— Лично я не против сохранить им жизнь, — недовольно пояснил капитан Русев, — но указание генерала категорично — все пленные партизаны должны быть расстреляны. Приказ только что передан мне майором Димитровым. За неисполнение с нас спросят по всей строгости. Сколько всего партизан задержано?

— Вместе с госпожой Лысковой — четырнадцать, — ответил Косю Владев. — Может быть, по крайней мере ее попридержим пока?

— Поймите, Владев, это не от нас с вами зависит, — отрезал капитан. — Приказано ликвидировать всех схваченных партизан, в том числе и Лыскову. Казнь должна произойти поблизости от тех мест, где действовал отряд. Как видите, у нас нет даже права самим выбрать место.

— Господин капитан, — вмешался Чушкин, — я уже закончил допросы подпольщиков, задержанных в Бургасе и селах Брястовец и Драганово. Из их числа предлагаю четырех человек, а именно…

— Хватит пока и четырнадцати, — прервал его капитан Русев. — Сообщите поручику Стефанову, чтобы подал предложение относительно арестованных в селе Руен. Пусть он также подберет место для казни и завтра утром явится с докладом.

— Что будем делать с ятаками? — осведомился Косю Владев, стремясь поставить капитана Русева в затруднительное положение.

— Сказал ведь уже, что пока хватит и четырнадцати, — недовольно ответил капитан и закрыл совещание.

В кабинет заглянул дежурный офицер:

— Прибыл член Народного собрания от Ямбола господин К., просит принять его.

— По какому вопросу?

— Его личный автомобиль мобилизован, просит, чтобы его освободили.

Но оказалось, что вопрос о личном автомобиле господина К. уже улажен. Сейчас этого государственного мужа «волновала» судьба тех, кто томился в жандармских застенках.

— Почему медлите, господин капитан? — возмущался гость. — Или вы полагаете, что они, когда придут к власти, простят нам наши грехи?

— Не думаю, что коммунистам когда-нибудь удастся стать во главе государства! И все же меня беспокоит, как отнесется народ к подобной мере властей, — ответил капитан Русев.

— Народ… все это вздор… Только мы, его вожди, решаем, куда идти Болгарии, и потому должны действовать твердо.

— Будьте спокойны, господин народный представитель, только так и поступает жандармерия.

Господин К. еще не успел откланяться, когда в кабинете Русева появился один из видных бургасских адвокатов.

— Уже знаю, слышал, господин капитан, — еще с порога расплылся он в улыбке. — Наконец-то наверху стали проявлять большую смелость.

— Радуюсь, господа, — напыщенно произнес капитан Русев, — что в вашем лице народ поддерживает наши действия во имя спасения Болгарии…

После обеда в штабе жандармерии наступило заметное оживление. Приказы часовых стали более категоричными, чрезмерная озабоченность чувствовалась в поведении агентов Косю Владева. Одного за другим пленных партизан уводили на допрос. Некоторые из них не вернулись после этого к своим товарищам по заключению, а были брошены в отдельную камеру. Еще до захода солнца тюремщики закрыли маленькие оконца, находившиеся под самым потолком камеры. Через час-два в камере стало нечем дышать, на стенах и на потолке выступили капли воды.

Последние десять дней мы жили с мыслью, что следствие наконец закончено. Каждый день ждали, что из жандармского застенка нас переведут в конце концов в городскую тюрьму. О тюрьме мы мечтали как о земле обетованной, в ней видели гарантию сохранения жизни.

В первые дни заключения нам изредка выпадали минуты, когда можно было расслабиться. Тогда в карауле стояли жандармы, лишь недавно призванные на службу. Порою они даже позволяли нам тихонько попеть.

— Вот что, ребята, — сказал нам как-то вечером жандарм по имени Иван, родом из одного из хасковских сел, — я не могу помочь вам выбраться отсюда. Но обещаю, когда уйдет начальство, принести воды. Только не устройте мне каких-нибудь неприятностей!

— Ну что вы, господин жандарм, — тут же откликнулся Георгий Джендов. — Мы вам в благодарность еще и споем что-нибудь.

Когда все выпили по нескольку глотков из принесенной жандармом фляжки, Георгий запел. А голос у него был чудесный! Он запел старую народную песню, так как знал, что большинство жандармов уроженцы сельской местности, и надеялся, что слова знакомой им с детства песни всколыхнут их огрубевшие на службе у палачей души. А для нас в эти душные июньские вечера много значила и принесенная тайком фляжка воды.

— Спой еще что-нибудь, — попросил жандарм, когда Георгий умолк. Затем, прислонив винтовку к стене, он закрыл глаза и приготовился слушать.

Неожиданно для нас Георгий запел песню «Цветущая весна». Мы встревоженно переглянулись — дело в том, что в одном из куплетов этой песни были и такие слова: «Что он делает там, в большевистском краю?» О том, как прореагируют на подобную дерзость жандармы, можно было только догадываться. Попытались подать знак Георгию, но он лишь ухмыльнулся и продолжал петь как ни в чем не бывало. Мы замерли в ожидании. Георгий же, дойдя до того куплета, пропел: «Что он делает там, тра-ра-ра, тра-ра-ра, не забыл ли еще обо мне». Все облегченно вздохнули и заулыбались.

Через день-два после этого случая к нам в камеру явилась целая группа жандармов во главе с уже знакомым нам любителем песен — Иваном из-под Хасково.

— Ну-ка, парень, продиктуй нам слова «Цветущей весны», — распорядился один из жандармов, обратившись к Георгию Джендову.

— Пиши, — охотно согласился Георгий и принялся диктовать.

Дойдя до опасной строки, он сделал вид, что забыл слова, которые могли вызвать ярость наших тюремщиков.

— А ты постарайся вспомнить, так, без слов, не годится, — настаивали жандармы.

— Не могу вспомнить, — ответил им наш товарищ, — где-то я их потерял, эти слова. Наверное, на воле.

— Смотри, какой хитрец, уж не думаешь ли ты, что мы отпустим тебя искать их? — ухмыльнулся один из жандармов. — Нет, браток, будешь сидеть здесь и будешь петь, когда нам захочется.

— Готов, начальник, петь для вас в любое время, лишь бы пуля не пропела для меня самого свою песню, — шутливо ответил Георгий и продолжал диктовать слова среди общего неудержимого смеха, впервые за время нашего заключения посетившего эту камеру.

В разговор вмешался другой жандарм, которого раньше мы не видели.

— Слушай-ка, паренек, — не очень-то дружелюбно сказал он, — взялся диктовать — диктуй, а шуточки свои брось. Ты свое уже отшутил. Здесь мы, может, и приятели, а попадись ты мне раньше — глазом не моргнув, отправил бы тебя на тот свет. Вот так-то.

Когда «гости» ушли, кто-то из нас не выдержал:

— С огнем играешь, Георгий. Сам ищешь неприятностей.

— Да нет здесь ничего страшного, — спокойно ответил он. — И среди них есть люди, пусть выучат хоть одну хорошую песню.

Но в тот последний вечер жандармов словно подменили — никто не заговаривал с нами, они стали неприступными. Все окна в камере были плотно закрыты, так что дышать приходилось с трудом. Мы терялись в догадках, пытаясь понять, что же затевают жандармы.

…Рано утром генерал Младенов, одетый в гражданский костюм, прибыл на автомобиле в Бургас. Его сопровождали Никола Мандров, майор Димитров и известный своей жестокостью связной генерала Цветан Византиев. В укромном кафе «Малина» состоялась их тайная встреча с капитаном Русевым и Косю Владевым. Совещание было кратким.

— Жива ли еще госпожа Лыскова? — поинтересовался генерал.

— Жива, — ответил Косю Владев. — Следствие еще не закончено, и она нужна нам для допросов.

— Никаких допросов! — прервал генерал Младенов. — Она должна быть расстреляна вместе с другими! К списку партизан необходимо добавить и наиболее опасных подпольщиков и ятаков.

— На какой час намечается казнь? — спросил капитан Русев.

— Все должно свершиться еще сегодня ночью, — заявил генерал. — Будете информировать меня через майора Димитрова. Мой связной остается в полном вашем распоряжении. Он мне завтра доложит подробности.