Раздались жидкие аплодисменты. Из глубины зала кто-то зычным басом крикнул:

— Неправда! Ничего подобного!

И закричали уже десятки, перебивая друг друга. Поднявшийся шум заглушил звонок председателя.

На трибуну взошел Никита Миронович Коваль, старший научный сотрудник лаборатории Зберовского. Он был бледен. Небольшая светлая бородка, обычно пушистая, теперь как бы обвисла и заострилась. Стоя на трибуне, он вытер губы носовым платком. Григорий Иванович вспомнил: когда Коваль приходит к нему в гости, он таким же жестом вытирает губы, затем мило улыбается, шутит, поздравляет с праздником и целует руку Зое Степановне.

А сейчас его глаза были какие-то чужие и испуганные. Свою речь Коваль начал, еле шевеля губами. Ему бросили: «Громче», и вдруг он отчетливо заговорил:

— Я признаю свои заблуждения! До сих пор я разделял ошибочные взгляды Григория Ивановича Зберовского. Благодаря указаниям печати мне стало ясно многое. Товарищи, экономика нашей страны каждый день нуждается в помощи науки. Как можно усыплять внимание к сегодняшним нуждам нашего хозяйства, утверждать, будто они — уже пройденный этап, на котором и задерживаться нечего? Зберовский прямо не высказывает этого, но разве это вредное утверждение не вытекает из его идей? Нет, товарищи, от подобных идей я полностью отмежевываюсь! Я к ним впредь не желаю иметь никакого касательства! Я осуждаю их!

Григорий Иванович то щурился, как от нестерпимой боли, то весь его вид выражал растерянное недоумение. Он понимал, конечно, что Коваль кривит душой. Может быть, Марков — другое дело, Марков — узколобый; но Коваль — участник его многолетних работ, мастер тонкого эксперимента, энтузиаст проблемы превращения клетчатки в хлеб и ценные дисахариды… Черт знает, что с людьми происходит! Кто с ума сошел?…

Едва не столкнув с трибуны, Коваля сменила Лидия Романовна. Зберовский смотрел на нее с недоверчивым вопросом. Теперь он был готов к любому новому удару.

Лидия Романовна перечислила доводы доцента Маркова. Потом взволнованно спросила: но в чем же состоит вообще идеализм? Видим ли мы здесь его признаки? И что в трудах Григория Ивановича идет вразрез с логикой природы? Почему творческая мысль должна окостенеть на воззрениях прошлого века, кстати, по-дурацки толкуемых Марковым? Да где же у доцента Маркова хоть крупица здравого смысла? И она закричала, стукнув кулаками по пюпитру:

— Друзья, неужто мы не в состоянии отличить спекуляцию словами от разумной критики? Бессовестную, грязную спекуляцию! Сети интригана!..

Зал будто взорвался аплодисментами и ревом протестующих голосов. Председатель беззвучно тряс колокольчиком.

Глядя на Лиду, Григорий Иванович уже с облегчением и благодарно кивал ей. Не все же боятся, не все же лукавят… Есть честные люди, он в этом всегда был убежден!

А Лидию Романовну Черкашину между тем лишили слова за оскорбление оратора.

Шаповалов чувствовал: перед ним разворачивается нечто недостойное. После выступления Черкашиной все шло в каком-то сумбуре. Резкие возгласы с мест, ожесточенные лица.

Поднимавшиеся на трибуну были Шаповалову в большинстве своем неизвестны. Многие из них на всякие лады продолжали линию доцента Маркова. Эти действовали как бы общим фронтом. Другие принимались страстно защищать направление работ лаборатории Зберовского, однако излишняя горячность мешала им говорить с принципиальных и крепких позиций.

Временами в зале просто вспыхивала злая перебранка.

Откуда-то взялся дряхлый дед в черной шапочке дореволюционного доктора наук, вскрикнул: «Да побойтесь вы бога!» — и сразу так закашлялся, что уже не мог больше ничего сказать. Кашлял и топал ногой.

В миг затишья, под кашель деда, председатель спросил:

— Кто еще желает выступить?

Шаповалов поднял руку. Ну, кидаться в борьбу так кидаться!

Он вышел. Осмотрел с трибуны людей, заполняющих зал. Для начала — обыденным, даже чуть приглушенным тоном заговорил о великой и гуманной миссии рабочего класса, о том, что ценой жертв и подвигов, объединенной волей миллионов, рабочий класс ведет человечество к коммунизму.

Рабочий класс и партия — его передовой отряд — уже сейчас закладывают фундамент будущего общества. Вся наша жизнь устремлена вперед.

Только при высоком росте науки, техники, овладевая силами природы, люди достигнут такого изобилия, когда реальностью станет формула «каждому по потребностям».

Не сразу придет к нам это изобилие.

Что же представляют собой работы, которыми руководит профессор Зберовский? Куда они направлены? Действительно ли порочна их целевая установка?

Каждое слово Шаповалова уже звенело, отдаваясь эхом над окнами второго яруса.

— Взглянем в разных ракурсах. Сперва посмотрим в самом большом обобщении, — сказал он. — Земной шар — это жилище человечества. Ряд всевозможных процессов происходит на нашей планете. Пока они идут стихийно. Но человек постепенно научится влиять на многие из них. Тогда он получит рычаги управления всем хозяйством целого земного шара. Следует ли к этому стремиться? Да, безусловно следует! Следует, ибо это одна из граней будущего мирового коммунизма! И здесь, в цепи исполинских шагов, на одно из первых мест надо поставить промышленный синтез углеводов. Овладев синтезом, люди перестанут зависеть от посевных площадей, от колебаний погоды, от географических широт. Синтез до беспредельности расширит пищевые ресурсы человечества. Вот к каким целям направлены труды лаборатории Зберовского!..

— Бред! — раздались выкрики в толпе. — Вздор фантастический!

— Я прошу не перебивать меня!

А председатель деловито объявил:

— Ваше время истекло.

И опять зал зашумел, и из шума взлетали отдельные голоса. Одни: «Пусть говорит! Продолжить!» Другие, надрываясь: «Регламент! Хватит болтовни! Довольно!»

Досадуя, Шаповалов был вынужден скомкать свое выступление. Он не успел сказать и трети того, что ему хотелось.

Возбужденный и сердитый, на ходу еще продолжая говорить о фальсификациях и подтасовке, о сущности идеализма, о едва ли не вражеских нападках на прогрессивную работу, он наконец спустился по ступенькам. Пройдя в глубь зала, сел на первый замеченный им свободный стул.

По соседству сидела Лидия Романовна. Она притронулась пальцами к его плечу:

— Вы слишком расплывчато… Слишком с высокой колокольни. Но по сути я бы подписалась под вашими словами. Точка зрения большевика.

— Ну, а кто же мы с вами! — отозвался Шаповалов.

За его спиной кто-то грубо произнес:

— Коммунист, а идешь у Зберовского на поводу.

Шаповалов крутым движением обернулся назад. Встретился глазами с начальником отдела кадров — с тем самым, что с явной неохотой отдал приказ о его зачислении. Из этаких непогрешимых: он-то безусловный праведник, а всех остальных надо проверить.

За столом президиума декан обратился к Зберовскому:

— Вам выступить угодно?

Григорий Иванович, не поднимая головы, сделал рукой отрицательный жест.

— Тогда от имени собравшихся я попрошу ответить на несколько вопросов.

— Пожалуйста, — сказал Григорий Иванович.

— Какие из критических замечаний по вашему адресу вы считаете справедливыми?

— Никакие.

— Представляется ли вам необходимым перестроить деятельность вашей лаборатории?

— Нет, отнюдь не представляется.

— Благодарю вас, — сказал декан.

Собрание кончилось после полуночи. Люди потянулись к выходу, и толпа в конференц-зале быстро поредела. Только небольшие группы пока задерживаются здесь и в коридоре: стоят, курят, разговаривают — кто взволнованно и громко, кто шепотком.

Вон — Марков. Вокруг него до десятка человек. Марков о чем-то им толкует, взмахивая кистью руки. Будто рубит ребром ладони. Голоса его не слышно. Возле Маркова — Коваль.

Зберовский оглянулся и, сгорбившись, вышел в коридор. Следом за ним бросилась Лидия Романовна. Остановив Григория Ивановича, она посмотрела таким взглядом, каким уже давно не смотрела на него.