Бонапарт присутствовал на совещаниях Конституционного комитета; он ухватился своим инстинктом властолюбия в мыслях Сьейеса за все то, что могло послужить его планам, и отбросил все остальное. Сьейес ему предназначал должность Великого электора с шестью миллионами дохода, охраной в три тысячи человек, дворцом в Версале для жительства и всем внешним представительством республики. Действительная власть, однако, принадлежала двум консулам — одному военному, другому гражданскому, о которых Сьейес не думал в III году, но которых он принял в VIII году республики, применяясь, без сомнения, к понятиям времени. Звание Великого электора далеко не удовлетворяло Бонапарта. „Как можете вы вообразить, — говорил он, — чтобы талантливый и мало-мальски уважающий себя человек согласился принять роль откармливаемой на несколько миллионов свиньи?“ С этой минуты об этом больше не было разговоров: Роже-Дюко и большинство членов комитета приняли сторону Бонапарта, и Сьейес, избегавший всегда споров, не сумел или не захотел защитить свои идеи. Он видел, что законы, люди и вся Франция отданы на произвол того, возвышению кого он сам способствовал.
24 декабря 1799 г. (нивоз VIII года), сорок пять дней спустя после 18 брюмера, была обнародована Конституция Vin года, составленная из остатков Конституции Сьейеса и превратившаяся постепенно в конституцию рабства. Правительственная власть была отдана в руки первого консула; ему было дано два помощника с совещательным голосом. Сенат, первоначально избранный консулами, сам выбирал из кандидатского национального списка членов Трибуната и Законодательного корпуса. Правительство одно имело право законодательной инициативы. Таким образом, по видоизмененной конституции больше не существовало курий, выбиравших кандидатов в различные списки, трибунов и членов Законодательного собрания; исчезли трибуны независимые и защищающие по собственному побуждению дело народа перед Законодательным собранием, вышедшим непосредственно из среды нации и только перед ней ответственным, исчезла, наконец, сама нация, обладавшая политическими правами. Место всего этого заняли: всемогущий консул, распоряжавшийся войском и гражданской властью, генерал и диктатор, Государственный совет, служивший авангардом для насильственного захвата власти, и, наконец, Сенат из восьмидесяти членов, единственная функция которого была лишать власти народ и выбирать бессильных и безмолвных членов Законодательного корпуса. Жизнь перешла от нации к правительству. Конституция Сьейеса служила предлогом к установлению нового политического порядка. Надо заметить, что до VIII года для всех конституций первоначальным источником служил „Общественный договор“ (Contrat social) Руссо, а с тех пор до 1814 г. — Конституция Сьейеса.
Новое правительство сорганизовалось очень быстро. Бонапарт стал первым консулом и взял себе в помощники в качестве второго и третьего консулов: большого знатока законов и бывшего члена Равнины в Конвенте Камбасареса и бывшего помощника канцлера Мопу — Лебрена. Через них он рассчитывал действовать и на революционеров, и на умеренных роялистов. С этой же целью бывший аристократ Талейран и бывший монтаньяр Фуше были назначены — первый министром иностранных дел, второй — министром юстиции. Сьейесу противно было пользоваться услугами Фуше, но Бонапарт настоял на своем. „Мы образуем, — говорил он, — новую эпоху; из прошлого нам следует помнить только хорошее и забыть все дурное“. Он мало придавал значения, под каким знаменем ранее стояли те или иные люди, лишь бы теперь они перешли под его знамя и увлекали за собой туда же своих прежних товарищей — роялистов или революционеров.
Оба новых консула вместе с консулами прежними назначили, не дожидаясь избирательных списков, шестьдесят сенаторов; сенаторы назначили сто трибунов и триста членов Законодательного совета; творцы 18 брюмера разделили между собой государственные должности, как добычу после победы. Однако, справедливо будет заметить, что либеральная умеренная партия преобладала в этом разделе и что, пока она сохраняла свое влияние, Бонапарт управлял кротко и в республиканском и восстановительном духе. Конституция VIII года, предложенная на утверждение народа, была принята тремя миллионами одиннадцатью тысячами семью голосами. Конституция 1793 г. была принята 1 801 818 голосами, а Конституция III года 1 057 390. Новый закон удовлетворил умеренную массу населения, менее дорожившую своими гарантиями, чем своим спокойствием, тогда как уложение 1793 г. нашло себе сторонников только в низших классах, а Конституция III года была одинаково отвергнута как демократами, так и роялистами. Конституция 1791 г. одна приобрела в свое время всеобщее одобрение и, не будучи отдана на всеобщее голосование, она была принята почти всей Францией.
Первый консул, чтобы удовлетворить желанию народа, обратился к Англии с предложением мира, но она не согласилась. Он благоразумно хотел казаться умеренным и в то же время придать своему правительству перед ведением переговоров новыми победами особый блеск. Было решено продолжать войну, и консулы издали прокламацию, замечательную тем, что в ней они обращались к новым чувствам нации. До сих пор призывали к оружию для защиты свободы, — теперь это стали делать во имя чести. „Французы! Вы желаете мира. Еще с большим жаром желает его ваше правительство: его самые горячие желания, все его действия направлены к этому. Английское министерство отвергает все попытки к миру; английское министерство открыло тайну своей ужасной политики. Растерзать Францию, уничтожить ее флот и ее гавани, стереть ее самое с карты Европы или унизить ее до степени второстепенной державы, поддержать раздоры между нациями на континенте, чтобы овладеть торговлей их всех и обогащаться на счет их разорения, — вот ради каких ужасных успехов Англия расточает свое золото, сыплет обещаниями, умножает свои интриги. От вас зависит предписать ей мир, — для этого нужны деньги, оружие и солдаты; пусть все поторопятся внести свою лепту на защиту родины! Пусть восстанут все молодые граждане! Теперь им придется вооружиться не ради интересов фракций или тиранов, а для защиты самого дорогого — чести Франции и святых интересов человечества!“
Голландия и Швейцария во время предшествовавшего похода были обеспечены от вторжения. Первый консул собрал все силы республики на Рейне и на Альпах. Он отдал командование Рейнской армией Моро, а сам отправился в Италию. Он уехал 16 флореаля VIII года (6 мая 1800 г.) для этого блестящего похода, продолжавшегося всего сорок дней. Ему было важно не удаляться надолго от Парижа при начале своей власти и особенно не оставлять войну нерешенной. У фельдмаршала Меласа было сто тридцать тысяч людей под ружьем, — он занимал всю Италию. Республиканская армия, выступившая против него, не превышала сорока тысяч человек. Мелас оставил товарища, фельдмаршала Отта, с тридцатью тысячами человек под Генуей, а сам двинулся против корпуса генерала Сюше. Он вошел в Ниццу и намеревался перейти через Вар, чтобы вторгнуться в Прованс. Тогда Бонапарт перешел через Большой Сен-Бернар во главе сорокатысячной армии, спустился в Италию сзади Меласа, вступил 16 прериаля (5 июня) в Милан и тем поставил австрийцев между собой и Сюше. Мелас, операционная линия которого оказалась прорванной, поспешно вернулся в Ниццу, а оттуда в Турин; он расположил свою главную квартиру в Алессандрии и решился дать сражение, чтобы восстановить свои сообщения при помощи битвы. 9 июня при Монтебелло республиканский авангард одержал первую блестящую победу, главная честь которой принадлежала генералу Ланну. Судьба Италии была решена 14 июня (25 прериаля) на равнине Маренго: австрийцы были разбиты наголову. Не имея возможности силой очистить себе переход через Бормиду, они оказались окруженными армией Сюше и первого консула. 15-го они получили право уйти за Мантую, сдав французам все укрепления Пьемонта, Ломбардии и легатств; таким образом, победа при Маренго дала Франции обладание всей Италией.
Восемнадцать дней спустя Бонапарт вернулся в Париж. Его встретили горячими выражениями восторга, возбужденного такой поразительной деятельностью и такими решительными победами. Восторг был всеобщим, — была устроена иллюминация, и толпа отправилась в Тюильри, чтобы увидать консула. Надежда на будущий мир увеличивала всеобщую радость. Первый консул присутствовал 25 мессидора на празднике годовщины 14 июля. Когда офицеры представили ему знамена, отнятые у неприятеля, он им сказал: „Скажите по возвращении в лагерь солдатам, что ко времени 1 вандемьера, когда мы будем праздновать годовщину республики, французский народ ожидает или обнародования мира, или, если неприятель противопоставит этому непреодолимые препятствия, новых знамен — плодов новых побед!!!“ Мира, однако, пришлось ждать еще довольно долго.
