В июле поползли слухи, что великий князь Андрей умирает. Слухам этим суждено было подтвердиться.
Великий князь владимирский, князь городецкий, костромской и нижегородский, князь Господина Великого Новгорода и Пскова умирал у себя в княжеском тереме, на Городце.
Он лежал и думал и понимал, что умирает. И ему было одиноко. Все, кого он любил и кому верил, ушли раньше его. Ушел Семен Тонильевич, ушел Олфер, умерла Феодора. Сейчас, в свой последний срок, он вспоминал почему-то ее одну, совсем забывая про Василису, недавно усопшую юную супругу свою. Не вспоминал он и детей, ею рожденных и умерших, только вспомнил могильную плиту над телом бледного мальчика, костромского князя, последнего сына своего.
Тохта обманул его, подло обманул, использовал и бросил, как старую ветошь. Где же ты, далекая Византия, мраморные дворцы, величие власти, золотое величие кесарей?
Что оставляет он? Бревенчатый город над рекой, измученные данями и поборами города, где глухо бурлит гнев и обида на него, на Андрея. Зачем он дрался, воевал, губил землю, наводил татарские рати на Русь? И где и в чем та мечта Семенова и гордые замыслы его и Феодоры, которая когда-то, давным-давно, далеким-далеко, там, в Великом Новгороде, шла по сукнам от пристани ко дворцу под радостный шепот толпы. Шла гордою византийской царевной, принцессой Анной, приплывшей ко князю Владимиру… А теперь лежит, изгнивая в земле, где только рассыпающийся прах в княжеском жемчужном уборе да черви, могильные черви среди жемчугов…
Почему он не бросил все и не поехал хотя бы поглядеть на дворцы и храмы Царьграда, своими очами узреть то, о чем баял ему Семен? Может, все – сказка, все дым и тлен, и нет дворцов, ни злата, ни храмов. Только Волга течет полосою стали, то синею лентой, то белой, как небо, или розовой на заре дорогой, уходя в далекие страны, на Восток, в Персию…
Волга, текучая вода. Одиночество. Напрасно прошедшая жизнь. Что ж! Ему осталось свершить немногое, распорядиться тем, что ему уже больше не принадлежит: властью, великим княжением. Благо, тут ни у кого не возникнет споров. Да, ты, Михаил, молодой, красивый и гордый, князь от света чела своего, законный наследник по лествичному древнему праву великих владимирских князей, ты победил! Тебе передаю тяжкий венец, вырванный мною у брата своего, золотой и терновый венец высшей власти. Высшей – под властью ордынского цесаря…
И за все, за все заплатили ему одним лишь последним унижением, одним лишь советом миром покончить вражду с братьями! Так был ли он хотя бы великим князем владимирским? Или жалкой игрушкой в деснице татарского царя?!
Крестить Орду… Свет веры… Новая Великая Русь… Облачные города над великою холмистою русской равниной, где проходят дожди, где ветер колышет леса и текут, извиваясь, голубые реки на север, на запад и на юг, уходя в чужие пределы, в иные земли и страны… Где ты, золотое величие?! Только Волга течет и течет бесконечной, как время, струей…
Когда Андрей умирал, был великий гром. Тучи столбами громоздились над притихшей землей. С ужасом, будто божьи зеницы, разверзалось небо, и ветвистые, толщиной в руку, молнии, раздирая, опаляли небосвод.
Гром гремел и раскатывался по земле. Узнав о смерти великого князя, взбушевались народные мятежи. В Нижнем громили и топили в Волге Андреевых наместников. Вече встало и в Костроме. Дряхлый Давыд Явидович был растерзан озверелой толпой. Иван Жеребец, чудом успевший спровадить сына, Андрея Кобылу, за Волгу, защищая Давыда, пал с раскроенным черепом. В замятне погиб и Александр, знатный костромской боярин, сын Захарии Зерна, кинувшийся было спасать воевод великого князя.
Андрей умер двадцать седьмого июля[8], на память мученика Пантелеймона, приняв схиму, и был положен у себя, на Городце. После его смерти бояре Андрея, всем скопом, поехали служить в Тверь.
Эпилог
Ветер начинается над Русью. Полные ветром густолиственные липы тяжело шумят, ворочая ветвями, светлые изнанки трепещут – словно огоньки пробегают по зеленым кронам дерев.
Ветер гонит пыль по дорогам и клонит долу хлеба. Зеленые тяжкие волны ходят по золотому полю, и колосья с тревожным шорохом, сердито сталкиваются усатыми головами.
Ветер развеивает гривы лошадям, ветер холодит и сушит тело, потное после ночлега в сене, под овчиной. Время вставать запрягать коня!
Ветер шевелит соломенную кровлю, и Федор думает, просыпаясь: «Не снесло б невзначай!» Он лежит и слушает ветер, что гудит и тоскует в бесконечных высоких просторах. Слушает, как тихонько ноет зашибленная в юности голень, как тупо свербят не пораз обмороженные пальцы, как тянет в жилах – должно, к непогодью!
А ветер жалуется, и зовет, и не дает уснуть, и тревожит, словно забытая песня, пришедшая из далекого детства, из прежних, невозвратимых, золотых и горячих лет, и скорбит, и зовет за собою, волоча над землей сырые холодные облака.
Ветер проходит над Владимирским опольем, гудит в шатрах и куполах церквей, рябью, сизыми языками вспарывает воду на Волге, и кренятся новгородские ушкуи в пенных струях, а то и заходят за острова и мысы переждать – не перекинуло б невзначай. Ветер гудит над Ростовом и Тверью, уходя в новгородские пределы…
Ветер пахнет дождем, и бедой, и надеждой. Что несет он с собою из далеких прошедших времен? Надвигаются брани, как тени облачных куч, и, как тени, бегут по земле.
Над Русью ветер.
Послесловие
Роман-хроника «Младший сын» задуман как начало серии под общим названием «Государи московские». Он охватывает сорокалетний период русской истории: с 1263 (год смерти Александра Невского) и до 1304 года (год смерти последнего из его сыновей, Андрея Городецкого). Период этот обычно проходит мимо внимания историков. Даже в серьезных учебниках зачастую от Александра Невского сразу перескакивают к Ивану Калите, забывая, как кажется, что названных деятелей разделяют три четверти столетия, срок и сам по себе немалый, а ежели учесть, что в этот срок уложилась одна из самых тяжелых страниц русского прошлого, время, когда, решалось: быть или не быть России, то подобный «проскок» и вовсе трудно оправдать.
В изложении событий, даже мелких, я старался держаться со всею строгостью документальной, летописной канвы, памятуя, что читатель наших дней прежде всего хочет знать, как это было в действительности, то есть требует от исторического романа абсолютной фактологической достоверности. Поэтому я разрешал себе лишь те дорисовки к летописному рассказу, которые позволительны в жанре художественного воспроизведения эпохи, например в воссоздании второстепенных персонажей, людей из народа, живых картин тогдашней жизни, которые, однако, также строились мною по археологическим и этнографическим источникам.
Попутно, во время подготовительной работы, мне пришлось сделать несколько уточнений исторического характера. Так, вопреки распространенному мнению, что у Александра Невского было две жены и Данила рожден от второй, Василисы, я называю Данилу сыном Александры Брячиславовны. Василиса, которую принимают за жену Невского, на деле – жена его сына, Андрея. После одного из погромов Владимира останки Александры Брячиславовны и Василисы, выброшенные из гробниц, были положены вместе, и на новой гробнице появилась общая надпись, объединившая их имена. Возрасты князей устанавливались мною по косвенным данным (в тех случаях, когда летопись не сохранила нам точного года рождения). И здесь я считал себя вправе отступать от данных классического труда А. В. Экземплярского, который начинает отсчет лет зачастую с первого летописного упоминания княжеского имени или от года смерти отца поименованного князя.
Некоторые историки пользуются подобными данными некритически, принимая год первого упоминания за год рождения. Приходится читать, например, что Дмитрию Александровичу было в год удаления из Новгорода 8 лет и т. д. Очень легко, однако, рассчитав возрасты его дочерей и сыновей, годы их браков и проч., установить, обратным расчетом, возможный возраст отца. Метод этот достаточно точен. Например, ясно, что восьмилетний Дмитрий вряд ли мог руководить новгородской ратью, а в одиннадцать уже произвести на свет дочь, с другой стороны, Александр Невский родился в 1220 и женился в 1239 году. Первым сыном был Василий, второй могла быть Евдокия или Дмитрий, то есть родиться Дмитрий мог, во всяком случае, не ранее 1242–1244 года (я принял дату 1246 г.). В 1262 он ходил под Юрьев (16 лет). В 1264 удален, поскольку «мал бяше» (18 лет). В 1268 году (22 года) он под Раковором. В 1276 году стал великим князем (30 лет). Женился Дмитрий, по-видимому, сразу после 1264 года (или даже после 1262). Дочь его в 1281 году уже была женой Довмонта (вышла замуж не позднее 1280 г., то есть родилась не позднее 1266–1267 г.). С натяжкой можно почесть, что Дмитрий родился в 1248–1249 году (тогда в год рождения дочери ему 17–18 лет). То есть колебания при подобных расчетах не превышают четырех-пяти лет. Опускаю подобные расчеты по другим героям (квалифицированный читатель легко сделает их и сам, пользуясь этой методикой и таблицами Экземплярского).
