Здесь, правда, легенда имела свою ахиллесову пяту. Второе пришествие Христа «во всей славе своей» было обещано в качестве чрезвычайно эффектного события, долженствующего произойти в самом близком будущем, при жизни этого самого поколения. То, что оно никак не наступало, могло в сильнейшей степени подорвать новую веру. С момента возникновения самых основ христианской легенды до ее оформления в законченной догматической системе прошло несколько поколений, а второе пришествие так и не наступало. Вероятно, немало последователей нового учения под влиянием этого факта отступилось от него. Но многие, может быть, их было большинство, а не исключено, что и меньшинство, лишь укрепились в своей вере и в ожидании. На помощь приходили соображения и аргументы, которые нередко и сейчас спасают скандально провалившиеся пророчества: не так истолковали сказанное, ошиблись в расчетах сроков и т. д. Как известно, адвентисты до сих пор не теряют веры в скорое светопреставление, несмотря на все конфузы с его точно исчисленными датами. Уязвимое место христианской легенды оказалось в общем не таким уж опасным.

Легенда о мессии, родившемся и погибшем в далекой Иудее, могла возникнуть и распространиться среди иудеев диаспоры «из ничего» в том смысле, что ее основой не был реальный исторический человек. А появившись у евреев диаспоры, она могла очень быстро перекинуться в среду тех народов, с которыми они находились в постоянном экономическом и культурно-идеологическом общении.

А. Робертсон правильно отмечает, что «евреи и не евреи не находились в изоляции друг от друга и ежедневно общались в средиземноморских городах, где еврейские бедняки рассказывали видение о грядущем мессии, приноравливая его к мечтаниям бедняков не евреев о боге-искупителе, восторжествовавшем над смертью»[161]. В непрестанной миграции идей среди народов эллинистического культурного круга легенда о Христе с каждым десятилетием завоевывала все большие массы приверженцев, заодно непрерывно обогащаясь всем тем, что новые последователи привносили в нее из собственного жизненно-исторического и религиозного опыта.

Почему я из двух возможных вариантов предпочитаю тот, по которому в основе евангельской легенды не лежит некое реальное историческое зерно в виде действительно жившего исторического человека?

В другом варианте слишком много слабых мест. Если принять его, окажется, что слишком многое невозможно объяснить. Дело не только в «молчании века», хотя оно, конечно, имеет серьезное значение. Не менее существенно то обстоятельство, что сама история образа Иисуса обнаруживает довольно выразительную картину эволюции не от человека к богу, а от бога к человеку.

Чем более ранним представляется дата появления того или иного новозаветного текста или документа, тем определенней там выглядит Иисус Христос как бог, как закланный за наши грехи от века и прежде всех веков жертвенный агнец, как логос, как сверхъестественное абстрактное начало, а не как человек во плоти с конкретно-исторической биографией. И наоборот, чем к более позднему времени относится данный документ, тем больше в нем содержится элементов земной биографии Иисуса-человека. Невозможно предположить, что последующие поколения постепенно припоминали то, чего не знали предыдущие. Из каких складов памяти они могли бы черпать эти сведения? Единственным источником таких данных могла быть только религиозная фантазия, подстегиваемая исторической обстановкой и условиями общественного бытия тех социальных и национальных коллективов, в среде которых формировались верования и мифы первоначального христианства.

Один из виднейших теоретиков мифологической школы А. Древс писал: «Неисторичность Иисуса так же твердо научно установлена, как неисторичность Ликурга (Спартанского. — И. К), Ромула и Рема, семи римских царей, Горация Коклеса или Вильгельма Телля»[162]. С этим можно согласиться при одной оговорке: следует исходить из современного состояния источников, тем более, что относительно мифичности некоторых из перечисленных Древсом персонажей сейчас в исторической науке имеются серьезные сомнения. Нельзя зарекаться от возможности того, что в близком или далеком будущем найдутся неведомые до сих пор материалы и документы, которые заставят пересмотреть и вопрос о Христе. Правда, это не очень вероятная перспектива, ибо картина все же достаточно ясна.

Придерживаясь того взгляда, что Иисус Христос как историческая личность не существовал, мы опираемся на действующую в литературе вопроса богатую и устойчивую традицию. Начало ее можно отнести к первым векам христианства, когда автор «Диалога с иудеем Трифоном» Юстин вкладывал в уста указанного Трифона заявление о «пустой молве», связанной с Христом[163]. В дальнейшем отдельные замечания и соображения, высказывавшие сомнения в историческом существовании Христа, выражались у многих авторов начала Нового времени, но в определенной форме мифологическая трактовка образа Христа стала обнаруживаться в литературе с конца XVIII в.

Современники и деятели Французской буржуазной революции К. Ф. Вольней и особенно Ш. Ф. Дюпюи в своих работах по истории религии высказали и обосновали на современном им уровне исторической науки убеждение в мифичности Христа[164]. И тот, и другой рассматривали этот образ как воплощение солнечного божества, представление о котором было заимствовано христианством из существовавших до него греко-римских и древневосточных религий.

Следующий важнейший шаг в своем развитии сделала мифологическая школа в трудах крупнейшего немецкого исследователя Нового завета Бруно Бауэра (1809–1882). Его взгляды по рассматриваемому вопросу претерпели довольно серьезную эволюцию. В первых своих трудах он не выражал сомнений в историческом существовании Христа. Тем не менее в них была подготовлена почва для отрицательного решения этого вопроса. И уже в третьем томе своего капитального труда «Критика евангельской истории синоптиков и Евангелия от Иоанна» Бауэр сформулировал основы мифологической трактовки образа Христа[165]. На основе тщательного анализа текста евангелий Бауэр установил их полную ненадежность в качестве исторических источников. В последующих своих многочисленных трудах Бауэр подверг такому же скрупулезному анализу остальные книги Нового завета, что только укрепило его убеждение в мифическом характере образа Христа.

Высоко ценил труды Бауэра Ф. Энгельс. В свете их, писал он, «из всего содержания евангелий не осталось почти абсолютно ничего, что могло бы быть доказано как исторически достоверное, так что можно объявить сомнительным даже историческое существование Иисуса Христа»[166]. Как видим, Энгельс не занял в последнем вопросе категорической позиции, для него историческое существование Христа оставалось лишь сомнительным. Он выражал надежду на то, что дальнейшие открытия и исследования внесут большую ясность в этот вопрос.

Конец XIX и начало XX в. раскрыли перед мифологической трактовкой личности Христа новые горизонты. В Германии, Нидерландах, Франции, Англии и в других странах появилось большое количество работ различных авторов, занявших определенно выраженные мифологические позиции и весьма существенно пополнивших обосновывавшую их аргументацию.

С 70-х годов прошлого века один за другим в Голландии стали выступать исследователи, занимавшие позицию безоговорочного отрицания историчности Христа. Первым из них был А. Хукстра, опубликовавший в 1871 году сочинение «Христология канонического Евангелия Марка»[167]. Он обосновал в нем мысль о том, что евангелия представляют собой не исторический документ, а произведения символической поэзии и что, следовательно, все их персонажи можно рассматривать лишь как продукт художественной фантазии. Этот взгляд разработал и довел до завершения другой представитель голландской школы А. Пирсон в сочинении под названием «Нагорная проповедь и другие синоптические фрагменты»[168], вышедшем в 1878 году. Любопытна по замыслу и форме выражения работа представителя той же школы С. А. Набера под названием «Орешки»[169]. Автор предлагает богословам-ортодоксам 40 вопросов, связанных с толкованием посланий Павла и других новозаветных сочинений; это, с его точки зрения (и по существу, правильно), такие твердые «орешки», разгрызть которые они не в состоянии.