Наконец вчера она показала себя настоящей бестией, сатанисткой, циничной и угрюмой.

И все это сплавлено воедино? Каким образом? Не знаю… Уж не лицемерие ли цементирует эти противоречивые облики? Хотя нет, иногда она настолько откровенна, что это даже обескураживает. Возможно, в такие минуты она просто позволяет себе расслабиться, забыться. Впрочем, к чему пытаться понять характер этой похотливой ханжи! Мои опасения не подтвердились, она не требует, чтобы я развлекал ее, не настаивает на том, чтобы я обедал в ее доме, не ищет каких-нибудь выгод, не заманивает меня в ловушку, опасную, двусмысленную ситуацию. Чего же еще? Лучшую возлюбленную мне не найти. Да, но я и не настроен кого-нибудь искать, я предпочел бы вверять свое тело в продажные руки, за двадцать франков ко мне бы отнеслись с должным вниманием. Да и вообще, только проститутки умеют стряпать пикантные кушанья из чувств.

Странно, вдруг пришло ему в голову, как соблюдаются определенные пропорции. Жиль де Рэ тоже имеет три облика.

Сначала смелый и набожный вояка.

Затем творец, натура изысканная, хотя и преступная.

Под конец — кающийся грешник, мистик.

Эти перемены происходили резко, одним рывком. Если взять всю его жизнь в целом, то на каждый порок приходится добродетель в противовес, но между ними пропасть.

Он был гордецом, болезненно-самолюбивым, но в порыве раскаяния пал на колени перед толпой, униженный, в слезах, которые могли бы течь по щекам святого.

Его жестокость была нечеловеческой, и тем не менее он знал, что такое милосердие, был предан своим друзьям, ухаживал за ними, как за кровными братьями, когда они попадали в лапы дьяволу и оказывались между жизнью и смертью.

Он был нетерпелив, но умел ждать, был смел перед лицом врага, но трепетал перед могуществом зверя из бездны, имел деспотичный, не знавший пощады характер, но слабел, заслышав лесть, которую источали его прихлебатели. Он пережил и взлеты и падения, но его душа никогда не паслась на равнинах, в пампасах. Где та тропинка, которая соединила бы эти противоречия? Когда его спросили, кто внушил ему мысль о подобных преступлениях, он ответил: «Никто, меня толкнуло на это мое воображение, во всем виноваты мои тайные помыслы, мои привычки, склонность к распутству и оргиям».

Он обвинял себя в праздности, утверждал, что изысканная кухня и излишества, которые он себе позволял, выпустили дремавшего хищника на свободу.

Он был далек от минутных, преходящих страстей, изведал глубины добра и зла, душа его билась в пучинах этих двух крайностей. Он умер в возрасте тридцати шести лет, испив до дна стихию необузданных радостей и неутолимых печалей. Он любил на краю смерти, прикасался губами к неподдельным мукам и ужасу, задыхался в объятиях неумолимого раскаяния, ненасытная тоска пожирала его. Он все испробовал, и ему нечего было ждать от земной жизни.

Дюрталь перелистал свои записи. Итак, близилось возмездие. В предыдущих главах он писал о том, что жители прилегавших к замкам маршала мест дознались, кто то чудовище, которое похищает и убивает их детей. Но никто не осмеливался вслух заговорить об этом. Едва завидев хищника, все бросались врассыпную, укрывались в своих домах, за высокими изгородями.

Мрачный и надменный, Жиль проезжал по опустевшим деревням, мимо запертых дверей. Он бы уверен в своей безнаказанности, ибо любой крестьянин счел бы безумием выступить против господина, одного слова которого было бы достаточно, чтобы вздернуть его на ближайшем дереве.

Простой люд боялся его, а пэры не желали связываться с ним из-за каких-то мужланов, сам же герцог Бретани, Жан V, был к нему милостив, потому что стремился за бесценок скупить у него все земли.

Была только одна сила, способная возвыситься над феодальной иерархией, над интересами отдельных людей, отомстить за слабых и обездоленных, — Церковь. И она в лице Иоанна де Малеструа преградила путь чудовищу и поразила его.

Иоанн де Малеструа, епископ Нанта, происходил из знатного рода. Он состоял в близком родстве в Жаном V, и его набожность, глубокая ученость, милосердие весьма почитались герцогом.

Стоны обезлюдевших деревень достигли его слуха, и он втайне начал следствие, следил за маршалом, выжидая удобного момента для того, чтобы вступить в ним в открытую борьбу.

Вскоре Жиль совершил набег, позволивший епископу расправиться с ним.

Чтобы заделать образовавшиеся в его состоянии бреши, Жиль продал свое поместье Сент-Этьен-де-Мер-Морт одному из подданных Жана V, Гийому ле Феррон, который отправил своего брата Иоанна осмотреть его новые владения.

Спустя несколько дней маршал во главе войска из двухсот человек двинулся на Сент-Этьен. Была Троица, и люди собрались на праздничную мессу. Жиль ворвался в церковь, разметал ряды верующих и перед онемевшим священником подступил с угрозами к молившемуся Иоанну ле Феррону. Ход богослужения был нарушен, и толпа хлынула из церкви. Жиль проволок Иоанна, просившего пощадить его, до самого замка, приказал опустить подъемный мост и силой оккупировал крепость, а своего пленника отправил в Тиффог, где он был брошен в тюрьму.

Он нарушил закон Бретани, запрещавший баронам снаряжать войско без согласия герцога, и дважды провинился перед Церковью, осквернив предел храма и учинив расправу над Иоанном ле Ферронном, духовным лицом.

Епископ узнал о нападении и уговорил колебавшегося Жана V выступить против маршала. Часть войска двинулась на Сент-Этьен, другая осадила Тиффог, Жиль же с небольшим отрядом укрылся в замке Машекуль.

Одновременно прелат торопился с расследованием преступлений Жиля. Он развил невероятно бурную деятельность, разослал по деревня своих уполномоченных и доверенных лиц. Покинув свою резиденцию в Нанте, он сам занялся сбором показаний потерпевших. Плотину молчания прорвало, люди на коленях умоляли его защитить их, и, потрясенный услышанным, епископ принял твердое решение добиться справедливости.

Через месяц следствие было закончено. Иоанн де Малеструа огласил грамоту, в которой Жиль обвинялся во многих преступлениях, и после того, как все формальности были соблюдены, появилось предписание об аресте.

В этой бумаге, выдержанной в форме указа и подписанной 13 сентября 1440 года от Рождества Христова в Нанте, перечислялись все бесчинства маршала, а заканчивалась она энергичным призывом ко всей епархии подняться против убийцы и покарать его.

«Итак, мы приказываем всем и каждому в отдельности, согласно этому предписанию, сообразуясь с собственной совестью, не перекладывая долга на чужие плечи, предстать, не колеблясь, перед нами или официальным церковным судом в первый понедельник после Воздвижения, 19 сентября для дачи показаний по делу Жиля, барона де Рэ, которое вверено нашей юрисдикции, а также настоящим повелеваем вышеназванному Жилю, барону де Рэ, явиться в суд и держать ответ по поводу злодеяний, в которых он обвиняется.

Повинуйтесь этому приказу и призывайте других повиноваться ему».

На следующий день гвардейский капитан Жан Лабо, действовавший по поручению герцога, и Робин Гийоме, нотариус, выступавший от имени епископа, в сопровождении небольшого отряда подошли к замку Машекуль.

Что творилось в душе маршала? Вряд ли он смог бы оказать сопротивление на открытой местности, но крепостные стены надежно укрывали его. И несмотря на это, он сдался!

Его ближайшие приспешники, Роже де Брикевиль и Жиль де Сийе, бежали. Он остался с Прелати, которому не удалось спастись, хотя он и пытался.

Жиль и Прелати были закованы в цепи. Робин Гийоме обыскал весь замок, от подвалов до верхних этажей. Он обнаружил окровавленные рубашки, обугленные кости, пепел — все то, что Прелати не успел сбросить в канавы и сточные ямы.

Под проклятия и крики ужаса Жиль и его помощники были препровождены в Нант, где их заточили в замок де ля Тур Нёв.

«Все это не совсем понятно, — думал Дюрталь. — Вопреки своему отчаянному характеру маршал без единого выстрела позволяет занять замок, покорно подставляет свою шею!»