Сдвинув брови, он посмотрел на них недобрым взглядом. С неприязнью крикнул:

— Ну, что вам здесь — театр?

Зрители не расходились.

А опыт шел, и результаты его были чрезвычайно важными; и солнце светит, и окошка не закроешь. Лисицын быстро укрепил перед фильтром картонный диск с широкой прорезью, перебросил через втулку шнур. Косясь исподлобья в сторону зевак, начал вертеть какую-то ручку. Диск закрутился. Теперь стекло прибора то освещалось, точно вспыхивало изнутри зеленым пламенем, то потухало. На улице это еще больше понравилось.

С тех пор так повелось: едва Лисицын выставит на подоконник фильтр, к дому Марины Петровны уже тянутся любопытные. Придут, стоят на самом солнцепеке, невозмутимо грызут тыквенные семечки.

Свыкнуться с ними он не мог. Каждый раз глядел на них сердито, хмуро, с беспокойством.

Между тем опыты, которые он делал теперь, шли очень успешно. Они подтверждали, что он зиму работал не зря.

Уже можно бы вплотную взяться за постройку первых промышленных моделей. К июлю были рассчитаны, продуманы и вычерчены на бумаге два вида таких установок. Одна — для получения пяти пудов крахмала в сутки, другая — чтобы в сутки получать восемь пудов сахара. При установках он наметил небольшую печь, в которой либо просто сгорало бы топливо, либо обжигался бы известняк.

Родилась новая проблема: где взять деньги для продолжения работы? Несмотря на крайнюю экономию в расходах, последняя сторублевая бумажка из денег тети Капочки была уже разменяна.

Все предстоящее выглядело невероятно сложным. Части будущих моделей придется заказывать в разных местах: оптику — отдельно, электрические принадлежности — отдельно. Надо самому поехать туда и сюда. На первый случай, чтобы был электрический ток, не миновать устраивать мощную гальваническую батарею. И слесарь нужен — делать металлические колпаки, газопроводы, и умелый столяр — строить чаны и компактные градирни для выпаривания. И все это требовало не одну тысячу рублей.

Где достать эти несколько тысяч?…

Стоял жаркий полдень. Перезарядив пластины фильтра, Лисицын снова начал опыт. Не заметил, как скрипнула дверь. А за его спиной:

— Все зеленую?…

Он оглянулся — вздрогнул: посреди комнаты стоит околоточный надзиратель.

— Зеленую, спрашиваю? — повторил надзиратель и показал на фильтр пальцем.

Лисицын понял: речь идет о краске.

— Совершенно верно, — сказал он, — да, зеленую.

— Та-ак, — протянул околоточный. Прошелся по комнате, посмотрел на загроможденный стол, остановился перед Лисицыным. — Вот интересуюсь я… Ты, Поярков, например, это крыши красить или господам художникам?.

— Ситцы красить на фабрику, — ответил Лисицын.

— На фабрику кому — Коняшникову, что ли?

— Бывает; смотря кому продашь.

— Интере-есно… А что, один колер умеешь вырабатывать? Стало быть, зеленый?

— Как купцы заказывают, — сказал Лисицын и нервно, ненужно двигал с места на место банки.

— Так! Говоришь, купцы! — Околоточный снисходительно кивал. — Ну-ну! — И вдруг спросил: — Так ты откудова сюда приехал-то?

В этот день Лисицын работать уже не мог. С тревогой в сердце ушел на Волгу. Сел около пристани и обдумывал все, что вытекает из разговора с полицейским. Неспроста, по всей вероятности, к нему проявлен интерес!

Один за другим, не подходя к пристани, проплыли два белых парохода. Лисицын проводил их взглядом. Ему становилось с каждой минутой тревожнее. Вспомнилось, как он, распростившись с тетей Капочкой, уезжал в последний раз из Петербурга.

Тетя Капочка его предостерегла: жандармы ему готовят западню на границах России и ищут его в Петербурге. Решив тотчас уехать, он сперва действовал относительно спокойно. Но в то же утро, уже на Николаевском вокзале, он почувствовал острый приступ страха — он увидел, что его в действительности ищут.

Тогда он издали заметил: по перрону не спеша прогуливаются двое, штатский и жандарм. И жандарм был похож на того самого вахмистра, который некогда, при аресте, отнял у него револьвер, а штатский показался переряженным Микульским.

Не сомневаясь в том, что на вокзалах Петербурга именно его подкарауливают специальные заставы, он тогда бросился назад, потом вскочил в вагон какого-то стоящего поезда, выпрыгнул на рельсы — на другую сторону, побежал, прячась за вагонами, влез на параллельную платформу…

Сейчас он тоскливо смотрит с берега на волжскую ширь. Все теснее сжимается пространство, отведенное ему судьбой. И на границах его ждут жандармы, и в Петербург пути заказаны…

А на следующий день опять пришел околоточный надзиратель. Принес обвязанный шпагатом сверток.

— Поярков твой дома? — спросил он Марину Петровну.

— Садись, серебряный, чай пить. Да нету его! — ответила она. — Уехал ночью пароходом, видать, в Казань. Да много товару-то наработал: цельных три ящика увез, да таких ящика! — Она жестом показала, какие ящики. — И человек-то работящий, и товар у него, знаешь, ходкий… — И зашептала: — Я вдове Хрюкиной его сватала. Так, милый, брезгает она: говорит, мастеровой. Невесть какого подай ей королевича…

— Вот что, Марина Петровна, — строго сказал околоточный. — Когда вернется твой Поярков, вели — пусть краску подберет: платок зеленый у жены слинял. Покрасить надо. А как понесет ко мне, то непременно пусть захватит паспорт. Ты поняла? — Он показал на сверток: — Я это здесь оставлю. И за платочком сама присмотри.

Платок продолжал лежать у Марины Петровны, а Лисицын спустя неделю пришел на горноспасательную станцию к инженеру Терентьеву. С собой у него был только небольшой чемодан, там — пара белья да тетради. Остальной же свой багаж он сдал на хранение в Харькове, где пересаживался с поезда на поезд.

…Облокотясь о стол, Терентьев говорил ему:

— Помню вас, батенька, в этаком сюртуке. Цилиндр на вас чопорный был… Знаете, я побаивался вас иногда. С третьего курса побаиваться начал, еще задолго до того, как вы цилиндр себе купили. У-у, да кто теперь узнал бы в вас прежнего Лисицына!

— Прошу — Поярков я, — вполголоса бросил Лисицын и оглянулся: дверь, кажется, закрыта, и в комнате они вдвоем.

— Да-да-да, простите… Ай, батенька, что делается! Ну, перебил вас, виноват, рассказывайте дальше.

Терентьев подпер ладонью щеку. Смотрел с выражением сочувствия. А Лисицын с подчеркнутой резкостью спросил:

— Мне, беглому каторжнику, можете содействовать? Прямой вопрос, и отвечайте прямо. Нет так нет. Не обижусь.

Терентьев молчал. Еле заметным движением выпрямился.

«Эх ты, человек!» — мелькнуло в мыслях у Лисицына.

Он встал со стула, подошел к открытому окну. Небо, затянутое знойной мглой, казалось закопченным стеклом, сквозь которое едва просвечивает солнце. Перед окном за крышами домов чуть дымился большой терриконик — высокая, как египетская пирамида, куча вынутой из-под земли породы. Рядом с террикоником виден копер. На копре крутятся шкивы.

В какой-то миг, отвернувшись от Терентьева, Лисицын всматривался в копер профессиональным взглядом. Стальная конструкция. Система Кеппе. И он подумал, что изменился Донецкий бассейн за эти… сколько их прошло? — уже полтора десятка лет. Когда он ездил по рудникам, будучи студентом, деревянные копры встречались чаще, чем теперь.

— Какой хотите помощи? — спросил наконец Терентьев.

Лисицын вернулся на прежнее место. Сел и, взвешивая каждое слово, начал:

— Я о моих исследованиях вам упоминал. Не прогневайтесь — не объясняю пока, в чем они состоят. Для этого и время нужно, и не так это существенно сейчас. Дело, поверьте мне, честное и многим людям полезное. Так вот, чтобы закончить опыты, я нуждаюсь в двух вещах. Во-первых, хочу быть на службе, получать деньги. Я понимаю, у меня нет такой практики, как, скажем, у вас, но все-таки я горный инженер. А во-вторых, мне нужен совершенно тихий угол… ну, комната, небольшой закрытый двор, немного электрического тока. И чтобы, конечно, никто не вмешивался в мои опыты. Я буду благодарен вам, если вы незаметным образом устроите меня куда-нибудь на рудник.