— Коротковато, — сказал Анри, но выпили еще, и Андрей сказал:

— Сойдет!

И вот: «Петля?!», «Силь ву плэ»… А потом посадка, вручение лент их владелицам, и Арманс, бросив быстрый взгляд на Андрея, торжественно поцеловала Анри в лоб.

— Поцелуй чести, — сказала она и перевела по-русски для одного Андрея, хотя он отлично знал, что этим поцелуем Арманс награждала возвращавшихся из боя с победой над фрицами. Но, значит, его нынешний полет стоил такого поцелуя?! Что ж! Андрей на ватных от возбуждения ногах шагнул к Арманс. Но она отвернулась, словно не видя его.

— Капрал! — тихонько окликнул Андрей.

Она поглядела через плечо:

— Будет за мной.

Вот тут-то, пока опешивший Андрей стоял потупившись, Лесс и придумал это — с «талисманом дружбы».

— Вы двое стоите того, чтобы разломить пополам монету; когда-нибудь, когда вы уже забудете обо всем, что тут было, станете старичками, может быть, даже забудете лица тех, кто здесь был, вы узнаете друг друга по этим кусочкам монеты. Приставите их один к другому и обниметесь.

— Ведь будет же, черт возьми, время, когда мы станем встречаться, как человек с человеком… Иначе за что же мы деремся?! — воскликнул Анри.

— Он прав, — сказал Барнс, — но пилить монету долго, а сломайте какой-нибудь сувенир… Что-нибудь…

— А почему только они двое? — спросил Лесс. — Уж загадывать встречу, так всем вместе. Нас пятеро. Пять летчиков из разных стран, с разных концов света, из разных полушарий. Право, было бы здорово назначить день и место встречи.

— В «шесть часов вечера после войны»? — крикнул Андрей.

— После этой, последней войны, — поправил Грили.

— Ну, насчет последней… — усмехнулся Барнс.

— Непременно последней! — настаивал Грили. — Люди придумают сыворотку, убивающую в мозгу клетку войны; просто перестанут понимать, что такое война.

— Уж я-то знаю немцев, — авторитетно заявил Лесс, — они немедленно изобретут антисыворотку и будут прививать ее всем фрицам при рождении.

— Я, как социалист… — начал было Грили, но его перебил Анри:

— Социалист его величества?..

Пропустив колкость мимо ушей, Грили настойчиво продолжал свое:

— Все мы…, вы, вы, вы… все, кроме мистера Черных, пришли на войну с почтовых, пассажирских, транспортных машин, и все мы должны на них вернуться. И не только мы четверо, а и вы, мистер Черных, после этой войны снимете погоны и будете летать на линии Москва — Париж…

Заспорили о сроках, о месте встречи, стали искать, что бы разломить на пять частей. Галич потянул торчавшую из кармана Андреевой гимнастерки открытку:

— Вот, разорвем…

— Позвольте! Я даже не успел прочесть.

— Ладно, пусть читает, — великодушно разрешил Барнс.

— Но вслух! — лукаво заявила Арманс.

Андрей читал, Арманс переводила: друг Андрея, Вадим Ченцов, в ознаменование защиты кандидатской диссертации получил от матери Андрея подарок — картину. Открытка, на которой пишет Вадим, — репродукция с картины.

— Препротивный сюжет, — сказал Галич, поглядев на открытку: снежная пустыня, волк, одиноко умирающий, не достигнув еле видного вдали леса…

— Да, не желаю никому из нас пятерых очутиться в таком положении, — согласился Барнс.

— Именно потому, что ни один из нас не должен стать таким… — Андрей ткнул пальцем в открытку, — и предлагаю разорвать ее на пять частей.

— Са ва! — сказал Анри.

— И вот что, господа, — хладнокровно, вразрез общей возбужденности, проговорил Грили, — каждый из нас должен знать, что он не одинок. Делая хорошее — не забудь: остальные четверо сделали бы то же самое. Захочешь сделать дурное — помни: остальные отвернулись бы от тебя. Если станет невмоготу — дай знать любому из четырех: у тебя четыре друга.

— Мне нравится то, что вы сказали, лейтенант, — сказал Анри, — делим этого волка.

Галич протянул руку:

— Делю я!

Анри покачал головой.

— Нет! Капрал Вуазен шестая среди нас. Дели, Арманс!

И когда Арманс разорвала открытку на пять неровных кусков, Анри сказал:

— Пусть местом нашей встречи, или встречи этих кусков, сигналов победы или бедствия, будет адрес Арманс. Ты согласна, капрал?

— Мой майор!

— Твой адрес?

— Рю Давид, 17.

— Э, да мы с тобой соседи — я на улице Эльзас-Лотарингии. Это же здорово, капрал!

— О мой майор! — И Арманс вытянулась, как всегда отчетливо щелкнув каблуками своих блестящих коричневых сапог.

Андрею хотелось броситься к ней и целовать ее руки, волосы, глаза. Он уже не понимал, что будет дальше.

Наутро гости улетели. В штабе эскадрильи Анри показал Андрею приказ комдива об отправке «Лотарингии» на отдых. А для Андрея была телефонограмма: прибыть в штаб дивизии. Там — рассвирепевший комдив, жестокий разнос, угроза отдать под суд за безобразие в боевой обстановке и приказ: немедля покинуть эскадрилью.

Немедля?!

Приказ — это приказ: Андрей уехал, так и не увидев Арманс. А если бы кто-нибудь знал, как он был влюблен!..

Андрей приоткрыл глаза: на противоположной стене часы с перезвоном отбивали три. Минута в минуту в далекой прихожей крепко хлопнула дверь. Этот звук был с детства знаком Андрею: генерал приехал обедать. Андрей поспешно спустил ноги с дивана и застегнул воротник.

Генерал-полковник Черных не был ни высок, ни статен, ни широк в плечах. Рост — ниже среднего, сложение — сухопаро. Он не ступал твердым широким шагом, а ходил быстро, легко. Был подвижен и так же неутомим на теннисном корте, как на работе. Мозг его с быстротою отзывался на все, что так или иначе касалось дел, вверенных его попечению. А круг этих дел был широк: едва ли на свете происходило что-либо, что так или иначе не входило в объем деятельности Алексея Александровича.

Алексей Александрович не держался ни деспотом, ни придирой. Но дома у него, как и на работе, царил строгий порядок. Его появление заставляло всех подтягиваться. Даже в тех случаях, когда Алексей Александрович отсутствовал, дом просыпался в семь часов.

Обычно к половине восьмого в ванной переставала журчать вода. В восемь, накрытый желтым фланелевым петухом, двухэтажный глиняный кофейник стоял на столе.

Короткая сторона стола, где когда-то ставился прибор Андрея, пустовала уже несколько лет. В одинокие утра Анна Андреевна, глянув на место сына, вспоминала, как туда придвигался высокий стул и к концу завтрака на клееночке с петушками оставались следы яйца или манной каши; потом на клееночку пришла кружка с собачками…

В своих воспоминаниях Анна Андреевна как бы не замечала того, что рядом с кружкой уже взрослого Андрея ненадолго появилась маленькая чашка с золотым ободком. Эту чашку подарил снохе сам Алексей Александрович, и все-таки она казалась чужой среди грубовато-тяжелых приборов. Маленькая чашка погостила, и вот нет и ее. Хотя Алексей Александрович всегда подчеркивал жене сына свое внимание, в этом доме Вере стало холодно. У своего рано овдовевшего отца она была центром внимания, там все подчинялось ей, вплоть до беспорядка, воцарявшегося всюду, где она хозяйничала. Как-то само собою вышло, что, однажды уехав из дома Черных на курорт, она уже не вернулась к родителям Андрея.

Но Андрей не переставал часто бывать у родителей. Вот и сегодня за обеденным столом они сидели втроем. Обед подходил к концу. Все молчали. Андрей нет-нет ловил на себе тревожный взгляд матери. Генерал, чувствуя настроение жены, сидел, уткнувшись в тарелку, и с особенным старанием доедал лимонное желе. Потом Черных закурил.

— Что ж, полковник, пойдем ко мне?

Но Анна Андреевна сказала:

— Сейчас он придет к тебе, Алеша.

Генерал ткнул папиросу в пепельницу и ушел в кабинет.

Андрей продолжал молча прихлебывать черный кофе.