Литмир - Электронная Библиотека

— Жеф? — спросил он.

Его собеседник перекрестился. Йорис, помедлив, также поднес руку ко лбу, груди, плечам.

— Его, конечно, не отпевали в церкви?

— Нет, баас. Мать его, кажется, просила, чтобы тело благословили хотя бы у могилы…

— Отказали?

— Да, баас.

— Вам известно, когда Лина выйдет из больницы?

— Говорят, ее можно будет перевезти послезавтра.

Йорис встал, еще раз взглянул на Ван де Влита и дважды обошел вокруг письменного стола, а секретарь с жалким видом стоял посередине истоптанного ковра.

— Чего вы ждете, господин Кемпенар?

— Виноват, я думал…

— Внесите мать Жефа Клааса в списки отдела благотворительности…

Впрочем, нет, не вносите.

— Да, баас… Я хотел сказать «нет»… Словом, я ее не внесу.

И обмякший, опухший секретарь вышел, пятясь и обнажая гнилые зубы в фальшивой улыбке. Снегопад становился все гуще. Нетрудно было представить себе кладбище, по которому торопливо движется катафалк с семенящей за ним женщиной.

Йорис Терлинк был в плохом настроении. Стоя у окна, он как бы возвышался над площадью, где под тонким слоем снега угадывались тысячи штук брусчатки.

Он увидел, как на другой стороне площади из своей улицы вышел адвокат Мелебек и направился прямо к ратуше, оставляя за собой черные следы шагов.

Терлинк успел бы уйти. Чуть было так и не сделал. Затем, словно хозяйка, услышавшая, что в квартиру звонят, окинул взглядом кабинет, переставил один из стульев и принял позу в своем плетеном кресле:

— Войдите, господин Кемпенар. В чем дело?

— Господин Мелебек хотел бы…

— Скажите, что я тотчас его приму. Я позвоню.

Йорис взглянул на хронометр и решил, что заставит адвоката ждать ровно семь минут. Чтобы убить время, почистил себе ногти самым узким лезвием своего перочинного ножа. Потом подумал, что с адвоката довольно будет шести минут, и позвонил:

— Пригласите господина Мелебека.

Мелебек, сын железнодорожного служащего, всегда был в монастырской школе первым учеником, поэтому его предназначили для духовной карьеры и дали ему стипендию в коллеже.

Лицо у него было бледное, лоб чересчур высокий и широкий, нос длинный, глаза близорукие, очки в стальной оправе.

В конце концов его покровители решили, что он принесет им больше пользы как мирянин, и сделали его адвокатом епископства.

— Здравствуйте, Мелебек.

— Здравствуйте, Терлинк. После разговора вчера вечером я подумал…

Под мышкой у него, как всегда, торчал портфель: это была его мания.

Он не пил, не курил. За пять лет брака прижил четырех детей.

— После вашего ухода мы встали исключительно на точку зрения общего интереса.

— Не сомневался в этом, Мелебек.

Они не выносили друг друга. Для Терлинка Мелебек был в совете единственным противником, столь же хладнокровным, как он сам.

Мелебеку Йорис представлялся прежде всего тем человеком, каким хотел бы стать сам адвокат; во всяком случае, бургомистр загораживал ему дорогу и был нечувствителен к его иронии.

— Очень мило с вашей стороны, Терлинк, что вы не сомневаетесь в этом: мы ведь все — и вы также — работали для общего блага, верно? Вчера мы были взволнованы, да, поистине взволнованы, видя, как вы поспешили к нам в такой трудный момент…

Терлинк вновь раскурил сигару.

— И мы поняли, что вместе с нами вы хотите избежать скандала, который лишь внесет смятение в души. Поэтому, как вы сами видели, все без колебаний согласились резать по живому…

Йорис поднял голову. Слово Мелебека подействовало на него, словно вид ножа, врезающегося в тело, и он, сам того не желая, вспомнил ямочки на лице Лины ван Хамме, черты которой разом ожили перед его внутренним взором.

— Не следует только допускать, чтобы столь прискорбный факт после подобного решения использовали в избирательных целях.

— Что вам поручили мне передать?

— Вы пробудете бургомистром самое малое еще три года. Ван Хамме не собирается больше выставлять свою кандидатуру.

— Вот как?

— Вас просят об этом — проявить христианское милосердие и не использовать в политической борьбе…

— Говорите, говорите, Мелебек.

Молчание.

— Что вы решили, когда я пришел вчера вечером?

— Мы лишь…

— Полно врать, Мелебек. Решение принимали не только вы, но и Леонард.

И сын Леонарда. Один ни за что не хотел терять свое положение в Верне, другой — в армии. А поскольку для этого нужно было пожертвовать Линой…

— Терлинк!

— Что «Терлинк»? Уж не посмеете ли вы утверждать, что это неправда?

Все, вы, сговорившись с ван Хамме, тоже хотели, чтобы он пожертвовал Линой. Вы вспомнили стих, процитированный Комансом: «Если глаз твой соблазнит тебя…» Он отбросил его от себя. И другой глаз тоже. А сверх того — и остальное тело…

— Что это означает? — холодно осведомился Мелебек. — Вы отказываетесь?

— От чего?

— От обязательства.

— Какого?

— Не пользоваться этим прискорбным происшествием в своих политических целях.

Опять звук погребального колокола. Новые похороны.

— Испугались?

— Я этого не говорил.

— Что вы предлагаете мне взамен?

— Место на следующем собрании.

— Место ван Хамме?

— Или кого другого. Кто-нибудь подаст в отставку, чтобы уступить вам свое кресло.

— Обещаю.

Мелебек заерзал на стуле, переложил портфель на колени:

— Но мне поручено…

— Заставить меня дать письменное обязательство?

— Просить вас… да… В общем, дать гарантию, что…

Терлинк взглянул на Ван де Влита, словно спрашивая у него совета, и схватил перо.

»… обязуюсь никогда не намекать ни в публичных выступлениях, ни в частных разговорах на… «

— Скажите, Мелебек…

Адвокат не шелохнулся.

— Вам еще не приходило в голову выставить свою кандидатуру в депутаты?

Молчание. Однако Мелебек побледнел.

— Вот ваша бумажка. Давайте мою.

И вот Терлинк прочел ручательство в том, что до истечения трех месяцев он станет dijkgraves, следовательно, членом верховной корпорации, которая посредством плотин распоряжается водой как из моря, так и с неба.

— Если увидите Леонарда, скажите ему…

Терлинк поискал формулу вроде той, где поминались витрины и ценники, но не подобрал ничего подходящего.

— Нет, ничего ему не говорите. До свидания, Мелебек.

Глава 4

— Удачного и счастливого года, Йорис!

Дважды ткнувшись ротиком в шершавые щеки мужа, она произнесла эти слова таким жалобным голосом, таким проникновенным тоном, что, казалось, они означали: «Один страшный год кончился, начинается другой, не менее страшный, мой бедный Йорис! Я буду страдать. Ты будешь страдать. И молю Бога избавить нас от еще более страшных потрясений».

Терлинк скользнул губами по волосам жены, еще накрученным на бигуди, и прошептал:

— Счастливого года, Тереса!

Одеваться им пришлось при электрическом свете, потому что они собирались к семичасовой заутрене. Намереваясь причаститься, они не поели и не выпили кофе. Внизу под лестницей им навстречу вышла Мария:

— Счастливого и богоугодного года, баас!

На улице, в темноте, Тереса чуть не упала и взяла Терлинка под руку.

Был гололед, и многие женщины, направлявшиеся с мужьями в церковь, выделывали гротескные па. Стояли холода. У всех изо рта вылетал пар, и так же было в церкви, которую еще не согрело дыхание верующих.

Народу было полно: явились все, кто жаждал причаститься в первый день нового года, а также те, кто надеялся целиком посвятить свое время визитам.

Хотя у Йориса и Тересы была своя скамья, Тереса всю службу стояла на коленях, закрыв лицо руками, и когда ей приходилось вставать при чтении Евангелия, вид у нее был потерянный, словно не от мира сего. Терлинк оставался на ногах, прямой, со скрещенными руками и взглядом, устремленным на колеблющиеся огоньки алтарных свеч.

Тем не менее один раз взгляд его упал на голубую истертую плиту нефа, где еще можно было прочесть слова: «… досточтимый Целий де Бэнет… «

10
{"b":"24768","o":1}