник отделения потрепал его по плечу. – Я вашего брата навидался в Афганистане и знаю точно: у вас, как у того пьяного, – что на уме, то и на языке. Могу представить, что бы ты мог порассказать им о политработе в боевых условиях!

– Особенно в окружении, – ощерился Хантер, вспомнив последние слова Ромки Кривобоцкого, замполита отдельной роты спецназа. И вдруг тоска по погибшему другу клещами стиснула сердце. В висках застучало, на глаза навернулись слезы. Он отвернулся к стене, чтобы никто не видел его слабость, и стал пристально рассматривать шелушащуюся масляную краску «танкового» цвета.

Он скорее почувствовал, чем услышал, как медики вышли в коридор. Вскоре унялся и бестолковый и шумный телевизор, мучавшийся проблемами выбора у птицы счастья завтрашнего дня.

– Мужики! – Александр круто развернулся на кровати и приподнялся на локтях. – Есть ли у нас выпить чего?

– О, это по-нашему! – одобрительно загудели соседи. – А то спит да спит. Будто не десантник, а и в самом деле спящий царевич!

– Вообще-то, в роте меня звали Хантером, – сообщил старлей, садясь на кровати, – то есть – Охотником, «духи» прилепили прозвище Шекор-туран, тоже из той же оперы, только по-пуштунски. Даже позывной у меня такой был… Хантер… Йоптыть! – спохватился старлей и наотмашь влепил себе по губам: – Зовут, а не звали, и не был, а есть такой позывной!