— А Галич? — спросил Хойхлер.

— Галича в лодке не оказалось.

— Надеюсь, эти идиоты его не утопили? Нужно, чтобы он опроверг то, что наболтал.

— Летчики утверждают, будто рыбаки перегрузили его на какой-то парусник.

— Какого же черта летчики…

— Голландский флаг, экселенц.

— Плевать мне на все флаги! — обрызгав экран слюной, крикнул Хойхлер. — Скоро два часа, как вы возитесь с этим Галичем. Мы теряем возможности, которые не повторяются.

Самолеты рыскали над рыбачьей флотилией. Старый де Хеерст крикнул вниз:

— Как там дела?

Виллем де Хеерст выглянул из каюты.

— Мы дали уже четыре передачи, дедушка! — Глаза юноши горели от восторга.

— Откликнулись японцы, малайцы, и даже два австралийца дублируют нас.

Старик посмотрел вверх.

— Кажется, коршуны скоро найдут своего цыпленка. — Он передал руль старшему сыну и подошел к каютке. — Что же нам с вами делать?

— Нет ли поблизости другого судна? — спросил Лесс, с трудом выговаривая слова.

— Посудинка справа на траверзе. Но сущая дрянь. «Петух Хайленда». Наверно, рыбак-одиночка.

Через несколько минут Галич и Хенсхен услышали с палубы громкую брань: шкипер «Петуха» поносил де Хеерста, уложившего свою сеть поперек его сети. Старик де Хеерст отвечал в свой мегафон такой же витиеватой тирадой. Но лицо его при этом выражало совершенно неподходящее к случаю удовлетворение. Еще несколько минут, и из-за намеренно неумелых маневров «Бабушка Лотта» притерлась бортом к «Петуху Хайленда». Шкипер «Петуха» задыхался от ярости:

— Моя сеть!.. Моя последняя сеть!..

Над самыми их головами, едва не задевая мачты, пронесся самолет.

— Вот чума! — сказал де Хеерст и, сморщившись от масляно-бензинового вихря, тянувшегося за самолетом, крикнул:

— На «Петухе»! Я передам кое-что…

— Убирайтесь ко всем чертям! Я уже хорошо нажегся на контрабанде.

— Наша контрабанда — вот она, — де Хеерст показал на Лесса, которого Хенсхен под руку подвел к борту.

— Э-э-э-э, нет! Прокатить его мимо карантина?!

Де Хеерст коротко, но очень решительно объяснил, в чем дело. Тогда шкипер «Петуха» обернулся к высокому парню, молча стоявшему у руля.

— Эй, Том, гляди-ка: вот он, тот парень, что поднял радиотарарам. Не отдавать же его тем…

Том молча кивнул. Взгляд его, устремленный на Лесса, был по-прежнему неприветлив. Не открывая рта, с нахмуренными бровями, он выслушал объяснения де Хеерста и мрачно проговорил:

— Если это не вранье, берите его, отец. И отвалим от этого голландского корыта, пока самолеты не раздолбали нас вместе с ним. И пусть тогда пускают ко дну «Бабушку Лотту» и всех ее внучат.

— Но-но, — проворчал шкипер «Петуха», — ежели правда, будто негодяи дошли до того, что бросают бомбы на наши собственные головы, то милости просим, мистер Галич, большая честь для нас. Мы маленькие люди, но, если уж на то пошло, не мы их станем бояться, а придется им побояться нас… Большая честь для нас, сэр, большая честь.

Анри с интересом смотрел на каштаны, тянувшиеся по левой стороне бульвара Капуцинов, каждый лист на них светился золотом, как маленький фонарик.

Анри устал. Ночная работа в «Аэропосталь» давалась нелегко. Может, в этой работе и есть какая-нибудь перспектива, но только не тогда, когда твоя голова уже седа, когда костные ранения дают себя знать так, словно только что получены.

Анри стрельнул окурком через спинку скамьи. Его перестали интересовать золотые деревья. Он устало поднялся и пошел. В этот поздний час бульвар был почти пуст. На повороте в улицу Конкорд Анри остановился: зайти в бистро или не стоит? Хорошо бы немного согреться, перед тем как лезть в холодную постель. Но после спиртного не подействует снотворное — будешь до утра вертеться, как перепел на вертеле. «Пить перед сном не следует», — решил Анри и… вошел в бистро. В зальце было почти пусто, неуютно. Половина стульев уже лежала вверх ножками на столах. К тому же не оказалось кальвадоса, и пришлось выпить абсента. Анри знал, что от абсента утром будет болеть печень, и все же потребовал вторую рюмку. Пока он тянул ее и не спеша расплачивался, радиоприемник умолк. И вдруг после короткой паузы заговорил отчетливо и громко: сообщение о «страшном преступлении Советов». И тут радио словно прорвало: один за другим посыпались экстренные выпуски новостей. В них то и дело мелькало: «Галич…», «Леслав Галич…» Сначала в потоке слов это имя не вызвало у Анри никаких ассоциаций. Но вдруг память, как прорвавшийся гейзер, выбросила на поверхность все: восточный фронт, дымы Варшавы, гости из «челночной» эскадрильи, веселый парень в серо-синей форме с нашивкой «Польша» у плеча; пойло, приготовленное этим парнем; красные ленточки из причесок девушек… мадемуазель Любаш и мадемуазель Лизанк. Полет на связанных «Яках»… И за всем этим — Галич. О чем Галич тогда спорил со своими спутниками?.. Нет на свете силы, которая заставит мельницу Галича вертеться не туда, куда он хочет… А как же сегодняшний полет на атомоносце? Ради этого они рвали тогда открытку с волком? Галич, Андре, Барнс… Грили… Тогда Галич казался порядочным парнем.

Унылая картина унылой смерти одинокого волка… Галич — волк?

Анри заказал было еще рюмку и вдруг заспешил домой: найти кусочек открытки! Выкинуть его! Эта мысль овладела им так, словно, побывав в руке Галича, клочок бумаги мог отравить своей мерзостью все, что лежало рядом с ним; отравить самого Анри!

Припадая на изуродованную ногу, Анри взбежал к себе и сорвал со шкафа чемодан. Но нашел совсем не то, что искал: большую коробку. Палех. Подарок русских. Она до краев полна орденами. Вот выцветшая зеленая лента Военного креста и на ней знаки шестнадцати воздушных побед, воспоминание о шестнадцати сбитых гитлеровских самолетах — шестнадцать пальмовых ветвей. А вот советские ордена: Отечественной войны, Красного Знамени, крошечный золотой барельеф Ленина — знак славы и почета советского солдата. Еще немного, и Анри был бы представлен к советской звезде Героя. Но пушечная очередь «мессера» срезала его «Як».

И тут перед Анри возникло все отвратительное, что он слышал по радио. Так вот за что он сражался, во имя чего десятки раз подставлял грудь под пули фрицев, вот с кем дружил, кого любил, кого считал самыми честными и прямыми людьми на свете, — русских, которые сегодня… Значит, ложью было все, что они говорили, все, в чем клялись, что было написано на их знаменах, под которыми дралась «Лотарингия»?!

Анри кинул ордена в коробку. Крышка защемила зеленую ленту. Она повисла, поблескивая пальмовыми ветками, словно призывала Анри подумать над тем, что он собирался сделать. Он со злобой смял ленту и сунул в коробку. Сейчас же, ни минуты не медля, в советское посольство, швырнуть ордена, заслуженные в стране, которая пошла на преступление! Третья мировая война по милости русских?!

У парка Шомон Анри поймал такси и велел как можно скорее ехать на улицу Гренель. Он сидел, вцепившись в коробку, словно боясь, что кто-то ее отнимет. Если бы шофер видел его лицо, то, может быть, и не завел разговора:

— Слышали, что говорят? Этот малый разоблачил их липу.

— Какая липа? — спросил Анри.

— Да этот Галич кричит на весь мир откуда-то с канала. Выходит, Хойхлер и его шайка врут.

Анри перегнулся к шоферу и заставил его дважды повторить каждое слово. Он жадно слушал то, что было уже на устах всех, кто не спал, кто просыпался от телефонных звонков, от стука соседей, взволнованных возгласов на улице: «Галич опровергает», «Галич — против генералов…», «Галич…», «Галич!..» Это имя было в эфире, на телеграфных листах, в наборных машинах…

Анри велел остановиться у ночного кафе на Ла-Файетт. Люди теснились вокруг радиоприемника, зал гудел от возбужденных голосов. Анри пробился к телефону, и, когда стоявшие рядом услышали его разговор, узнали, что он встречался с Галичем, его сразу тесно окружили. Росла лавина новостей: этот человек видел Галича… Смотрите, этот парень знает Галича!.. Вон тот — приятель Галича!.. Он знает правду про Галича!