— Ваш друг Мак не смог сегодня прийти, сэр Магнус! — мягко говорит Аксель. — Так что перестаньте, пожалуйста, выкрикивать его имя!

Двое мужчин сидят плечом к плечу на ступеньках Капитолия и смотрят вниз, на Молл и на несметные тысячи людей, которых они взяли под свою опеку. У Акселя в руках корзинка с термосом ледяной водки и самые лучшие корнишоны и черный хлеб, какие только можно достать в Америке.

— Мы-таки своего добились, сэр Магнус, — на одном дыхании произносит он. — Наконец мы дома.

О Боже, Том, как мы веселились! Это был наш последний бесшабашный медовый месяц, хотя тучи уже и сгущались!

Ты, возможно, думаешь, что заместитель резидента, хоть это и достаточно высокий пост, выполняет обязанности куда менее важные, чем его босс. Ну так это не так. Резидент в Вашингтоне вращается в высших кругах дипломатов-разведчиков. Его задача — оживлять труп Особых Отношений и убеждать всех, включая себя самого, что эти отношения живы и здоровы. Каждое утро несчастный Хэл Тризайдер рано вставал, повязывал свой старый университетский галстук, надевал костюм для тропиков в подтеках от пота и с самым серьезным видом катил на велосипеде в затхлую атмосферу надуманных комиссий, предоставив твоему отцу грабить канцелярию резидентуры, осуществлять надзор за работой своих сотрудников в Сан-Франциско, Бостоне и Чикаго или мчаться куда-то, чтобы позаботиться о благополучии агента, находящегося проездом в Вашингтоне по пути в Центральную Америку, Китай или Японию. Другая обязанность — сопровождать серолицых английских специалистов по батареям-фермам американской высокой технологии, где искусственно создаются военные секреты, которыми торгует Вашингтон. Кормить ужинами эти несчастные души, Том, тогда как другие предоставили бы им плесневеть в своих мотелях. Утешать их в этой лишенной женского общества ссылке в чужую страну с минимальным количеством денег в кармане. Поспешно выкладывать им наспех зазубренные термины — определение численности войск противника, вращающийся радиус, подводная связь и вынос плененного врага. Брать у них до утра документацию, над которой они работают. «Привет, вот это выглядит интересно. Не возражаете, если я дам на них взглянуть нашему военно-морскому атташе? Он годы добивается этих документов у Пентагона, а они не дают».

И военно-морской атташе смотрел их, Лондон смотрел, Прага смотрела. Ибо кому нужен космический пропуск без возможности космического проникновения во все?

Бедный надежный достойный Хэл! Как старательно Пим использовал ваше доверие и подрывал ваши наивные надежды на повышение! Не имеет значения. Если Национальный трест[58] не пожелает вас взять, вы всегда сможете устроиться в Королевский автомобильный клуб или какую-нибудь избранную компанию в Сити.

— Послушайте, Пим, какая-то группа этих ужасных физиков приезжает в будущем месяце в Ливерморскую оружейную лабораторию, — скажете вы извиняющимся и робким тоном. — Не могли бы вы заскочить туда, покормить и попоить несколько человек и проследить за тем, чтобы они не сморкались в скатерти, нет? Право не понимаю, почему, черт подери, наша служба должна нынче играть роль плоскостопых офицеров безопасности. Я серьезно подумываю о том, чтобы написать об этом в Лондон, — вот только время никак не выберу.

Ни в одной стране не было легче заниматься шпионской деятельностью, Том, ни одна страна так великодушно не делилась своими секретами, так быстро не раскрывала их, не посвящала в них и не выбрасывала их слишком рано на свалку заранее запланированного устаревания, как Америка. Я слишком молод и не знаю, были ли такие времена, когда американцы умели сдерживать свою страсть к общению, но сомневаюсь. После 1945 года все, безусловно, пошло под откос, ибо довольно скоро стало ясно, что информация, которая десять лет назад стоила бы службе Акселя тысячи долларов драгоценной валюты, в середине семидесятых годов могла быть куплена у «Вашингтон пост» за несколько медяков. Будь мы натурами более мелочными, мы могли бы иной раз возмутиться. Но мы не жаловались. В большом фруктовом саду американской техники каждому есть что подобрать, и никому из нас не придется больше нуждаться.

Камеи, Том, маленькие плиточки для твоей мозаики, — вот все, что мне осталось тебе дать. Представь себе двух друзей, бродящих под сгущающимися тучами, стараясь поймать последние лучи солнца, прежде чем окончится игра. Представь себе, как они воруют, точно дети, знающие, что полиция — за углом. Пим привязался к Америке не в одну ночь и не в месяц, невзирая на роскошные фейерверки Четвертого июля. Его любовь к стране росла вместе с любовью к ней Акселя. Без Акселя он, возможно, так бы и не прозрел. Ведь поначалу — хотите верьте, хотите нет — Пим был преисполнен решимости критически относиться ко всему, что видел. Этот мир казался ему слишком молодым, слишком неавторитетным. Он не обнаружил ни одного отправного пункта, ни одного безоговорочного решения, которые возмутили бы его. Эти вульгарные, жаждущие удовольствия люди, такие открытые и шумные, были слишком раскованными для человека, ведущего, как он, замкнутую и сложную жизнь. Они слишком явно любили свое процветание, были слишком гибки и мобильны, слишком мало привязаны к одному месту, к своему происхождению и классу. Им неведома была замкнутость, сопровождавшая Пима на протяжении всей его жизни, полной запретов. Правда, в комиссии они довольно быстро обретали свой стереотип и становились воинственными князьками из европейских стран, которые оставили позади. Они могли вовлечь вас в такую интригу, от которой покраснела бы средневековая Венеция. Их можно было принять за голландцев по упрямству, за скандинавов — по мрачности, за представителей Балканских стран — по тяге к убийствам и племенной вражде Но общаясь друг с другом, они сразу становились американцами, словоохотливыми и обезоруживающими, и Пиму нелегко было их предавать.

Почему они не причинили ему никакого зла? Почему они не зажали его, не напугали, не заставили сидеть, как спеленутого младенца, в немыслимой позе? Он обнаружил, что жаждет вновь оказаться на пустынных темных улицах Праги и почувствовать успокоительное прикосновение цепей. Ему хотелось снова вернуться в ненавистные школы. Хотелось чего угодно, только не дивных горизонтов, ведущих к жизни, какою он никогда не жил. Ему хотелось шпионить за самой надеждой, подглядывать в замочные скважины за восходом солнца и отрицать, что были возможности, которые он упустил. А Европа — по иронии судьбы — все это время подбиралась к нему, чтобы его схватить. Он это знал. Знал это и Аксель. Не прошло и года, как первый предательский шепоток начал достигать их ушей. Однако именно это ощущение смертности и заставило Пима отбросить свое нежелание работать на Акселя, побудив его взять инициативу в свои руки, в то время как Аксель говорил: «Заканчивай, выходи из игры». Пима охватила таинственная благодарность к Справедливой Америке с неизбежно ожидающей его карой, а она, словно этакий озадаченный гигант тугодум, неуклонно наступала на него, сжимая в своем огромном мягком кулаке многочисленные доказательства его двурушничества.

— Некоторые аристократы в Лэнгли начали проявлять беспокойство по поводу нашей чешской сети, сэр Магнус, — предупредил его Аксель на своем сухом жестком английском во время их встречи на автостоянке стадиона имени Роберта Кеннеди. — К сожалению, они начали обнаруживать закономерность.

— Какую еще закономерность? Нет никакой закономерности.