— Ладно, пусть я невоспитанная… Ты-то уж больно воспитанный! Чем на других пенять, оглянись-ка лучше на себя!

— А что ты можешь про меня сказать? Что я такое сделал?

— Сам знаешь, что! Послушайте-ка, люди добрые! Видали ли вы когда-нибудь такого идиота, который бы молился Лесному духу о том, чтобы тот послал на наши поля засуху? Такого дела от веку у нас не было!

У Ко Бен Сана так и екнуло что-то в груди.

— Ты… Что это ты плетешь, глупая баба?

— Плету, говоришь? А кто это просил Лесного духа сделать так, чтобы целинные поля сгорели от засухи? Не ты ли? Взбредет же такое в старую дрянную башку! А теперь он хочет запутать нас с этими разрядами и увильнуть от налога! Ах ты, старый скряга!

Мать Сун И вывела Ко Бен Сана на чистую воду. Ошеломленный таким неожиданным оборотом дела, он растерянно бормотал:

— Да кто ж это молился? Что ты — рехнулась?

— Я-то не рехнулась! А вот ты, видать, спятил на старости лет! Не ты, скажи, молился Лесному духу ночью, двадцатого числа прошлого месяца? Будешь отказываться, я могу и свидетелей найти!

— Н-ну… я… Ну, молился. Но о чем я молился? Я ведь о другом молился… Да… И не стоит здесь об этом говорить.

Ко Бен Сан воровато озирался; у него был такой вид, словно он очутился перед людьми голым и крохотной тряпицей старается хоть как-то прикрыть свою наготу; но чем больше он старается, тем больше видно всем, что он голый.

— Эх ты, глупый старикашка! Ну, что говорить с таким чурбаном?

С каким удовольствием мать Сун И намяла бы бока Ко Бен Сану! Но он был гораздо старше ее, и она решила махнуть на него рукой.

— Если сохранилась у тебя хоть капля совести, — произнесла она увещевающе, — то ты спасибо должен сказать добрым людям, что они терпят тебя в деревне. Ты все еще воображаешь, должно быть, что сейчас старые времена и ты можешь заправлять всем, как тебе хочется. Смотри, не довело бы это тебя до беды! Опомнись, пока не поздно!

С Ко Бен Сана мигом сошел весь пыл, и он только пробормотал:

— Хе!.. Да что ж это делается! Опять меня осрамили!

— Вы, я вижу, недовольны тем, — спокойно сказал Куак Ба Ви, — что новые поля освобождаются от налога. Так ведь? Ну, тогда я вам вот что скажу: как другие — не знаю, а сам я собираюсь сдать со своего участка налог по первому разряду! Вам жалко землю, которую у вас отобрали, вот вы и злитесь и жадничаете. А у нас прежде не было ни пхёна земли. Теперь, когда мы ее получили, мы ничего не пожалеем для государства и уплатим налогу больше, чем с нас полагается! С радостью уплатим! И наш совет вам: не ерепеньтесь, отдайте государству столько рису, сколько с вас причитается. Не просить же нам правительство, чтоб оно издало специально для вас новый закон!

— Ах, горе мое!.. Не знаю… Ничего не знаю!.. — пробурчал Ко Бен Сан и засеменил прочь. За своей спиной он услышал веселый смех.

Придя домой, старик сел на кан, злобно скрипнул зубами и свирепо заорал:

— Эй, потаскушки! Кто это из вас язык распустил, а? Ну погодите, доберусь я до вас, не посмотрю тогда: стара или молода! Не умела держать язык за зубами, так я его выдеру вместе с глоткой!.. Четвертовать вас надо, мерзавки!

Заслышав грозный голос Ко Бен Сана, женщины задрожали от страха. Лишь жена осмелилась подойти к расходившемуся Ко Бен Сану и с беспокойством спросила:

— Кто это язык распустил? О чем вы тут говорите? Хоть объясните толком!

Но Ко Бен Сан вместо ответа ударил жену трубкой по спине и закричал:

— Это ты, ты все разболтала, старая лисица! Никто не видел, как я летом молился Лесному духу! Если бы вы не распускали свои длинные языки, откуда могли бы люди узнать об этом, а? Теперь у меня и семьи-то нет! Раз уж своим нельзя верить, кому же тогда верить?

Ко Бен Сан заметался по кану, заплакал в голос. Поняв, в чем дело, жена и снохи принялись наперебой уверять старика, что они никому не говорили ни слова. Но чем усердней они оправдывались, тем пуще заливался Ко Бен Сан слезами. Из груди его вырывались истошные вопли. Заверения домашних не могли его успокоить: ведь не мог же он догадаться, что вместо духа с ним разговаривала в памятную ночь мать Сун И. Он твердо был убежден, что это кто-нибудь из «глупых баб» проболталась о его ночной молитве.

Кончилось тем, что Ко Бен Сан с перекошенным от злобы лицом вскочил на ноги и начал швырять на пол домашнюю утварь. Из опасения, как бы что не разбилось и он не потерпел бы убытка, Ко Бен Сан на ходу выбирал такие вещи, которые не могли разбиться. Первым он бросил большой соломенный куль, за ним — мешок с фасолью и корзину.

— И дом, и семья — все пропало! Ничего у меня нет! Ничего мне не нужно!

Без убытков все-таки не обошлось: трубка, которой он ударил старуху, разломилась пополам.

Наступило время осенней страды. И поливные рисовые, и суходольные поля дали обильный урожай. Крестьяне принялись за уборку, лица у все были довольные, радостные.

Куак Ба Ви и Сун Ок с самого раннего утра до позднего вечера находились в поле: убирали рис. Сун Ок позвала на помощь Ин Сук и вместе с ней отбирала лучшие кусты риса для сдачи сельскохозяйственного налога и на семена: говорят, семенной рис следует убрать до появления первого инея.

Однажды вечером Куак Ба Ви как бы невзначай сказал:

— Послушайте, женушка. Как вы посмотрите на то, если мы уплатим налог и с нового, целинного участка?

Сун Ок не совсем поняла, о чем спрашивает муж, но ответила на его вопрос утвердительно:

— Раз вы считаете, что так нужно, я согласна!

— Правда, мы не можем сдать рис с этого участка в виде сельхозналога: целинные поля на три года освобождены от налога. Но мы могли бы внести рис в фонд государственного строительства, или в фонд эгукми[77].

— Что ж, можно и так.

— А вам не жалко будет риса?

— Да ведь я же согласилась отдать его. — Сун Ок пристально посмотрела на мужа, стараясь понять, к чему он затеял этот разговор.

— Это верно. Но я хочу знать, от души ли, с радостью ли вы соглашаетесь сдать этот рис? Если вы хоть чуть-чуть пожалеете, то это уже не будет выражением нашей благодарности государству.

— Вы, видать, до сих пор не знаете меня! Помните тот день, когда мы с вами ходили копать картошку? Я тогда многое поняла. Потому и просила у вас прощения. Ваши слова глубоко запали в мое сердце!

— Ну, раз так, не станем больше и говорить об этом. Я рад, что наши желания не расходятся. Я знал, что так и будет. Но я не мог не посоветоваться с вами: ведь вы вместе со мной и целину поднимали, и на плантации работали. Если бы вы не были в душе согласны, дополнительная сдача риса потеряла бы тот смысл, который мы в нее вкладываем. Вот что: давайте сдадим этот рис вместе с сельхозналогом? Высушим его поскорее и отправим на водяную крупорушку.

— Хорошо, — согласилась Сум Ок.

Со следующего же дня они принялись рушить рис для уплаты сельскохозяйственного налога, одновременно заготовив десять мешков риса для передачи в патриотический фонд.

Желая сдать государству отборный рис, Сун Ок выбирала кусты получше, вместе с Ин Сук теребила их и обдирала рис на водяной крупорушке.

Вслед за Куак Ба Ви и другие бэлмаырцы, получившие целинные участки, начали в меру своих возможностей сдавать рис для эгукми. Мать Сун И пожертвовала три мешка риса, Пак Чем Ди — пять мешков, другие — кто мешок, кто два; набралось мешков шестьдесят.

У Куак Ба Ви, после того как он сдал десять мешков риса сверх плана, осталось почти столько же из урожая одного только целинного поля. А всего продовольственного зерна собралось гораздо больше, чем нужно было до следующего урожая.

Кто был Куак Ба Ви в прошлом? Одинокий, горемычный скиталец, нищий батрак. А теперь он своими руками вырастил на своей земле богатый урожай. И если хорошенько подумать, какая это большая честь для бывшего батрака — отдать часть своего урожая в фонд эгукми, в фонд процветания родины, ставшей ему родной матерью!