– Молчишь? – Дарья Викторовна не злилась. Сейчас в ней было все что угодно, но только не раздражение. Любопытство. Это взбесило.

– Это была шутка, – процедила сквозь сжатые зубы Агата.

– А чего такое? Чего? – прыгало по классу.

– Шутка? Загонять собственную мать в гроб?

– Ой, ну хотите, я сама туда лягу, – фыркнула Агата.

Сесть бы уже и чем-нибудь заняться, а не стоять, переминаясь, глядя по углам.

– Ты ляжешь, как же! Вокруг всех положишь сначала.

Вот чего Емеля сидит и лыбится? Ему весело, ненормальному?

– А тебе все равно, как я посмотрю, – Дарья Викторовна заметила равнодушие ученицы.

– Да что такое! – верещал Волков.

– Нет, не все равно. – Улыбку уже нельзя было сдержать. – Пирог вкусный был. Спасибо.

– На здоровье, – медленно произнесла учительница.

Спокойствие этих слов сбивало. Рождалось ощущение, что Агата что-то пропустила. Что обман с мамой – это только повод для чего-то большего.

– С журналом, я так понимаю, тоже была твоя шутка?

– Здрасьте! – опешила Агата. – Я-то тут при чем? Теперь все будете на меня валить?

– Посещаемость исправила.

– Кто же из-за посещаемости пароли ломает? Вы у Стрельцова проверьте. Наверняка это он себе пятаков наставил.

Ванечка хмыкнул, поднимая над головой сжатые руки, в знак поддержки и солидарности.

– Так держать, сестра! – крикнул радостно он.

– Подавись, – процедила Агата.

– Весело живешь. – Дарья Викторовна прошла перед доской, заставляя всех смотреть на себя. – Но это пока маленькая. А вырастешь, как жить будешь?

– Весело, – буркнула Агата, окончательно запутавшись. А поэтому ляпнула неожиданное: – Тобой, что ли, становиться?

– А чем я тебя не устраиваю?

Все зашевелились, радостно загыкали. Смешки вырывались из сжатых губ, скакали по партам, тонули в шуршании ног под стульями, в стоне линолеума.

– «Смотрюсь в тебя, как в зеркало», – пробурчала Агата, отворачиваясь.

– Не нравлюсь?

– Чему тут нравиться?

Класс притих.

– Вырастать, становиться взрослым, чтобы стать как кто? Как вы? – Слова заставляли Агату гнуться вперед. – Как мать? Чтобы потом про других учителей пургу писать?

– Варнаева, ты чего? – прошептал Волков.

Дарья Викторовна качнула головой, смаргивая, как будто хотела сменить одну картинку – с учениками – на другую.

– Ты сначала проживи эту жизнь, а потом сравнивай, – тихо произнесла она. – Такой же будешь.

– Не буду!

Класс облегченно хихикнул, понимая, что буря прошла стороной.

– Будешь, будешь, – ласково произнесла Дарья Викторовна. – Без вариантов.

– Да ладно! – вяло отбивалась Агата.

– Смотри. – Учительница повернулась к классу, и все, затаив дыхание, ждали ее слов. – В школу ты сейчас не ходишь и еще какое-то время будешь ломаться, прогуливая и придумывая способы, как обмануть мать и администрацию. Значит, год дотянешь плохо, в следующем году вряд ли будет лучше. Мы же все такие неординарные! Все такие непохожие на других. Все учатся – я не буду. Ладно. Не хочешь учиться – не учись. Нарисуют тебе твои трояки. Но с таким аттестатом ты не сможешь найти нормальную работу. Без денег поскорее выскочишь замуж, родишь, осядешь дома. Рвения к здоровому образу жизни я в тебе не замечаю, значит, расплывешься. На успех ты не нацелена, значит, никаких перспектив и хорошего университета.

– Не собираюсь я замуж! – буркнула Агата.

Трубач сиял. Уж не себя ли он увидел в роли мужа?

– Тогда жить тебе вместе с матерью до смерти, стать злой и циничной.

– Не буду я жить с матерью!

– А где ты будешь жить?

– На Канарах! – влез Волков.

– Это банально. Ты превратишься в то, против чего сейчас восстаешь. Станешь как все. Серой и посредственной.

– Чего это я буду посредственной? Может, я знаменитостью заделаюсь?

– Опоздала ты становиться знаменитостью. Для этого усилия надо прикладывать. А ты бессильная.

– Чего это? – Слова закончились. Душу переполняло возмущение.

– Того это! Что ты сделала? Ничего! Голова грязная, ботинки заляпаны. О чем с тобой говорить – непонятно.

– О погоде! – выкрикнул Волков.

– Если только о погоде… – Дарья Викторовна пошла к столу.

Агата чувствовала, как от ярости у нее шевелится челюсть, но слов не было.

Надо уходить.

Но она стояла. Смотрела ненавидящими глазами на учительницу и не двигалась.

– Неправда! – через силу произнесла она. – Все я могу!

– Можешь – ответь, реши, расскажи! Где оно – твое «могу»? Выходи!

Агата сделала шаг из-за парты. Она не помнила, что они проходят, какая тема. Перед глазами вдруг всплыла страница тетради, исписанная ровным почерком отличника. Она глянула на уравнение, на притихший класс и, соря мелом, стала быстро писать. Пока писала, вспомнила, что когда-то ее хвалили за хорошую зрительную память. И пожалела, что повелась на слова учительницы. Надо было послать все к черту и уйти. Проявила любопытство, пришла в школу…

– Хорошо, садись, – все тем же ровным голосом произнесла Дарья Викторовна. – Ну, а вы чего смотрите? Открыли тетради. Пишем!

Ощущения триумфа не было. Где-то был подвох, но она не могла его нащупать.

– А ты чего, правда голову не моешь? – подплыл к ее парте Васек Трубач.

– Да пошел ты! – фыркнула Агата, отворачиваясь. Вот далась им ее голова.

– Круто! А я думал, у тебя такая укладка. Типа, прическа.

– Типа, пошел вон!

Она толкнула парту, роняя ее на Васька.

– Чеши отсюда!

Васек смотрел весело. И даже не на нее, а на ее голову, чем взбесил окончательно. Парту поймал. Осторожно поставил обратно. И пошел. Уверенно так. Рубашка сзади у него была мятая.

– Смолова! Ну чего ты тут разлеглась! – демонстративно громко произнес он, склоняясь над сидящей на корточках маленькой Анечкой, рассыпавшей свой пенал. – Давай помогу.

От неожиданности Смолова грохнулась на колени. Все остальные без задержек плыли на перемену.

После первого урока раздражение школы как рукой сняло. Все сразу успокоились, перешептывания прекратились, учительская переписка стала вызывать скуку. Уроки текли своим чередом. К последнему Агата устала разрисовывать тетрадку. На ум постоянно приходили монстры с копьями в руках. Народ вокруг тоскливо учился. Раньше ей это почему-то было интересно. А сейчас казалось слишком легким и ненужным. Посмотреть на Дарью Викторовну – так та вообще ничего, кроме своей алгебры, и не знает. Твердит все: «Читайте, читайте». А сама, наверное, книжку и не открывает. Ну, читала Агата, и что? Как-то пыталась обсудить с мамой Набокова, но та отмахнулась. А увидев у нее книгу Прилепина, в ужасе отобрала. Кричала, что это мерзость и пакость. Врала, как всегда. Все взрослые врут. Особенно когда начинают петь песни о пользе учения.

– Художник? – Трубач бухнулся на стул рядом. Он слегка пухловат, у него мягкие ладони и большие карие глаза. А еще он громко говорит.

– Маляр. – Агата лениво скомкала листок.

– После тренировки я к тебе заскочу?

– На Коньке-Горбунке?

– Чего?

– Послушай, Трубач, надоел ты мне уже.

– Ты со своими закидонами тоже всех достала.

– Вот и договорились. – Агата встала.

– Так я зайду?

– К бабушке своей заходи! – яростно произнесла Агата. – И не таскайся за мной больше!

– Чего ты? Обиделась, что ли?

– Что ли!

Это был хороший повод уйти. Сдался ей этот Васек! Давно надо было послать его куда подальше. Нашелся тоже – муж в перспективе.

– Психованная! – орал ей вслед Васек. – Иди голову вымой!

Бросила в рот жвачку и направилась к выходу. Жалко, что она не киллер, а то бы вытащила сейчас две базуки и расстреляла бы Васька. Вот было бы здорово увидеть на его лице удивление.

День был сумрачный и холодный. Как раз для прогулок.

По телефону отбила Ванечке эсэмэс с благодарностью за тетради. Зачем – сама не поняла, просто хотелось что-то сделать, с кем-то связаться – и зашагала прочь.