Разумеется, сначала скучал он нестерпимо; зевал без жалости на провинциальных балах, запирался по целым дням в своем кабинете, выучился, от нечего делать, ворчать на камердинера и даже играть в бостон, но наконец счастливый случай свел его с старым товарищем, тоже отставным полковником, Ардатовым, родным братом княгини Тоцкой, упомянутой в предыдущей главе, человеком образованным и одаренным от природы благородным сердцем и блестящим умом. Одинакий образ мыслей о многом, о чем так разно судят на губерниях, сходство характеров и душ сблизило их в деревенском уединении, и они сделались потребностию один для другого.
Между прочим, узнал он от Ардатова новость, которая развлекла его умственную лень. Он услышал, что верстах в сорока от него живет та самая Мирославцева, красота которой наделала некогда много шуму в большом петербургском свете и которой однако же никак не удалось ему увидеть, и что эта Мирославцева особенно дружна с родной его сестрой, княгиней Тоцкой, мужа которой он знавал по прежней службе в гвардии.
Возобновив старую связь с князем, Богуслав привозил к ним еженедельно свою праздную особу и скоро стал дорогим гостем, а потом и лучшим другом семейства их. «Княгиня, — сказал он однажды его жене, — вы сводите меня с ума вашим взаимным счастием: жените меня. Вам знакома девушка, в которую я заочно влюблен, и вперед даю слово жениться на ней, это София Мирославцева. — Он объяснил потом, как наслышан был об ней в Петербурге и как желал ее увидеть. Уж не судьба ли это», — прибавил он. «Вы ее увидите завтра же, — отвечала княгиня, — если останетесь у нас ночевать: она обещалась приехать ко мне; уж не судьба ли это — скажу и я». Богуслав с благодарностию остался и провел самую беспокойную ночь от нетерпения увидеть скорее девушку, для которой несколько лишних раз съездил в Большой театр безуспешно.
На другой день, в 11 часов утра, она приехала. Сердце Богуслава странно забилось, услышав остановившуюся перед окнами карету и восклицание княгини: «Софья!» — с которым вспорхнула навстречу к ней. Он встал, подошел к окну и глядел рассеянно на улицу, пока отворилась дверь и две приятельницы, с шумной веселостью, вошли в зал. Богуслав смешался; он поклонился с большою неловкостью: нет, он не воображал увидеть в Мирославцевой такое соединение блестящей художественной красоты лица с прелестию, дышавшею во всей ее особе; металлические звуки ласковых приветов, коими осыпала она княгиню, отзывались в его сердце; в ее глазах сияла любовь, нежность, чистота; все, что есть пламенного, благородного и поэтического и на земле и в небе. Какая легкость во всех ее движениях; какое богатство красот в ее величественном стане. Богуслав присягнул бы, что не видал ничего близкого к такому соединению всех прелестей в одном и том же творении.
«Софья, — сказала княгиня Тоцкая после первых своих восторгов, представляю тебе друга нашего, полковника Богуслава». Мирославцева, при имени друга, обратила на него прекрасные глаза свои, в которых, казалось, было написано: «Полюбите меня».
Второй поклон Богуслава был не более первого ловок; он пробормотал что-то и шумом движения как бы искал заступиться за растерянность языка.
К вечеру этого незабвенного дня Богуслав был уже влюблен безусловно. Пленительная любезность Мирославцевой и ее детское чистосердечие очаровали его, и он прожил у князя целую неделю, то есть до самого отъезда Софии домой. Уезжая, он признался друзьям своим в чувстве, им овладевшем. «Мне было скучно, — сказал он, — но теперь я болен». Через неделю он приехал опять к ним. «Что ваша болезнь?» — спросила его княгиня. «Нет, это уже не шутка, — отвечал Богуслав, — я решился искать руки этой очаровательницы: научите меня, с чего начать». — «Поедем к ним, милый друг, — вскричал добродушный Тоцкий, обнимая его, — едем сейчас же!»
Он познакомился у Мирославцевых, содержа это в непроницаемой тайне от своего отца. Он искал нравиться Софии; он был влюблен, как древний рыцарь, как герой романа самого слезного.
Какая девушка не заметит любви? Мирославцевой нравилась ее победа; блестящий молодой человек, пламенный любитель прекрасного, искренний как дитя, нашел дорогу к ее сердцу, еще свободному, еще сохранившему всю свежесть юности. Несколько месяцев продолжалось уже их близкое знакомство, и в Семипалатском начинали поговаривать о женихе, как вдруг — быстрая и неожиданная перемена явилась в характере Софии. Мрачность, какой никогда не замечали в ней, отуманила прекрасные глаза ее; румянец здоровья стал пропадать; она начала искать уединения, и часто заставали ее в слезах, которых причину постигнуть никто не мог. Она говорила матери, что относит свою грусть к расстроенности нерв; но видно было, что какая-то мрачная тайна лежала на ее душе.
Холодность, в то же время вкравшаяся в обращение Софии, сбила с толку Богуслава и, дав ему время образумиться, заставила бросить взгляд на свое положение. В первый раз теперь он живо представил себе, что отец может не согласиться на брак их и что, следственно, прежде всего должно искать — в нем. Твердость или, лучше сказать, жестокость характера старика простиралась до крайности, а честолюбие и жадность к богатству не имели пределов. Он это знал и был уверен, что если женится против воли отца, то он скорее сожжет собственными руками свои сокровища и пожертвует остальные первому встречному, нежели простит такой поступок. Итак, молодой Богуслав решается говорить с отцом, но отнюдь не открывая имени той, которую избрало его сердце. «Она живет в Петербурге, — сказал он, — я уже два года как собираюсь открыть вам о любви моей». — «Ты не можешь еще жениться, друг мой, — отвечал ему старик, — дела мои не позволяют дать на это согласия. Доверься твоему отцу; твое счастие всего ближе к его сердцу. Верь, что жена, которую он тебе изберет, будет тебя достойна. Прошу более не говорить мне об этом. Ты еще не знаешь свет, Петруша, — продолжал он, взяв его дружески за руку, — искусством прельщать владеют петербургские модницы; не верь любви их; это расчет — такой жених, как ты, может вскружить голову всякой».
Отчаянный Богуслав был как громом поражен; он не настаивал, но объявил отцу, что если не позволит ему жениться на той особе, которую сам по собственному произволу избрал, то идет опять в службу. «Убей отца твоего, если хочешь, — отвечал на это старик, — ты видишь, что ему и без того недалеко уже до гроба».
Однако же усилившаяся, по-видимому, болезнь отца удержала благородного сына при одре его; он прекратил до времени свидание с Мирославцевой, но принял твердое намерение идти в службу, лишь только поправятся силы старика. «Я жертвую своим достоянием, — сказал он княгине Тоцкой, принимавшей сестрино участие в жалкой его любви, — пусть отдают его кому хотят, но за это покупаю свободу располагать собой; и если эта небесная душа любит меня, то я почту себя счастливейшим на всей земле».
Наконец ему объявлено от отца, коротко и ясно, что он жених, и хотя это объявление взволновало всю природу его, но он подавил негодование, чтоб не нанести, может быть, смертельного удара старику. «Пусть делают, что хотят, думал он, — я знаю, что я не женюсь на Озерской». — «Бал и приготовление к оному я отдаю в твое распоряжение, — сказал ему отец, — займись этим».
6 июля в 10 часов утра молодой Богуслав приезжает к князю и находит его в походных сборах.
— Я выступаю под Красный, — сказал ему Тоцкий, — в Смоленске из наличных войск составлен отряд, который идет встретить неприятеля. Поручаю твоей дружбе семью мою.
— Твоя семья будет моею, — отвечал Богуслав, — ступай с богом, возвращай им себя, а о положении их не заботься: мы найдем средство удалить от них малейшую опасность. Мы переговорим об этом. Княгиня, — продолжал он, обращаясь к жене его, — вам не до меня, но прошу вашего участия. Отец мой дает бал 18-го числа, и на этом бале устроена моя помолвка; эту нелепость мне разрушить легко одним словом, что неприятель в виду, то до праздников ли, что это только делает соблазн, но я не хочу разрушить бала; я хочу даже сам заняться приготовлениями и хочу, чтоб это был праздник моей помолвки: в моих мыслях этот бал дается в честь Софии, и на нем я предложу ей руку мою. Умоляю вас, милая княгиня, предупредите ее об этом и убедите не отказываться на приглашение; и сами будьте: под защитой вашего дружества я буду смелее. Если же она не будет, вопреки и приличию и всем надеждам моим, то скажите ей, что я уеду сам с этого бала и, где бы она ни была, объяснюсь у ног ее в любви моей.
