Однако Воровский не «забывал писать». Он не мог не писать, как любой настоящий литератор, но просто стал меньше уделять этому внимания из-за перегруженности работой.

В январе он поместил в «Правде» за подписью «Недоумевающий» несколько фельетонов на международные темы.

Во время пребывания Воровского в Москве, в Каннах, на юге Франции, состоялось заседание верховного совета союзников, который наметил созвать международную экономическую конференцию в Генуе в феврале или марте. На нее предполагалось пригласить и Советскую Россию.

7 января итальянское правительство передало советской миссии в Италии (Я. Я. Страуяну, которого Воровский оставил вместо себя) резолюцию Каннской конференции, в которой говорилось: «Итальянское правительство согласно с Великобританским правительством, считает, что личное участие в этой конференции Ленина значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом равновесии Европы. Королевское министерство иностранных дел просит Российскую торговую делегацию самым срочным образом сообщить о желании королевского правительства, чтобы Ленин не преминул принять участие в конференции».

Весть о Генуэзской конференции вызвала в Европе настоящую бурю. Буржуазные журналисты негодовали: «Итак, Ленин приглашен сидеть рядом с Брианом!» Парижские газеты неистово кричали о поражении французской дипломатии. Бриан был вынужден уйти в отставку. Кризис французского правительства отозвался во всей Европе. В Австрии пало министерство Шобера, такая же участь постигла правительства Польши и Греции. Волна докатилась и до Италии.

Воровский был в курсе всех событий. Он хорошо понимал, что Ленину тогда нельзя было выезжать из России. В фельетоне «Диалектика или чудеса в решете» («Правда», 13 января 1922 года) Воровский высмеял «аргументы» буржуазных правительств, ратовавших за личное участие Ленина в Генуэзской конференции.

«Мы, как бы это сказать, не догадывались, — зло иронизировал Воровский, — что специальностью Ленина является восстановление экономического равновесия капиталистической Европы. Нам даже кажется— или это ошибка памяти, ась? — что не так давно королевские и иные правительства, и не только они, считали, что главной специальностью Ленина является не столько восстановление капиталистического равновесия, сколько — гм… гм… — нарушение оного»

В другом своем фельетоне «Недоумения и затруднения» Воровский зло высмеивал потуги зарубежных политиканов типа французского премьера Бриана вмешиваться в дела Советской России и диктовать ей свои условия. «Еще прежде, чем в Генуе удалось восстановить капиталистическое равновесие Европы, — с мнимо серьезным видом писал Воровский, — Бриан потерял свое министерское равновесие и полетел. А между тем были сведения, что именно Бриан требовал, в качестве условия признания России, смены нынешних наркомов другими, более симпатичными. Мы еще не успели приступить к смене, а он уже сам сменился…»

В Москве Воровский позаботился о «духовной пище» работников посольства, сам накупил книг и попросил товарищей по работе в Госиздате подобрать ему литературу и отправить с курьером в Рим.

«Если найдете что-либо на рынке по религиозному вопросу в Советской России, — писал Воровский в записке к Ш. Манучарьянц, — непременно доставьте, этим очень интересуются в Италии».

Воровский не забыл свое детище Госиздат. Он зашел навестить сотрудников. Те обступили, начались расспросы. Вацлав Вацлавович рассказывал об Италии, о положении в стране, об условиях жизни и т. д.

Воровский острил, что он в Риме по важности не уступает самому «папе», ибо только их двоих и охраняют. «Все остальные ходят свободно».

27 января 1922 года в Москве под председательством Михаила Ивановича Калинина состоялось заседание ВЦИК, на котором был утвержден состав советской делегации на Генуэзскую конференцию во главе с В. И. Лениным, а если по состоянию здоровья ему нельзя будет выехать за границу, то вместо него назначался Чичерин. Членами делегации были Литвинов, Воровский, Красин и другие.

В конце января Воровский выехал в Рим.

В Италии было тепло. Вспоминая московский холод, Вацлав Вацлавович поежился и улыбнулся. Он ощущал теплые лучи щедрого солнца, когда направлялся с вокзала в посольство. Итальянские газеты, которые он просмотрел еще в поезде по дороге в Рим, сообщали, что правительство Бономи ушло в отставку. Премьер-министром итальянского правительства стал Факта.

«Ну что же, — подумал Воровский, — придется начинать с визитов».

9 марта 1922 года Воровский был принят министром иностранных дел Италии Шанцером. Воровский увидел невзрачного человека с внимательными глазами. «Совсем как владелец банкирской конторы, — подумал Воровский. — Хоть не глуп, по-видимому, в деловом отношении, но лишен сколько-нибудь широких горизонтов». Разговор зашел о Генуэзской конференции. У Шанцера проскользнула мысль, что, мол, русские воспользуются конференцией с пропагандистскими целями. Воровский возражал. Он сказал, что советская делегация приезжает в Геную не для пропаганды, а для решения практических, конкретных вопросов.

«Общее впечатление от разговора с Шанцером, — сообщал Воровский замнаркоминделу М. М. Литвинову, — весьма безотрадное. Надеяться на то, что это правительство сумеет занять в Генуе сколько-нибудь независимое положение хотя бы в вопросах отношения Италии к Германии и России, к Востоку — безнадежно».

Через несколько дней Воровский был принят председателем совета министров Факта и вручил ему верительные грамоты. Факта произвел на Воровского еще более удручающее впечатление. Чистенький, кругленький, маленький старичок расплылся в добродушной улыбке. Говорил много, но ни одного серьезного слова. Обычные банальные фразы о пользе отношений России с Европой. Когда же Воровский лукаво намекнул о том, что в интересах Италии завязывать отношения с Россией самостоятельно, ибо вместе с союзниками она будет обсчитана, как была обсчитана по Версальскому и другим договорам, Факта очень сконфузился и поспешил переменить тему разговора. Эта беседа Воровскому ничего не принесла.

Для Воровского начались напряженные дни. Необходимо было готовиться к конференции в Генуе. Воровский тщательно просматривал иностранную прессу, просил секретарей подобрать ему старые комплекты газет. Он подготовлял для Чичерина меморандум о войне и разрухе в Европе. Подбирая материалы, Воровский ясно сознавал, что Генуя не явится спасительницей Европы и организатором всеобщего мира, как об этом трубили газеты.

«Вряд ли конференция будет успешной, — думал он, — но она полезна. На ней можно будет добиться признания Советского государства». И тут Воровский вспомнил, что ему говорил Ильич: «Геную приветствуем и на нее идем; мы прекрасно понимали и нисколько не скрывали, что идем на нее как купцы».

Воровский знал также, что торговля будет трудной и победит тот, кто окажется более гибким, дальновидным и искусным.

«Надо будет попытаться расколоть фронт империалистов, — рассуждал Воровский. — Тогда легче вести торговлю. Учесть интересы каждой державы, А начать придется с прекрасной Италии».

После долгих оттяжек и проволочек Генуэзская конференция была созвана в апреле. За несколько дней до ее открытия Воровский выехал в Геную, чтобы встретить советскую делегацию — Чичерина, Литвинова, Красина и других. По совету Воровского советская делегация разместилась в небольшом курортном городке Нерви, неподалеку от Генуи. Ровно двадцать лет назад Воровский здесь лечился. «Это было тихое живописное местечко, в котором хорошо работать», — думал Воровский.

Накануне конференции, в воскресенье, 9 апреля, Воровский устроил встречу главы советской делегации Г. В. Чичерина с премьер-министром Италии Факта и министром иностранных дел Шанцером. На совещании присутствовали Воровский и Литвинов.

Выше среднего роста, тяжеловатый, но суетливый, Чичерин тряс бородкой, неистовствуя, когда итальянский министр Шанцер сообщил ему, что советская делегация будет допущена только в одну из четырех намеченных комиссий. Георгий Васильевич решительно протестовал против такой дискриминации.