«Дарует небо человеку

Замену слез и частых бед:

Блажен факир, узревший Мекку

На старости печальных лет.

    Блажен, кто славный брег Дуная

Своею смертью освятит:

К нему навстречу дева рая

С улыбкой страстной полетит.

    Но тот блаженней, о Зарема,

Кто, мир и негу возлюбя,

Как розу, в тишине гарема

Лелеет, милая, тебя».

    Они поют. Но где Зарема,

Звезда любви, краса гарема? —

Увы! печальна и бледна,

Похвал не слушает она.

Как пальма, смятая грозою,

Поникла юной головою;

Ничто, ничто не мило ей:

Зарему разлюбил Гирей.

    Он изменил!.. Но кто с тобою,

Грузинка, равен красотою?

Вокруг лилейного чела

Ты косу дважды обвила;

Твои пленительные очи

Яснее дня, чернее ночи;

Чей голос выразит сильней

Порывы пламенных желаний?

Чей страстный поцелуй живей

Твоих язвительных лобзаний?

Как сердце, полное тобой,

Забьется для красы чужой?

Но, равнодушный и жестокий,

Гирей презрел твои красы

И ночи хладные часы

Проводит мрачный, одинокий

С тех пор, как польская княжна

В его гарем заключена.

    Недавно юная Мария

Узрела небеса чужие;

Недавно милою красой

Она цвела в стране родной.

Седой отец гордился ею

И звал отрадою своею.

Для старика была закон

Ее младенческая воля.

Одну заботу ведал он:

Чтоб дочери любимой доля

Была, как вешний день, ясна,

Чтоб и минутные печали

Ее души не помрачали,

Чтоб даже замужем она

Воспоминала с умиленьем

Девичье время, дни забав,

Мелькнувших легким сновиденьем.

Всё в ней пленяло: тихий нрав,

Движенья стройные, живые

И очи томно-голубые.

Природы милые дары

Она искусством украшала;

Она домашние пиры

Волшебной арфой оживляла;

Толпы вельмож и богачей

Руки Марииной искали,

И много юношей по ней

В страданье тайном изнывали.

Но в тишине души своей

Она любви еще не знала

И независимый досуг

В отцовском замке меж подруг

Одним забавам посвящала.

    Давно ль? И что же! Тьмы татар

На Польшу хлынули рекою:

Не с столь ужасной быстротою

По жатве стелется пожар.

Обезображенный войною,

Цветущий край осиротел;

Исчезли мирные забавы;

Уныли селы и дубравы,

И пышный замок опустел.

Тиха Мариина светлица…

В домовой церкви, где кругом

Почиют мощи хладным сном,

С короной, с княжеским гербом

Воздвиглась новая гробница…

Отец в могиле, дочь в плену,

Скупой наследник в замке правит

И тягостным ярмом бесславит

Опустошенную страну.

    Увы! Дворец Бахчисарая

Скрывает юную княжну.

В неволе тихой увядая,

Мария плачет и грустит.

Гирей несчастную щадит:

Ее унынье, слезы, стоны

Тревожат хана краткий сон,

И для нее смягчает он

Гарема строгие законы.

Угрюмый сторож ханских жен

Ни днем, ни ночью к ней не входит;

Рукой заботливой не он

На ложе сна ее возводит;

Не смеет устремиться к ней

Обидный взор его очей;

Она в купальне потаенной

Одна с невольницей своей;

Сам хан боится девы пленной

Печальный возмущать покой;

Гарема в дальнем отделенье

Позволено ей жить одной:

И, мнится, в том уединенье

Сокрылся некто неземной.

Там день и ночь горит лампада

Пред ликом девы пресвятой;

Души тоскующей отрада,

Там упованье в тишине

С смиренной верой обитает,

И сердцу всё напоминает

О близкой, лучшей стороне;

Там дева слезы проливает

Вдали завистливых подруг;

И между тем, как всё вокруг

В безумной неге утопает,

Святыню строгую скрывает

Спасенный чудом уголок.

Так сердце, жертва заблуждений,

Среди порочных упоений

Хранит один святой залог,

Одно божественное чувство…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

    Настала ночь; покрылись тенью

Тавриды сладостной поля;

Вдали, под тихой лавров сенью

Я слышу пенье соловья;

За хором звезд луна восходит;

Она с безоблачных небес

На долы, на холмы, на лес

Сиянье томное наводит.

Покрыты белой пеленой,

Как тени легкие мелькая,

По улицам Бахчисарая,

Из дома в дом, одна к другой,

Простых татар спешат супруги

Делить вечерние досуги.

Дворец утих; уснул гарем,

Объятый негой безмятежной;

Не прерывается ничем

Спокойство ночи. Страж надежный,

Дозором обошел евнух.

Теперь он спит; но страх прилежный

Тревожит в нем и спящий дух.

Измен всечасных ожиданье

Покоя не дает уму.

То чей-то шорох, то шептанье,

То крики чудятся ему;

Обманутый неверным слухом,

Он пробуждается, дрожит,

Напуганным приникнув ухом…

Но всё кругом его молчит;

Одни фонтаны сладкозвучны

Из мраморной темницы бьют,

И, с милой розой неразлучны,

Во мраке соловьи поют;

Евнух еще им долго внемлет,

И снова сон его объемлет.

    Как милы темные красы

Ночей роскошного Востока!

Как сладко льются их часы

Для обожателей Пророка!

Какая нега в их домах,

В очаровательных садах,

В тиши гаремов безопасных,

Где под влиянием луны

Все полно тайн и тишины

И вдохновений сладострастных!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .