Ранним ветреным октябрьским утром Магнус Пим вылез из старенького деревенского такси в прибрежном городке Южного Девоншира, который казался в этот час необитаемым, и, расплатившись с шофером, двинулся через площадь перед церковью. Местом его назначения был ряд плохо освещенных домиков-пансионатов с вывесками, гласившими: «Красивый вид», «Командор», «Эврика». Магнус Пим был человеком могучего телосложения, но стройным и представительным. Шагал он легко. Его тело было чуть наклонено вперед, в лучших традициях класса англосаксонских администраторов. Типичная поза для англичан, когда они поднимают флаг в далекой колонии, открывают истоки больших рек, стоят на палубе тонущего корабля. Магнус Пим находился в пути шестнадцать часов, но на нем не было ни пальто, ни шляпы. В одной руке он нес толстый черный чемоданчик, какие носят чиновники, а в другой — зеленый пакет из магазина «Хэрродс». Сильный морской ветер трепал его городской костюм, от соленого дождя щипало глаза, клочья пены катились по асфальту. Но Пим ни на что не реагировал. Подойдя к крыльцу дома, на котором висела табличка «мест нет», он нажал на кнопку звонка и стал ждать — сначала вспыхнул свет на улице, затем звякнула снимаемая внутри цепочка. Пока он ждал, на церковных часах пробило пять. Словно откликаясь на их зов, Пим повернулся на каблуках и уставился на церковную площадь. Оглядел массивную башню баптистской церкви на фоне бегущих облаков. Изогнутые араукарии, гордость декоративных садов. Пустую раковину для оркестра. Автобусную остановку. Темные провалы разбегающихся в стороны улиц. Двери — одну за другой.

— Ах, мистер Кэнтербери, это вы, — резко произнес старческий женский голос, когда дверь за его спиной открылась. — Скверный вы человек. Ясное дело, снова ехали ночным поездом. Почему вы никогда не звоните по телефону?

— Здравствуйте, мисс Даббер, — сказал Пим. — Как поживаете?

— Как я поживаю, не имеет значения, мистер Кэнтербери. Входите же. Вы до смерти простудитесь.

Но невзрачная площадь словно бы очаровала Пима.

— Мне казалось, «Морской вид» продается, — заметил он мисс Даббер, которая тем временем, уцепившись за его рукав, пыталась втащить его в дом. — Вы говорили, мистер Кук выехал оттуда после того, как его жена умерла. Сказали, ноги его там не будет.

— Конечно, не будет. Он же такой чувствительный. Сейчас же входите, мистер Кэнтербери, и вытрите как следует ноги, а я приготовлю вам чай.

— А почему же наверху, в окне его спальни, горит свет? — спросил Пим, позволяя ей тащить его по ступенькам.

Подобно многим тиранам, мисс Даббер была маленькая, сухонькая и скособоченная — из-за горбатой спины халат на ней сидел неровно и все вокруг казалось скособоченным.

— Мистер Кук сдал верхний этаж — его сняла Селия Вэнн, она там рисует. Надо же быть таким! — Она задвинула засов. — Исчезаете на три месяца, возвращаетесь среди ночи и беспокоитесь по поводу того, что в чьем-то окне горит свет. — Задвинула другой. — Видно, вас ничто не изменит, мистер Кэнтербери. И зачем я только волнуюсь!

— Кто это, черт подери, Селия Вэнн?

— Дочка доктора Вэнна, глупенький. Ей хочется смотреть на море и рисовать его. — Тон ее вдруг резко изменился. — Да что же это, мистер Кэнтербери, как вы посмели? Сию же минуту снимите.

Задвинув последний засов, мисс Даббер выпрямилась, насколько могла, и уже приготовилась вытерпеть его объятия. Но вместо обычного насупленного выражения, которому никто не верил, на ее остроносом личике появился страх.

— Этот жуткий черный галстук, мистер Кэнтербери! Я не хочу смерти в моем доме, не хочу, чтобы вы мне ее принесли. По ком это вы надели?

Пим был мужчина красивый и солидный, хоть в нем и чувствовалось что-то мальчишеское. В пятьдесят с небольшим он был в расцвете сил, полный рвения и энергии, — таких вокруг не существовало и в помине. Но самым привлекательным, по мнению мисс Даббер, была его чудесная улыбка, теплая и искренняя, убеждавшая ее в том, что все в порядке.

— Просто умер один старый коллега по Уайтхоллу, мисс Ди. Не из тех, из-за кого надо хлопать крыльями. Не из близких.

— В моем возрасте любая смерть кажется близкой, мистер Кэнтербери. Как его звали?

— Да я его почти и не знал, — заявил Пим, развязывая галстук и засовывая его в карман. — И во всяком случае, я не собираюсь называть вам его, чтобы вы потом охотились за некрологами — вот так-то. — Взгляд его при этом упал на книгу постояльцев — она лежала раскрытая на столе в холле под оранжевой ночной лампочкой, которую в свой последний приезд он ввинтил в потолок. — Никаких случайных клиентов, мисс Ди? — спросил он, пробегая глазами список. — Никаких беглых парочек, таинственных принцесс? А что с теми двумя любовниками, которые приезжали на Пасху?

— Никакие они не любовники, — строго поправила его мисс Даббер, ковыляя на кухню. — Они жили в разных комнатах, а вечерами смотрели футбол по телевидению. Что это вы сказали, мистер Кэнтербери?

Но Пим ничего не говорил. Порой его речь, словно повинуясь внутреннему импульсу, вдруг обрывалась на полуслове, как внезапно прерванный телефонный разговор. Он перевернул страницу, потом другую.

— Думаю, я больше не стану принимать случайных постояльцев, — донесся сквозь раскрытую дверь голос мисс Даббер с кухни, где она зажигала газ. — Иной раз сижу тут с Тоби, и раздается звонок в дверь, я говорю: «Пойди открой, Тоби». Ну, он, конечно, не открывает. Не может же полосатый кот открывать дверь. Так что мы с ним продолжаем сидеть. Сидим и ждем, а потом слышим: шаги удаляются. — Она с лукавым видом оглядела Пима. — Тебе не кажется, Тоби, что наш мистер Кэнтербери влюбился? — игриво спросила она кота. — Мы сегодня такие веселые! Такие сияющие! В этом костюме наш мистер Кэнтербери выглядит лет на десять моложе. — Не получив от кота нужного отклика, она обратилась к канарейке: — Только он ведь никогда нам этого не скажет, верно, Дикки? Мы узнаем все последними. Цук-цук? Цук-цук?

— «Джон и Сильвия Иллиджибл из Уимблдона», — прочел Пим, все еще просматривая книгу записи постояльцев.

— Джон делает компьютеры, Сильвия составляет для них программы, они уезжают завтра, — нехотя сообщила ему мисс Даббер. Ей не хотелось признавать, что в мире для нее существует еще кто-то, кроме любимого мистера Кэнтербери. — Что это такое вы мне привезли? — возмущенно воскликнула она. — Ни за что не приму! Забирайте обратно!

Но в душе мисс Даббер вовсе не была возмущена, и от подарка она не откажется, и Пим не заберет обратно плотную, белую с золотом, вязаную кашемировую шаль, покоившуюся в коробке из «Хэрродса» и все еще проложенную папиросной бумагой «Хэрродса», которой мисс Даббер, казалось, дорожила даже больше, чем тем, что прикрывали листы. Во всяком случае, вынув шаль, она прежде всего разгладила бумагу, сложила ее так, как она была сложена, и уложила в коробку, а коробку поставила в буфет, где хранила свои сокровища. Только после этого она разрешила Пиму накинуть ей на плечи шаль и обнять ее.

Пим выпил ради мисс Даббер чаю, Пим ублажил старушку, съев кусок пирога и расхвалив его до небес, хоть она и твердила, что пирог подгорел. Пим пообещал ей приладить затычку в раковине и прочистить мусоропровод; посмотреть, пока он тут, в порядке ли цистерна на втором этаже. Пим был скор в движениях и сверхвнимателен, и та веселость, которую старушка проницательно подметила, не покидала его. Он взял Тоби на колени и принялся гладить — чего прежде никогда не делал и что явно не доставило большого удовольствия Тоби. Он выслушал последние новости об Эл, древней тетушке мисс Даббер, тогда как обычно одного упоминания о тетушке Эл было достаточно, чтобы он тут же отправился спать. Он расспросил старушку — что делал всегда — о местных происшествиях за время его отсутствия и с сочувствием выслушал перечень жалоб мисс Даббер. Он кивал, слушая ее рассказы, и часто улыбался про себя по неясной причине или, прикрывшись ладонью, зевал. А потом вдруг поставил чашку на блюдце и стремительно поднялся, точно боясь опоздать на поезд.