— Посылают меня на ответственные должности, а никто не спросит, справлюсь ли я. А ведь и после победы революции Девятого Сентября я поучился лишь две недели на курсах, да и то военных.

Так о чем он не мог вспоминать без боли? Может быть, о событиях того осеннего дня, когда в результате предательства в руки полиции попал возвратившийся из Советского Союза коммунист Димитр Илиев? Или о разгроме окружного комитета РМС и гибели его секретаря Гочо Иванова? Или о том нелегком для партии периоде, когда были нарушены ленинские нормы партийной жизни, в результате чего пострадали многие верные коммунисты, в том числе и сам Михаил Дойчев?

Словно прочитав мои мысли, Дойчев тяжело вздохнул:

— Об отряде не могу вспоминать без боли. Слишком велики были потери.

— Разве в этом была твоя вина?

— Как-никак и я был одним из руководителей отряда…

Я не ожидал, что мой собеседник заговорит об этом периоде своей жизни. Мне не довелось сражаться с Михаилом в одном отряде, но, по всей видимости, обстановка праздника, торжественный парад и сознание неизлечимости болезни пробудили в нем желание поделиться с кем-нибудь своими мыслями и воспоминаниями.

— Многие рассказывали мне о разгроме отряда, — довольно уверенно начал я, — но и они знали далеко не все.

— О разгроме отряда? — Дойчев испытующе взглянул на меня и убежденно произнес: — Отряд не был разгромлен. О каком разгроме может идти речь, если решение о разделении на группы было принято командованием отряда и одобрено общим собранием партизан? Мы были вынуждены пойти на такой шаг — маленьким группам было легче выскользнуть из блокированного противником района. Другого выхода у нас не было.

К сожалению, я не записал тогда рассказ Михаила Дойчева. Постараюсь воспроизвести его по памяти…

В июне 1944 года партизанский отряд «Народный кулак» переживал тяжелые дни. Превосходящим силам армии, жандармерии и полиции удалось оттеснить его далеко от основного района базирования и тем самым лишить его возможности пользоваться заранее созданными складами продовольствия и помощью разветвленной сети ятаков. Временно отряд дислоцировался в районе турецких сел Заимчево, Мрежичко и Топчийско. Для того чтобы развернуть свои силы для решительных битв с врагом, отряду было необходимо пробиться на восток и установить связь с отрядом «Васил Левский». Партизаны выступили в путь и 18 июня прибыли в район села Голица. Укрылись в кошаре бая Симо, который не раз уже давал приют патриотам, снабжал их продовольствием, за что и был брошен властями в тюрьму. Его сын вызвался помочь партизанам подготовить продукты для дальней дороги. Дружно принялись за дело. Группа партизан была послана за водой, и вскоре с одного из постов сообщили, что поблизости появился полевой сторож. Как правило, эти люди сотрудничали с полицией, так что их стоило опасаться. Командир отряда Николай Лысков вместе с одним из дозорных отправился на пост, чтобы разобраться в обстановке на месте. По дороге они услышали голоса и шум — прямо через лес пробиралась большая группа людей. Лысков приказал сделать несколько предупредительных выстрелов — нельзя было допустить, чтобы враг застал партизанский лагерь врасплох. Неизвестные, пробиравшиеся через лес, поспешно скрылись в лесу. Вскоре стало ясно, что это были вовсе не жандармы, а посланные за водой партизаны, которые сбились с пути и возвращались в лагерь с другой стороны. Скорее всего, и они решили, что нарвались на засаду. Посланные вслед за ними разведчики не смогли их отыскать. К счастью, никто из партизан не пострадал. Однако расположение отряда было раскрыто, и следовало ожидать, что вскоре войска и отряды жандармов попытаются окружить его.

Николай Лысков очень тяжело переживал случившееся. Он чувствовал себя виновным в том, что слишком поспешно открыл стрельбу.

— Я допустил непростительную ошибку, — заявил он на экстренно созванном заседании партизанского штаба. — Считаю, что командиром отряда должен быть назначен другой человек.

Но времени для долгих разговоров не было. Издалека уже доносился гул моторов — враг подтягивал силы. И тогда политкомиссар дружески сказал командиру:

— Не преувеличивай свою вину, Лысков. Сейчас не время менять командира — пора уводить отряд.

Две группы партизан во главе с Михаилом Дойчевым должны были прикрыть отход основных сил отряда. Третьей группе под командованием Чаню Димова надлежало перекрыть дорогу на село Козичино, откуда могли прибыть на грузовиках жандармы.

Группам прикрытия очень скоро пришлось вступить в бой с противником. В самом начале перестрелки был ранен пулеметчик Максим Илиев. Дойчев приказал отправить его в тыл. Но когда двое партизан приблизились к Илиеву, он уже был вторично ранен, и на этот раз смертельно.

— Возьмите пулемет, а обо мне не беспокойтесь, — сказал он склонившимся над ним товарищам. — Я прикрою вас.

Еще несколько раз отбивали партизаны атаки жандармов, а затем, когда группы прикрытия отошли, Максим Илиев до последнего вздоха отстреливался из пистолета от окруживших его врагов.

После полудня отряду удалось собраться в заранее условленном месте. По приказу Лыскова провели перекличку. По-прежнему отсутствовали партизаны, посланные за водой. Не пришла на место встречи и группа Чаню Димова. Кроме Максима Илиева погибли еще два партизана — Атанас Павловский и Трайко Траев. Раненый Панди Неделчев был спрятан в лесу — партизаны собирались ночью вернуться и забрать его. Ранена была также и Анастасия Уршева, но она осталась в строю.

Теснимый врагом, отряд продолжал откатываться в западном направлении, к местности Балабандере. Во время перехода боевым охранением был взят в плен жандарм. С ним были двое турецких подростков. Допросив жандарма, партизаны привязали его к дереву, а мальчиков взяли с собой в качестве проводников. Вскоре отряд наткнулся на большую группу турок, мобилизованных властями для преследования партизан. Михаил Дойчев распорядился арестовать их и взять с собой. Утро следующего дня отряд встретил в лесу в местности Ярамаская. Положение партизан все более ухудшалось — вместо того чтобы оторваться от врага, они попали в самый центр блокированного противником района. Кроме жандармов и отрядов полиции в район были стянуты двадцать четвертый черноморский и двадцать девятый ямболский полки. Где-то неподалеку располагался и штаб генерала Младенова. Срочно было созвано расширенное совещание штаба отряда — необходимо было выработать наиболее приемлемый план выхода ближайшей ночью из блокированного врагом района. Оставаться в нем больше было нельзя: отряд мог быть разгромлен в открытом бою с многократно превосходящими силами противника. Но и вырваться из окружения было чрезвычайно трудно, так как, по полученным разведчиками сведениям, враг надежно перекрыл все возможные пути отхода…

— Почему вы укрылись в кошаре бая Симо? — спросил я. — Ведь еще после первого вашего прихода бай Симо был арестован жандармами. Разве вы не знали об этом?

— Знали, — ответил Дойчев. — Возможно, в этом и заключалась наша самая большая ошибка. Голод и усталость притупили нашу бдительность. Я был против этого решения, считал, что лучше направиться в район села Солник. Но большинство собравшихся не поддержали меня, и в конце концов я согласился с ними. Думал, остановимся ненадолго, отдохнем несколько часов, раздобудем продовольствие и ночью попробуем прорваться через окружение.

Михаил Дойчев прервал свой рассказ. Я не осмеливался задать ему новый вопрос — меня пугала мертвенная бледность, покрывшая его лицо. Было ясно, что и наша случайная встреча, и будивший мучительные воспоминания разговор стоят ему больших усилий. Я уже хотел предложить проводить его домой, когда он сам продолжил рассказ:

— В пятидесятые годы передо мной поставили вопрос, почему отряд был разделен на группы, ведь полная блокада якобы еще не была установлена и, таким образом, существовала возможность, не дожидаясь вечера, покинуть опасный район? Помню, нервы мои не выдержали, и я сорвался на крик: «А вы где были тогда? Почему не позвонили и не сообщили нам о том месте, где, по-вашему, еще можно было прорваться? Мы бы тут же воспользовались вашей подсказкой».