Робеспьер уже несколько раз делал попытку говорить, несколько раз он подымался по ступенькам кафедры для ораторов и всякий раз должен был спускаться вниз из-за всеобщих криков „Долой тирана!“ и звонка, почти непрестанно приводимого в действие председателем. Робеспьер делает, наконец, еще одно последнее усилие и, воспользовавшись минутным затишьем, кричит: „В последний раз спрашиваю тебя, председатель убийц, дашь ты мне слово или нет?“ Турио продолжает звонить. Тогда Робеспьер, обведя взором трибуны, остающиеся безучастными, обращается к правой стороне. „Я прибегаю к вашей защите, — говорит он. — Вы чистые и добродетельные люди, вы должны дать мне возможность высказаться, в чем мне отказывают эти убийцы“. Но и отсюда он не получил ответа. Гробовое молчание не было нарушено ни одним словом. Только тогда Робеспьер окончательно потерял присутствие духа, возвратился на свое место и упал в кресло, совершенно разбитый от усталости и гнева. На губах у него пена, голос обрывается… „Несчастный, — говорит ему один из монтаньяров, — это тебя душит кровь Дантона“. Вносится требование об аресте Робеспьера; требование это встречает поддержку со всех сторон. Тогда подымается со своего места Робеспьер-младший. „Я виновен наравне с моим братом, — говорит он, — я разделяю его убеждения и желаю иметь общую с ним участь“. — „Я не хочу принимать на себя бесчестие этого указа, — говорит Леба, — я прошу, чтобы арестовали и меня“. Конвент единогласно постановляет арестовать обоих Робеспьеров, Кутона, Леба и Сен-Жюста. Этот последний долго оставался на трибуне, нисколько не меняясь в лице, затем он сошел вниз все такой же спокойный: всю продолжительную бурю ему удалось выдержать, не проявив никаких внешних признаков волнения. Триумвиры были выданы жандармам и уведены ими при общих радостных восклицаниях. Робеспьер, выходя, сказал: „Республика погибла: разбойники торжествуют“. Было пять с половиной часов. Заседание было прервано до семи часов.
Во время этой бурной борьбы сообщники триумвиров, как было условлено, собрались в Коммуне и Клубе якобинцев. Мэр Флерио, национальный агент Пейан и командующий войсками Анрио были в здании Коммуны уже с полудня. Они созвали при помощи барабана муниципальных чиновников и были в полной надежде, что Робеспьер останется в Конвенте победителем и что им поэтому не встретится надобности ни в общем совете для декретирования восстания, ни в секциях для его поддержания. Через несколько часов пришло из Конвента приказание мэру явиться в Конвент и отдать отчет о состоянии Парижа. „Поди скажи этим злодеям, — отвечал посланному Анрио, — что мы здесь рассуждаем, как бы почистить их. Не забудь, кроме того, передать Робеспьеру, чтобы он был тверд и никого не боялся“. Как только до Коммуны дошла весть об аресте триумвиров и о декрете против их сообщников, ударили в набат, закрыли заставы и решили созвать Генеральный совет и собрать секционеров. Артиллерия получила приказание явиться к Коммуне вместе со своими пушками, а революционным комитетам было предложено принять там же присягу на участие в восстании. Из Коммуны же было послано известие и в Клуб якобинцев, объявивших тотчас же свои заседания непрерывными. Депутаты от городской Коммуны были приняты якобинцами с бешеным восторгом. „Клуб заботится об отечестве, — было сказано им, — он поклялся лучше умереть, чем жить под властью преступлений“. Было выработано между Клубом и Коммуной соглашение, и между этими двумя центрами восстания были организованы частые сношения. Анрио с целью вовлечь в восстание народ проезжал во главе своего штаба по улицам и кричал: „К оружию!“ То тут, то там он говорил к народу речи и призывал всех встречных идти в Коммуну спасти отечество. На улице Сент-Оноре за таким делом он был замечен двумя членами Конвента. Именем закона они потребовали, чтобы несколько жандармов исполнили декрет об аресте: жандармы повиновались, и Анрио со связанными руками был доставлен в Комитет общественной безопасности.
Между тем ни с той, ни с другой стороны не был решен еще окончательно образ действий. Каждая сторона пользовалась доступными ей средствами власти: Конвент действовал при помощи декретов, Коммуна — при помощи восстания; для каждой стороны было совершенно ясно, что ждет ее в случае поражения, и это делало их обоих крайне деятельными и решительными. Долгое время успех был неопределенен: от полудня до пяти с половиной часов верх одерживал Конвент; он арестовал триумвиров, а несколько позже и Анрио стал его пленником. Конвент все время был в сборе, а Коммуна еще не успела сосредоточить свои силы; с шести до восьми больше шансов на успех было у Коммуны; казалось, дело Конвента проиграно. На это время Конвент разошелся, а Коммуна удвоила свои усилия и свою смелость.
Робеспьер между тем был перевезен в Люксембургскую тюрьму, его брат в Сен-Лазарскую, Сен-Жюст в Шотландскую, Кутон в Бурбскую, а Леба в Консьержери. Коммуна сначала отдала приказ тюремщикам не принимать этих арестантов, а затем послала отряды войск для их освобождения. Первым был освобожден Робеспьер; его с триумфом доставили в ратушу, Здесь его прибытие было встречено возгласами „Да здравствует Робеспьер, да погибнут изменники!“ Незадолго перед тем Кофиналь, во главе двухсот пушкарей, отправился освобождать Анрио, содержавшегося под стражей в Комитете общественной безопасности. Было семь часов. И Конвент снова собрался на заседание. Стража его состояла едва из ста человек. Кофиналь является, проникает в здание, занимает помещения комитетов и освобождает Анрио. Этот тотчас же идет на площадь Карусель, держит речь к артиллеристам и убеждает их направить орудия против Конвента.
Конвент в это время рассуждает как раз об угрожающих ему опасностях. До него только что одно за другим дошли известия об устрашающих успехах заговорщиков, о мятежных распоряжениях Коммуны, об освобождении триумвиров, о нахождении их в ратуше, о неистовствах якобинцев, о созыве революционных комитетов и секций. Собрание имело полное основание страшиться ежеминутного нападения; вдруг в зал вбегают испуганные, спасающиеся от преследования Кофиналя члены комитетов. Конвент узнает от них, что помещение комитетов занято мятежниками, а Анрио освобожден. Сильнейшее волнение овладевает Собранием при этом известии. Несколько мгновений спустя в зал поспешно входит Амар и сообщает, что артиллеристы под влиянием увещаний Анрио направили свои орудия на Конвент. „Граждане, — говорит тогда президент, надевая в знак скорби шляпу, — настало время умереть на нашем посту“. — „Мы все умрем здесь!“ — воскликнули в ответ все члены Конвента. Зрители, бывшие на отведенных для них трибунах, вышли из зала с криками: „К оружию, пойдем дать отпор злодеям!“ Конвент имел достаточно мужества в эту страшную минуту объявить Анрио вне закона.
К счастью для Конвента, Анрио не удалось убедить артиллеристов пойти дальше и стрелять. Его влияния было достаточно только на то, чтобы увлечь их за собой, и он во главе их явился к зданию ратуши. Отказ артиллеристов стрелять решил судьбу этого дня. Коммуна была близка к победе, но с этой минуты дела ее все ухудшались. Нападение открытой силой совершенно ей не удалось, пришлось прибегнуть к более медленным приемам восстания; инициатива в наступлении перешла к другой стороне, и вскоре уже не Коммуна нападала на Конвент в Тюильри, а Конвент двинулся на ратушу. Конвент объявил всю мятежную Коммуну и всех участвовавших в заговоре депутатов вне закона. Он послал комиссаров по секциям с целью заручиться их поддержкой, назначил депутата Барраса главнокомандующим над парижскими войсками и дал ему в помощники Фрерона, Ровера, Феро, обоих Бурдонов и Лежандра, людей весьма решительного характера. Он сделал, наконец, центром военных действий и управления ими Комитеты.
Между тем секции собрались по приглашению Коммуны к девяти часам в заседания. Большинство граждан, отправляясь на эти собрания, сильно беспокоилось, смутно зная о распрях между Конвентом и Коммуной и не зная, чьей стороны держаться. Комиссары восставших приглашали их присоединиться к Коммуне и послать свои батальоны к ратуше. Секции ограничились, однако, посылкой в Коммуну одних депутаций. Но вот среди них появились посланцы от Конвента; они сообщили им декреты и прокламации Конвента и сообщили, что имеется и главнокомандующий, и место сбора для вооруженных граждан. Все колебания секций при этих известиях мигом прекратились. Батальоны секций стали один за другим являться к Конвенту; они давали клятву защищать Конвент и проходили через зал его заседаний при всеобщих криках энтузиазма и вполне чистосердечных рукоплесканиях. „Каждая минута теперь дорога, — сказал Фрерон, — надо действовать. Баррас пошел за приказаниями к комитетам; сейчас мы двинемся на мятежников. Мы принудим их именем Конвента выдать изменников, а если они откажутся это исполнить, то мы сотрем в порошок и их, и все здание ратуши“. — „Идите не медля, — сказал президент, — надо, чтобы до наступления утра пали головы заговорщиков“. Несколько батальонов пехоты и несколько орудий было оставлено на защиту Конвента против возможного нападения, а остальные батальоны двумя колоннами двинулись на Коммуну. Было около полуночи.
