Литмир - Электронная Библиотека

Элси не могла одновременно быть всюду. Она ушла вниз к Яннеке за льдом, всей своей упрямой физиономией выражая неодобрение.

— Жаль, что Манолы сегодня здесь нет: она так любит шампанское. Но вы же знаете, это ее день.

Она распаковала погремушку и кубок.

— Воспользуйтесь-ка тем, что Элси нет, и откройте окно. Она ведь дипломированная сестра и поэтому отказывается делать, что я велю.

— Не знаю, имею ли я право…

— Имеете, господин Йос.

Терлинк робко приоткрыл окно. Казалось, он боится, как бы его не выставили за дверь. Ступать он старался беззвучно и даже пригибался на ходу после того, как Лина сказала, что он чересчур высок.

— Где это вы раздобыли свежий ананас? У ван дер Элста?

— Не знаю этого имени.

— На Льежской улице?

— Нет. Я уже забыл, как она называется.

— А карты вы захватили?

Он побледнел. Вот уже четыре дня, как она требует у него карты, чтобы поиграть в белот, а он всякий раз забывает их купить.

— Сейчас схожу за ними.

— Господин Йос…

Но он уже вскочил, даже не надев шубу.

— Странный тип, верно? — бросила Лина Элси, вернувшейся со льдом. Не будь я в таком состоянии, я подумала бы, что он в меня влюблен. Некоторое время мне казалось, что он появляется из-за Манолы.

Элси, с надутым видом ставившая шампанское на лед, промолчала.

— Ты не находишь его забавным?

— По мне, люди такого возраста забавными не бывают. Я их скорей жалею.

Терлинк вернулся с двумя колодами карт.

— Садитесь поближе, господин Йос. Я научу вас играть. Манола — та вечно плутует… Ладно, а сейчас время… Элси, передай мне малышку.

Она бросила карты на перину, уже заваленную пластинками. Совершенно непринужденно развязала голубую ленту и вывалила одну грудь из рубашки.

— Сейчас, сейчас, толстая лакомка! Потерпите-ка еще минутку… Вот так! Вам нравится?

И повернувшись к Терлинку, она спросила, к негодованию Элси, несмотря на свои габариты метавшейся по комнате в тщетной надежде создать там видимость буржуазного порядка:

— Сигаретки не найдется?

Глава 3

Он стоял в саду, опираясь на ручку лопаты, как на каталогах зерноторговцев. Любопытная подробность: курил он не сигару, а огромную пенковую трубку. Из дома (он чувствовал, что это его дом, но не узнавал здания) вышла Лина с младенцем на руках. Увидев Терлинка, она радостно взмахнула рукой и побежала к нему. Чем ближе она подбегала, тем больше преображалась. Он с удивлением заметил, что на ней коротенькое платьице с крупными складками, как у пансионерок, и волосы ее заплетены в две косички.

Она все бежала. Потом споткнулась, упала на аллею рядом с Терлинком, не то улыбаясь, не то смеясь от радости, и радость эта была совершенно чистой, ничем не замутненной.

Йорис нахмурился, потому что девочка выскользнула у нее из рук и отлетела на несколько шагов. Он хотел поднять ребенка и только тут заметил, что это всего-навсего кукла, даже не большая, а обыкновенная кукла с базара — намертво приделанные руки, неподвижные глаза.

Он отдавал себе отчет в том, что это не явь. Он видел сон. Но он не хотел признаться, что понимает это: ему не терпелось узнать, что будет дальше. В спальне кто-то двигался. Слегка приоткрыв веки, Терлинк убедился, что занавес отодвинут и на улице дождь.

Он мрачно вздохнул. Это ему принесли горячую воду. Значит, пора вставать. Но почему, подав ковш с водой, Мария не ушла?

Он открыл глаза и увидел, что это не Мария, а его свояченица Марта, уже умытая и одетая. Она смотрела на него. Ждала, пока он проснется.

Он ненавидел ее. Ненавидел беспричинно и всегда. Почему горячую воду принесла именно она? Чего ждала, стоя у его кровати?

— Доброе утро, Йорис, — проронила она.

Он что-то буркнул. Она не двинулась с места. Очевидно, решила остаться, имела к тому причину. Марта ничего не делала беспричинно. Она была сама рассудительность. И на свету лицо ее в обрамлении седеющих волос напоминало луну: ни единой морщинки, кожа ровная и гладкая, но совершенно белая, без намека на румянец.

Настроение у Терлинка было скверное: во-первых, из-за недосмотренного сна, во-вторых, из-за того, что случилось накануне. По правде говоря, не случилось ничего: вернее, он сам не знал толком — да или нет. Он завернул к Яннеке, как всегда перед визитом к Лине. Хотя кафе помещалось в соседнем доме, оно осталось для Терлинка чем-то вроде прихожей в квартире.

Яннеке, обслуживая его, покачала головой:

— Сдается мне, вам лучше сегодня не подниматься.

Ему пришлось вытягивать из нее каждое слово.

— У нее гость, понимаете?

В конце концов Яннеке все-таки призналась:

— Это офицер, приехавший на мотоциклете. Вон и машина его у тротуара стоит.

Терлинк бесился, глядя на свояченицу. Она способна торчать так целыми часами, если понадобится. Наконец он откинул одеяло и сел на краю постели. Сперва, вероятно, сделал это непроизвольно; Но вспомнив, что не одет, почувствовал, что отнюдь не прочь шокировать Марту, ежедневно отправлявшуюся в семь часов к заутрене. Он сидел так, что, когда наклонялся и натягивал носки, она могла видеть его волосатые ляжки и низ живота.

Он нарочно замешкался. Она вздохнула:

— Не забывайте, Терлинк, что это я обмывала вас с ног до головы, когда вы болели брюшным тифом.

Он резко выпрямился:

— Что вам нужно?

Атмосфера в доме становилась удушливой. Марта поместилась в прежней комнате Эмилии, по другую сторону лестничной площадки. А так как эту комнату давно уже превратили в кладовку, повсюду, включая и коридоры, пришлось распихать старую мебель и большие платяные корзины.

Чувствовалось, что по ночам в доме кто-нибудь — Марта или Мария обязательно не спит. На лестнице раздавались осторожные шаги служанки, шедшей дежурить у больной или возвращавшейся к себе, либо кого-то еще, кто спускался вскипятить воды. И все время свет из-под дверей, голоса, словно шепчущие молитву.

— Мне нужно несколько минут, чтобы поговорить с вами, Терлинк. Можете одновременно приводить себя в порядок.

День был так сер, а небо так низко, как если бы за окнами натянули занавес. На площади открылся рынок. Везде маячили зонтики, с навесов капало.

— Ну, что вам еще?

Он злился на себя за то, что, ненавидя ее, не способен это скрывать.

Вероятно, она не заслуживала ненависти. Ей никогда не везло. Ее муж, гентский органист, а в свободное время дирижер, вскоре после женитьбы заболел, и на уход за ним ушел медовый месяц Марты. По смерти он не оставил ей ни сантима.

Несмотря на это, Терлинк не слышал от нее ни слова жалобы. Она просто называла вещи своими именами. Не считала себя опозоренной только потому, что ей пришлось стать кассиршей в Брюсселе. В сорок пять лет оставалась такой же, как в двадцать, и никогда ни о ком не говорила плохо.

Не проистекала ли ненависть Терлинка из того, что свояченица была дочерью Юстеса де Бэнста?

Чистя зубы, он знаком показал, что слушает ее.

— Я по поводу Эмилии, — ровным тоном начала она.

Тереса и та не посмела бы коснуться этой темы: тут Терлинк был особенно раздражителен. Эмилия — это его личное! Это никого не касается. С зубной щеткой во рту он сердито смотрел на свояченицу.

— По-моему, вам лучше решиться…

— На что решиться?

Ну не прав ли он был, когда не хотел присутствия Марты в доме! Не прошло и десяти дней с ее приезда, а она уже позволяет себе заниматься Эмилией.

— Вы знаете, Терлинк, что я имею в виду. Но вы, вероятно, не знаете другого — что рано или поздно у вас будут неприятности.

Отфыркиваясь, он умылся, взял махровое полотенце. Марта стояла на том же месте, и весь ее вид свидетельствовал, что она решила идти до конца.

— Не далее как вчера доктор Постюмес говорил о ней со мною…

— Постюмес?

На этот раз в тоне его послышалась угроза. Постюмес? Да он, Терлинк, раздавит его, если…

— Перестаньте пыжиться — не стоит труда. Лучше вытрите мыло за ушами.

26
{"b":"24768","o":1}