Европейские государи до сих пор не имели других врагов, кроме как среди себя же; теперь во Французской революции они увидели врага нового и всем им общего. Прежние враждебные и союзные отношения, уже и без того отчасти нарушенные во время Семилетней войны, теперь окончательно переменились: Швеция вступила в союз с Россией, а Пруссия с Австрией. С одной стороны теперь стояли все европейские государи, а с другой — один французский народ, один, пока его пример или ошибки государей не дадут ему союзников. В скором времени против Французской революции образовалась общая коалиция: Австрия вступила в нее в надежде расширить свои пределы, Англия с целью отомстить за американскую войну и ради предохранения от революционной заразы, Пруссия, чтобы укрепить угрожаемое самодержавие и дать занятие праздной армии, не упуская из виду и территориальных приобретений, германские князья — чтобы возвратить некоторым из них феодальные права, потерянные ими после уничтожения этого уклада в Эльзасе; шведский король в качестве рыцаря абсолютизма, чтобы восстановить его во Франции, как он восстановил его в собственной стране; Россия для того, чтобы, пока Европа будет занята в другом месте, покончить с Польшей; наконец, все государи Бурбонского дома — из-за родственных чувств и в интересе собственной власти. Эмигранты укрепляли всех этих государей в их замыслах и подстрекали к нападению. По их мнению, Франция не имела армии или, по крайней мере, способных военачальников, была лишена денежных средств, раздираема раздорами, утомлена Собранием, расположена к старому порядку вещей и не имела ни средств, ни желания защищаться. Эмигранты со всех сторон массами стекались для того, чтобы принять участие в этой короткой кампании, и образовали правильные отряды под начальством принца Конде в Вормсе и под начальством графа д'Артуа в Кобленце.
Граф д'Артуа в особенности торопил кабинеты. Император Леопольд находился в Италии; граф д'Артуа едет к нему туда в сопровождении Колонна, бывшего у него министром, и графа Альфонса де Дюрфора, служившего посредником между ним и Тюильрийским дворцом и привезшего ему разрешение короля вступить в переговоры с Леопольдом. Свидание состоялось в Мантуе, и после него граф де Дюрфор свез Людовику XVI от имени императора тайную декларацию, в которой ему обещалась в самом непродолжительном времени помощь со стороны коалиции. Австрия должна была выставить 35 000 войска на границы Фландрии, германские князья 15 000 в Эльзасе, швейцарцы 15 000 на лионскую границу, сардинский король тоже 15 000 на границы Дофине, Испания должна была довести свою каталанскую армию до численности в 20 000 человек, Пруссия выказывала полное расположение к союзу, английский король должен был принять в нем участие в качестве ганноверского курфюрста. Все войска должны были быть двинуты одновременно в конце июля; к этому времени Бурбоны должны были высказать свой протест, а союзные державы ответить на него манифестом. До этого времени предполагалось все дело держать в тайне, избегать всякого частного вторжения в пределы Франции и не предпринимать никаких попыток к бегству. Таков был результат переговоров в Мантуе, происходивших 20 мая 1791 г.
Людовик XVI, однако, может быть, не желая отдаваться всецело в руки иностранцев, а может быть, и боясь влияния графа д'Артуа, которое тот мог бы получить, вернувшись в отечество во главе победоносных эмигрантов и восстановив прежнее государственное устройство, предпочел попытаться поднять монархию сам, без всякой посторонней помощи. Он имел в генерале маркизе де Буйе, одинаково осуждавшем как эмиграцию, так и Собрание, преданного и умелого сторонника, обещавшего королю убежище и помощь среди своей армии. С некоторого времени между ним и королем происходила тайная переписка: Буйе делал все приготовления, чтобы принять короля. Воспользовавшись как предлогом движением неприятельских войск к границе, он стал лагерем в Монмеди; далее, он расположил отряды вдоль дороги, по которой пришлось бы бежать королю, и отряды эти должны были служить королю конвоем. Надо было объяснить подобного рода распоряжения, и предлогом было выставлено охранение казны, из которой выплачивалось жалованье войскам.
Со своей стороны королевская фамилия втайне готовилась к отъезду; немногие были посвящены в эту тайну: никакими внешними проявлениями это намерение не разоблачалось. Напротив того, Людовик XVI и королева прилагали все усилия к тому, чтобы удалить всякие подозрения, и ночью 20 июня, в момент, назначенный для бегства, они вышли из дворца поодиночке и переодетыми. Им удалось пройти незамеченными мимо стражи на бульвар, где их ждала карета. В ней они отправились по направлению к Шалону и Монмеди.
На другой день при известии об этом бегстве Париж пришел сначала в оцепенение; вскоре, однако, это чувство сменилось негодованием. Парижане стали собираться группами, волнение все увеличивалось и увеличивалось. Тех, кто только не сумел воспрепятствовать бегству, обвиняли в способствовании ему; подозрение не пощадило ни Лафайета, ни Байи. В этом бегстве видели уже близкое вторжение чужеземных войск во Францию, триумф эмигрантов, возвращение к старому порядку вещей или по меньшей мере продолжительную междоусобную войну. То, как себя повело в эту тяжелую минуту Собрание, однако, вскоре внесло успокоение и уверенность во взволнованные умы. Собрание приняло все меры, требуемые подобным трудным положением: оно призвало к себе всех министров и видных сановников, успокоило народ соответственной прокламацией, приняло меры к поддержанию общественного порядка, взяло в свои руки исполнительную власть, поручило министру иностранных дел, Монморену, довести до сведения держав о своих миролюбивых намерениях, послало комиссаров в армию, чтобы заручиться ее содействием и привести ее к присяге теперь уже не королю, а Собранию; наконец, оно отправило по всем департаментам задержать всякого, кто бы попытался переехать границы Франции. „Таким образом, — говорит маркиз де Феррьер, — меньше чем в течение четырех часов Собрание оказалось облеченным полной властью; административный механизм шел своим порядком, общественное спокойствие не получило ни малейшего нарушения: Париж и Франция на этом пагубном для монархии опыте убедились, что монарх совершенно чужд тому правительственному механизму, что существует под его именем“.
Между тем Людовик XVI и его семейство приближались к цели своего путешествия. Удача первых дней и отдаление от Парижа сделали короля менее осторожным и более доверчивым; он неосторожно показался, был узнан и 1 июля задержан в Варение. Тотчас были подняты на ноги все национальные гвардейцы; офицеры отрядов, приготовленных Буйе, напрасно стремились освободить короля, — драгуны и гусары, находившиеся под их начальством, не желали или боялись им помогать. Извещенный о прискорбном происшествии, Буйе явился на помощь сам во главе кавалерийского полка. Было уже, однако, поздно, — король выехал из Варенна за несколько часов до прибытия Буйе; его солдаты чувствовали себя усталыми и отказались ехать дальше. Повсюду были под ружьем национальные гвардейцы, и Буйе не оставалось ничего другого, ввиду неудавшейся попытки, как покинуть армию, а затем и Францию.
Собрание, узнав об аресте короля, послало к нему трех комиссаров, членов Собрания: Петиона, Латур-Мобура и Барнава; комиссары встретили королевское семейство в Эперне и вместе с ним возвратились в Париж. Именно во время этой поездки Барнав был так тронут здравым смыслом Людовика XVI, предупредительностью Марии-Антуанетты и судьбой всего столь униженного королевского семейства, что не только тогда выказывал всем им живейшее участие, но не перестал и впоследствии подавать им свои советы и свою помощь. Королевскому кортежу по прибытии в Париж пришлось проезжать среди огромной толпы; толпа хранила неодобрительное молчание, не было слышно ни рукоплесканий, ни ропота.
Король был временно устранен от престола, и к нему и к королеве была приставлена стража; для допроса их обоих были назначены особые комиссары. Все партии охватило волнение; одни хотели удержать короля на троне, несмотря на его попытку бежать; другие считали, что он уже сам отрекся от престола, осудив в манифесте, обращенном к народу в момент своего отъезда, не только революцию, но и все изданные от его имени и им подписанные во время этой, как он выражался, неволи, декреты.
