Функ. И вы думаете, найдутся идиоты, которые поверят такой чепухе?! Нет, я тоже не хочу выглядеть идиотом.

Атташе. Тогда по крайней мере хоть держите язык на замке.

Функ. Ровно в той мере, в какой это будет нужно, чтобы меня не повесили.

Атташе. Увы, у них не вешают… Даже таких, как вы. Вы неисправимы.

Функ. Ваша школа, генерал…

Андрей отбросил папку.

— Скоты какие-то, а не люди.

Алексей Александрович рассмеялся.

— И как ты думаешь, чем кончилось дело с этим самым Функом?

— Вот уж кого бы я действительно…

— Он нам заявил: «Оставшись в живых, я нарушил договор. Благодаря этому я предстал перед вами и даю вам полезные сведения. Вы обязаны возместить мне то, чего я недополучу по договору».

Андрей расхохотался.

— Ну и логика — сталь! — И вдруг, насупив брови: — Как хочешь, а я бы таких…

— Тебе этого не понять. А мне вот по долгу службы пришлось на таких насмотреться. Я научился их понимать. Логика простая: хочешь получить — стань подлецом, соверши преступление, и тогда у тебя все будет — твой вожделенный домик, и садик, и все такое. Это декларировалось еще Гитлером. Так воспитали Функа и тех, кто идет ему на смену. С этим мы должны считаться. Вот почему мы, прежде чем сбивать таких ракетным выстрелом, высылаем навстречу истребитель: «Подумай и садись, так будет лучше для нас и для тебя. Ну, а если уж тебе охота погибать за прибыли твоих хозяев, тогда не взыщи».

— А я бы и не пробовал сажать… — Андрей с досадой ударил ладонью по столу. — И подумать, что за такую падаль я…

— Не чуди, — сказал генерал. — И вообще тебе пока еще не велено волноваться. Давай-ка отложим эти разговоры.

— Куда же откладывать? Ведь не сегодня-завтра ты уезжаешь свидетелем. Вы сделаете свое дело — будете судить Хойхлера. А ведь народы могут осуществить правосудие только благодаря тем четырем…

— Тут уж твои «четверо» ни при чем! — возразил генерал. — Если бы миллионы глаз не заглядывали во все щели, куда Хойхлер пытался забиться, он никогда и не предстал бы перед трибуналом.

— Найти, выследить, показать, выдать суду — это все-таки детали, а ведь главное — показать преступника.

— Может быть, конечно, Галич и… — было согласился уже генерал, но Андрей перебил его:

— И Галич, и Барнс, и Грили… их тени ведут вас за стол трибунала. Это они, мертвые, будут главными свидетелями на процессе. А Хойхлера надо повесить. На той же веревке, которая служила Кейтелю и Риббентропу.

— Откуда такая кровожадность? — удивился генерал.

— Западные немцы должны быть наказаны.

— При чем тут немцы в целом?

— При том, что не умеют держать в узде таких, как Хойхлер. Уж за то одно — в угол, носом! И это вы сделаете благодаря тем четырем, — Андрей показал на сложенные вместе кусочки картинки. — Весь мир, все честные люди на свете встанут, когда эти четыре тени войдут в зал трибунала.

Желая перевести разговор, генерал с наигранным оживлением сказал:

— Сегодня мать собрала народ отпраздновать событие… Женщин хлебом не корми — дай устроить сватовство: женит Вадима.

— Вадима?

— Сегодня он расписывается с этой вашей… Серафимой.

Андрей отцовским движением быстро потер висок.

— Действительно, событие. Вадим и… Серафима! Только я не выйду.

— Андрюша!

— Не к чему, папа… Да мне еще и трудно — сразу гости…

— Никого же не будет — свои все.

— Знаю я это мамино «свои» — сто человек. Один другого неинтересней.

— Будет твой бывший комдив…

— Ивашин! — обрадовался Андрей. — Это другое дело!

— По-моему, он уже и пришел: я слышу, Вера там кого-то усиленно занимает.

В кабинете Андрей увидел Веру, беседующую с Ивашиным. В сторонке сидели два офицера. Один из них был Семенов; другой — стройный молодой брюнет кавказского типа — был Андрею незнаком. Ивашин бросился навстречу Андрею, обнял и трижды поцеловал; отодвинулся на вытянутую руку, оглядел с ног до головы и снова поцеловал.

— Порядок! — авторитетно заключил он. — Впрочем, я ведь знал: иначе и быть не может. Хлюпики вообразили, будто так просто сломать нашего парня из гиперзвуковой. Вопреки всем и вся…

— Разумеется, вопреки всем и вся! — воскликнул Андрей. — Не знаю уж, кто из нас больше и рад.

— Думаю все-таки — я, — заявил Ивашин. — Ты-то один, а нас радуется трое. Во-первых, подполковник Семенов. Это, брат, уж не тот Семенов, которого ты собирался списать за борт. А вот этот молодой — капитан Рашидов. Амир, представляйся! — Но, и не подумав дать слово вытянувшемуся Рашидову, Ивашин продолжал: — Уже знаю: нынче у вас двойное, не то тройное торжество. Чтобы не портить его деловыми разговорами, давай сразу: мы к тебе. Все трое. Я с предложением, они с просьбой. — Заметив, как удивленно Андрей посмотрел при этом на Семенова, Ивашин рассмеялся: — Не гляди волком. Он тоже хочет просить именно тебя.

И, заметив, что Вера и Алексей Александрович тихонько вышли, Ивашин уселся в кресло и быстро и ясно рассказал Андрею, что он, Ивашин, руководит подготовкой экипажа для полета вокруг Луны. Поработать вместе с ним над подготовкой этого экипажа Ивашин и предлагает Андрею.

— Когда-то ты был прав: в гиперзвуковой Семенову уже нечего было делать. А тут совсем другое дело.

— Бога за бороду взять не просто, — усмехнулся Андрей.

— Брали! — тоже с усмешкой сказал Ивашин.

— Такой тяжелый рейс…

— Ты не так понял: его дело поработать с экипажем. А не гляди, что Семенов хром. Он у меня, знаешь, как работает! — В доказательство высоких качеств работы Семенова Ивашин поднял крепко сжатый кулак и погрозил неизвестно кому. — Я хочу вопреки общему убеждению…

— Послушай, нельзя в таком деле творить все вопреки…

— Не все, но кое-что необходимо, — Ивашин тряхнул головой так, что его выгоревшие до белизны волосы беспорядочно рассыпались. Быстрым движением руки он закинул их назад. — Ежели тут не пойти вопреки кое-чему и кое-кому, ничего не выйдет. Мне говорят: один из тысячи, может, подойдет, и то не наверно. А я говорю: мне сверхчеловеки не нужны. Вот, к примеру, этот, — он показал на Рашидова, — просто ненавидел технику, относился к ней, как к досадному довеску к его собственному непревзойденному «я». А жизнь перевернула его с головы на ноги, и вот… — И оборотившись к Рашидову: — Скажи сам, Амир, в технику веришь?

— Как в самого себя!

— Не так мало! — усмехнулся Андрей.

— Рашидов из скромности не сказал, что верит в нее как в бога, — заметил Семенов.

— Ну, это уж не годится: делать из техники бога! — с неожиданной для самого себя горячностью заявил Андрей, словно уже включился в работу. — Это ни к черту. Бог — это человек! Техника — при нем.

— Кажется, мы сразу поняли друг друга. Все четверо, — весело воскликнул Ивашин. — Значит, считаем вопрос…

Но тут его перебил заглянувший в комнату Алексей Александрович:

— Принимай гостей, Андрюша: Ксения.

Андрей резко повернулся. Вырвав его, как говорят, у смерти, Ксения ни разу не появилась потом ни одна, ни с другими врачами. Что ж, может быть, это и к лучшему. Но почему Ксения входит с комдивом? И почему такой сияющий вид у Веры? Ей-ей, отец прав: женщины сияют так только тогда, когда им удается кого-нибудь женить. Значит, мама женит Вадима, а Вера Ксению?.. Забавно!

Андрей не следил за общим разговором. Он, как сквозь вату, слышал твердый голос своего бывшего комдива:

— Кажется, я скоро паду жертвой борьбы за мир. — Он иронически приподнял лацкан своего штатского пиджака. — Красно говорить я никогда не умел. Но память у меня всегда была на все сто. Вероятно, поэтому я и выезжал на том, что запоминал подходящие мне речи других. Поэтому, вероятно, во мне нет и горечи, если разоружение начнут с меня: «начальник сектора летающих лабораторий». Что ж, если такова воля моего народа — подчиняюсь. И все-таки я солдат, готовый по первому звуку трубы снова стать в ряды родных ВВС. Да, я тот самый советский солдат, что вовсе не собирается подставлять правую щеку, ежели ему достанется по левой…