— Он писал о вас сыну. Вам это известно. Сентиментальную чепуху о каком-то перочинном ноже. Вам это что-нибудь говорит?

— Вообще-то говорит.

— А кто это Мак?

— Никогда не слыхал о такой.

— Может быть, о таком?

— Интересное предположение, но все равно не слыхал.

— А об Уэнтворте?

— Никогда там не бывал. Звучит ужасно. А в чем дело?

— В Австрии он, по-видимому, закрутил роман с девушкой по имени Сабина. Он вам рассказывал о ней?

— Что-то не помню. У Пима было много девушек и много романов. Не скажу, что это принесло ему много счастья.

— Он звонил вам, правда? В понедельник вечером, из автомата.

С пугающей стремительностью рука сэра Кеннета взметнулась вверх, и он хмыкнул весело, с удовольствием.

— Пьяный вдрызг, — рявкнул он вдруг. — Лыка не вязал. Не помню его таким упившимся со времен Оксфорда, когда мы вшестером поглотили ящик портвейна, присланный его отцом. Он еще врал что какая-то красотка в Мертоне неизвестно почему сделала ему такой подарок. Но в Мертоне не было тогда никаких красоток. И богатых тоже не было. Мы все были в Тринити.

После полуночи. В одиночестве своей квартирки на Шеперд-Маркет с ее голубями на парапете Бразерхуд налил себе еще водки и добавил в стакан апельсинового сока из пакета. Сбросив пиджак на кровать, он поставил на письменный стол перед собой карманный магнитофончик. Он слушал и делал записи.

«…как правило, в Уилтшир во время сессии парламента я езжу не часто, но в воскресенье день рождения моей второй жены и сын наш приехал из школы, поэтому я и решил отправиться, исполнить свой долг, а потом думал задержаться там денек-другой, посмотреть, как там дела в моем избирательном округе…»

Прокрутить ленту вперед. «В Уилтшире обычно не подхожу к телефону, но по понедельникам вечером она играет в бридж, вот я и решил сам подойти, чтобы не портить ей игру. Было полдвенадцатого, но у Джин этот ее бридж обычно не имеет конца. Мужской голос. „Может быть, ее любовник, — подумал я. — Что за наглость, звонить в такое время!“ — „Алло? Сеф? Это Сеф?“ — „Кто это, черт побери?“ — отвечаю. „Это я, Магнус. У меня отец умер. Я приехал на похороны“. — „Вот бедняга, — думаю. — Смерть старика отца для каждого испытание — не позавидуешь“. Так хорошо? Или еще воды добавить? Долейте сами, если хотите».

Бразерхуд слышит, как сам он, склонившись над кувшином, рассыпается в благодарностях, слышит, как льется вода.

«Как Джем?» — спрашивает. Джемайма — это моя сестра. Между ними некогда были шуры-муры, но толком так ничего и не вышло. Выскочила замуж за цветовода. Поразительная штука. Засадил цветами всю обочину дороги на Басингстоун. И фамилию свою написал на табличке. А ей хоть бы хны. Да и видятся-то они не то чтобы очень часто. Непутевая она, наша Джем. Точь-в-точь как я…

Еще прокрутить.

«…вдрызг. Непонятно было, смеется он или плачет. „Бедняга, — думаю, — заливает горе вином. И я бы так делал, будь я на его месте“. А потом он вдруг завел разговор о школе. Я ведь что хочу сказать — мы вместе с ним сменили не то две, не то три школы, а потом еще в Оксфорде вместе учились, и каникулы несколько раз случалось вместе проводить, но через сорок лет ни с того ни с сего ночью позвонить в дом, где полно людей, чтобы вспомнить, как вырезал в школьной уборной мои инициалы, а меня за это высекли — это уж слишком! „Ты прости, что я вырезал тогда твои инициалы, Сеф“. Ладно. Вырезал так вырезал. Я никогда и не сомневался, что это был он. И переврал к тому же. Да, переврал. Знаете почему? Этот кретин поставил дефис между С. и Б., а дефис там не ставится. Я сказал старику Гримблу, нашему директору: „Зачем бы я вдруг поставил там дефис? Вы с журналом сверьтесь“. Очередная несправедливость. Не скажу, чтобы я так уж обиделся. В те дни порка была явлением обычным. А потом, я и сам был перед ним виноват. Вечно его дразнил. Папаша его был порядочный прохвост, знаете ли. Чуть мою тетку не погубил. И матери моей строил козни. Хотел с ней переспать, но не так-то она была проста. Придумал какой-то план нового аэропорта в Шотландии. Местные власти он уломал, все, что ему оставалось, это купить землю, получить формальный документ с разрешением, а там — греби денежки. Моему кузену пол-Аргила принадлежит, так я его расспрашивал. Оказалось, полная чушь. Поразительно! Однажды я гостил у него дома. Прямо бордель какой-то в Эскоте. Мерзавцы так и кишат, а Магнус каждого называет „сэр“. Его отец даже в парламент баллотировался. Жаль, не прошел. Была бы мне компания…»

Еще прокрутить.

«…слышно, как он монеты бросал. Я спросил, откуда он звонит. „Из Лондона“, — говорит, но вынужден пользоваться автоматом, потому что за ним слежка. „А чьи инициалы ты на этот раз вырезал?“ — спрашиваю. Шутка, но он не понял. Мне жаль было его старика, знаете ли. Но не хотел я, чтобы он куксился. А он любит все драматизировать и всегда любил. Прямо страсть какая-то из всего делать неразрешимую проблему. Ему и египетские пирамиды можно было всучить, если только сказать, что они в аварийном состоянии. „Дай мне свой номер телефона, — говорю. — Я тебе перезвоню“. Не дал, испугался. „Что за бред, — говорю. — Что это, черт возьми, ты городишь такое? Да у меня половина друзей в бегах!“ Он сказал, что впервые пересматривает свою жизнь. Обстоятельный. И всегда был обстоятельным. И опять заговорил об этих вырезанных инициалах. „Я и вправду очень раскаиваюсь в этом, Сеф“ А я ему: „Слушай, старик, я с самого начала знал, что это сделал ты, и не думаю, что нам следует сейчас убиваться из-за наших школьных шалостей. Тебе нужны деньги? Переночевать? Могу предоставить в твое распоряжение флигель в поместье“. — „Я раскаиваюсь, Сеф. Очень раскаиваюсь“. — „Ты лучше скажи, чем я могу помочь тебе, — говорю, — и я все сделаю. Мой номер есть в лондонской телефонной книге, звякни, если понадоблюсь“. А сам подумал: „Черт тебя дери, ты уже двадцать минут меня на проводе держишь“, — и положил трубку. А через полчаса он снова мне звонит. „Алло, Сеф. Это опять я“. На этот раз Джин взбрыкнула. Подумала, что Стегги опять закатывает очередную истерику. „Мне надо поговорить с тобой, Сеф. Выслушай меня“. Что ж, не повесишь же трубку, когда у старого друга такое горе, ведь правда?»

Бразерхуд услышал, как часы сэра Кеннета пробили двенадцать. Он торопливо делал записи. Концентрические круги фантазий, а если размотать — в центре истина. Вот оно — место, которого он ждал!

«…сказал, что он на секретной работе. Я не удивился. Кто в наши дни не на секретной работе? Сказал, что работает на одного англичанина. Братхуд какой-то, что ли. Признаться, я не очень внимательно все это слушал. Так вот, он говорит о Братхуде и о каком-то втором. И он сказал, что работает и на того, и на другого. И что они ему как родные, и они для него все. А я ему: „Вот и молодец, держись за них обеими руками, если они для тебя все“. Он сказал, что должен написать эту книгу про них, чтобы все поставить на свои места. Бог его знает что. Он напишет этому Братхуду, напишет второму и уедет туда, где его никто не найдет, чтобы исполнить то, что должен». Бразерхуд услыхал на заднем плане свое собственное неясное бормотание. Он терпеливо втолковывает кому-то что-то.

«…ну, может быть, я немного что-то перепутал. Может быть, он сказал, что собирается вначале скрыться туда, где его никто не найдет, а этим двум написать уже оттуда. Я не очень внимательно слушал: пьяницы меня утомляют. Я ведь и сам пьяница».

Новая реплика Бразерхуда. И неясное: «Сказал, что сбежал от него». — «Кто сбежал и от кого?» — «Пим сбежал от этого второго. Не от Братхуда. Второго. Сказал, что он его покалечил как-то, что ли… Пьяный вдрызг, я же говорю…»

И опять слова Бразерхуда, тут уже более настойчиво выспрашивающего.

«…имя этого человека?»

«…не думаю… не думаю, что оно осталось у меня в памяти. Извините. Нет, не помню».

«А место, где никто не найдет? Где оно расположено?»

«Не сказал. Это уж его дело».