На самом деле каждая такая притча — развернутая метафора и, как всякая метафора, она раскрывает предмет не со всех сторон, а лишь с одной или (реже) нескольких. Например, притча о сеятеле (Мф 13:3-9, Мк 4:3-9; Лк 8:4-8) говорит о том, как разные люди воспринимают весть о Царствии. Но она ничего не говорит нам, например, об отношении Отца и Сына. Более того, если представить Сеятеля как идеальную аллегорию Христа, мы вынуждены будем ответить на целый ряд вопросов: почему он так небрежно бросал семена, что они падали на камень или на дорогу? Почему он не отогнал птиц? Кто и когда будет собирать урожай? И т.д. Но все эти вопросы лишь отвлекают нас от главного образа: восприятия и прорастания семени.

К тому же необходимо помнить, что все притчи, в конечном счете, говорят об одном — о Царствии Божием[14], даже если напрямую там ничего об этом не сказано. Такова действительно была центральная тема проповеди Христа, и о чем бы Он ни говорил, Царствие оставалось неизменным идейным контекстом. Впрочем, и ближайший контекст, и ситуативный контекст играют огромную роль в анализе притчей, потому что они, как и всякие метафоры, в высшей степени определяются общим ходом разговора и ситуацией, в которой этот разговор звучит.

То же самое относится и к новозаветным Посланиям, которые, пожалуй, представляют наибольшую трудность для экзегетов. Во всяком случае, бесконечные споры о точном понимании тех или иных выражений ведутся, в основном, на их материале. Исследователи тоже склонны абсолютизировать их, видеть в них некие законченные трактаты по богословию с отточенными формулировками. Но на самом деле перед нами письма, нередко полемические, служащие ответом на не дошедшие до нас тексты и не вполне нам сегодня понятные события. До некоторой степени они нам известны, конечно, по самим Посланиям, но тоже лишь отчасти: Павел, к примеру, может пересказывать слова тех, с кем спорит (напр., Рим 3:8) или рассказывать о событиях, заставивших его написать послание (напр., 1 Кор 5:1-2), но это лишь его взгляд, к тому же в контексте полемики, и мы никогда не можем быть уверены, что люди, о которых он говорит, сами бы согласились с такой оценкой их поступков и слов. Иногда мы можем предполагать, что он пересказывает чьи-то слова, не зная этого наверняка (напр., в Рим 3:1-7 или в 1 Кор 9:1-7 мы видим диалоги с воображаемым собеседником).

Зато мы вполне можем понять линию аргументации каждого Послания и рассматривать его отдельные места, исходя из этой аргументации: каждая фраза существует не сама по себе, она призвана сыграть определенную роль и должна восприниматься именно в связи с этой ролью. В частности, в Посланиях широко используются разнообразные риторические приемы, и часто бывает уместен вопрос: действительно ли автор говорит то, что думает, или иронически излагает взгляд, с которым спорит, или допускает определенные преувеличения. Например, когда в 1 Кор 8:13 Павел эмоционально восклицает: «Если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек» — означает ли это, что он навсегда отказался от употребления в пишу любых мясных продуктов или (что более вероятно в данном контексте) он всего лишь говорит о своей принципиальной готовности обходиться без той пищи, которая может послужить для кого-то соблазном? Наконец, если так он говорит о себе, нужно ли понимать все сказанное как руководство к действию для других христиан? Ответы на эти вопросы дает в основном риторический анализ (см. раздел 3.7.2.).

Кроме того, при всей внутренней целостности Посланий в них могут встречаться отрывки, изначально принадлежавшие к другим жанрам: прежде всего, это явные цитаты, но наличие скрытых цитат и аллюзий определить бывает не так просто.

Разумеется, жанров намного больше, чем мы перечислили здесь, и о каждом из них (например, о псалме) можно было бы говорить бесконечно. Но здесь мы не ставим своей целью хотя бы упомянуть их все; гораздо важнее на нескольких характерных примерах проиллюстрировать их разнообразие и возможные проблемы, возникающие с каждым из этих жанров.

Задание к разделу 3.4.

♦ В самом тексте Книги Бытия нередко разные части повествования носят название תולדות, толедот (в СП — «происхождение, родословие, житие»): см. 2:4, 5:1, 6:9, 10:1 и др. К каким именно отрывкам относится это определение в этих четырех случаях? Какие черты свойственны всем этим отрывкам? С вашей точки зрения единый ли это жанр или название «толедот» применялось к разным жанрам? Как бы вы назвали этот жанр (эти жанры) на языке современного литературоведения? ♦ Найдите в Псалтири три псалма, которые явно относятся к трем разным жанрам. Чем они отличаются? Как бы вы определили и назвали жанр каждого из них? ♦ Посмотрите на следующие НЗ тексты: Ин 1:1-18 и Ефес 1:3-14. Насколько вероятно, что эти тексты — цитаты из литургических гимнов, которые библейские авторы включили в свои книги (такие предположения высказывались) ? Обоснуйте свое решение. ♦ Прочитайте Послание к Ефесянам целиком. Какие характерные жанровые признаки Послания вы обнаруживаете здесь (см. раздел 2.4.2.4. )? Какие элементы хвалебной речи (иначе говоря, эпидейктической риторики) можно обнаружить в глл. 1-3? Какие элементы увещевания (паренетической риторики) можно обнаружить в глл. 4- 6? Как сочетаются две этих жанровых формы в рамках одного послания? ♦ Проведите жанровый анализ отрывка, который вы выбрали для самостоятельной работы.

СОДЕРЖАНИЕ

[12] Wendland 1998. [13] О такой характерной черте библейской поэзии, как параллелизм, см. Десницкий 2007а. [14] См. классическую работу Додд 2004.

СОДЕРЖАНИЕ

После того, как анализируемый нами отрывок занял свое место в системе координат (контекст и жанр), мы можем заняться непосредственно его текстом. Обычно мы говорим об «оригинальном тексте Библии» как о чем-то само собой разумеющемся. Но вместо единого и всеми признанного текста до нас дошло множество рукописей и немало печатных изданий, которые содержат значительное количество разночтений (см. также раздел 2.З.2.1.).

Впрочем, на самом деле основные текстологические решения принимаются обычно на очень ранних этапах работы с текстом, будь то перевод, комментарий, проповедь и т.д. Проще говоря, мы выбираем, какому именно тексту следовать в данном случае. В традиционной экзегетике и текст всегда выбирался традиционный: собственно, толкования давались на тот вариант, который был в наличии, а разночтения не учитывались. Затем, когда в дело вступили текстологи, появились критические издания (это касается НЗ, т.к. для ВЗ самое распространенное издание, BHS, приводит именно что традиционный МТ). Собственно, для большинства тех, кто подходит к Библии со стороны научного знания, вопрос вообще не стоит: существует реконструированный учеными критический текст НЗ, значит, мы будем пользоваться им. Конечно, и он может быть позднее дополнен и исправлен, но эти изменения будут незначительными, и мы легко примем новый вариант этого текста. А в свое время можно ожидать и появление подобного издания для ВЗ.

На самом деле для ВЗ такое издание невозможно себе представить уже хотя бы потому, что прото-масоретский текст и еврейский вариант текста, легший в основу LXX, разошлись не на уровне отдельных разночтений, а на уровне целых глав и книг (например, Есфирь в LXX длиннее примерно на треть). Здесь неизбежно придется делать выбор между одним и другим, и критическое издание МТ будет нацелено не на восстановление автографа (текста, написанного непосредственно Моисеем или Исайей или хотя бы тем, кто первым собрал разные отрывки в целостную книгу), а на восстановление текста, принадлежащего общине верующих и уже прошедшего определенный путь развития.