Теперь давно все спокойно. Чрезвычайные меры отменены. Поезда, задержанные было, вновь пущены. На улицах уже свободно ездят автомобили без специальной проверки».
«…Энергичные действия правительства произвели «впечатление», и вся эта авантюра, бесспорно, укрепила власть Совета Народных Комиссаров. Несмотря на врагов, окружающих нас со всех сторон кольцом… несмотря на явный и тайный саботаж со стороны буржуазии и особенно правых социалистов, несмотря на голод в городах — власть держится крепко».
Вскоре Воровский закончил подбор служащих для своего посольства и готов был тронуться в путь.
27 июля 1918 года Воровский получил подписанные В. И. Лениным верительные грамоты, согласно которым он являлся полномочным представителем Советской республики как в Дании, так и в Швеции.
Но отъезд Воровского за границу временно отложили ввиду намечавшихся переговоров с Финляндией. Советское правительство назначило Воровского председателем делегации по заключению мира с Финляндией. Переговоры должны были состояться в Берлине.
Предчувствуя упреки жены за то, что он взялся еще за одну тяжелую работу, Воровский написал ей письмо, объясняя положение в России, при котором ему никак нельзя отказываться от задания. «…Если бы ты здесь побыла немножко, то бы признала, что грех отказываться, — писал он. — Тут все работают, использованы все силы, делается громадная работа, несмотря на колоссальные затруднения, на скрытый саботаж, открытые бунты, иноземное вмешательство и предательство ложных друзей. Несмотря на все это, работа идет упорно, настойчиво. Все, конечно, ругаются, видя недочеты, глупости или злоупотребления, но никто не опускает руки, не покидает поста. При таких условиях отказываться от функции, которая для меня подходяща и для которой я, по-видимому, подходящ, было бы грехом».
В конце июля советская делегация выехала в Берлин через Ригу. В одном вагоне с Воровским ехал член советской делегации Яков Станиславович Ганецкий.
…Воровский вышел в коридор и открыл окно. Перед глазами проплывал нехитрый, но очень милый сердцу пейзаж среднерусской полосы: перелески, одинокая березка у оврага, крытые соломой домики, пестрые, как лоскутное одеяло, поля, на которых кое-где началась уборка овса…
Воровский смотрел на мелькавшие картины, но мысли его были далеко. В последнее время в Москве его начало угнетать безделье. Вернее, не безделье — случайные поручения у него были, — а отсутствие определенной работы, порученного дела. Ему надоело быть сторонним наблюдателем. Все работали, спешили куда-то, а он сидел и ждал, пока решится его вопрос. Вместо себя в Стокгольме он оставил Анжелику Балабанову и теперь тревожился, как она там справляется с посольскими обязанностями.
В Копенгагене его ждала также куча дел. В Дании скопилось много русских военнопленных, бежавших в свое время из Германии. Их нужно было устроить, облегчить их участь. Скоро должно прибыть советское судно «Океан» с посылками. Надо просить помощи у датского Красного Креста, чтобы военнопленным разрешили вручать посылки.
Есть и другие неприятности. Датское правительство начало пускать в лагеря русских военнопленных белогвардейских офицеров, которые вербуют солдат в свою армию. Придется заявить датским властям решительный протест. И с финнами будет нелегко. Они, конечно, найдут поддержку у немцев, воспользуются нашими затруднениями и захотят выторговать для себя изрядный ломоть русского пирога….
31 июля 1918 года русская делегация во главе с Воровским прибыла в Берлин. На другой день утром немецкие власти устроили завтрак в честь финской и советской делегаций.
«Парень ничего, интеллигентный, но, по-видимому, с упорством», — подумал Воровский, когда немцы представили ему председателя финской делегации К. Энкеля, по профессии инженера.
Как и предвидел Воровский, делегация белогвардейской Финляндии рассчитывала прирезать себе за счет территории Советской России немалое «пространство». Финские империалисты мечтали о великой Финляндии и хотели низвести Россию до степени второстепенного государства.
Сенатор Раутапэ, участвовавший в переговорах, предъявил претензии на всю Карелию и Кольский полуостров. Воровский дал понять, что о серьезном ведении переговоров на таких условиях не может быть и речи. Диалог между ними протекал в таком духе.
— Не можете ли вы сказать нам, — спросил Воровский Раутапэ, — как велика в квадратных километрах площадь, на которую вы заявляете притязания? Приблизительно так же велика, как и Финляндия?
— Нет, не так велика.
— Может быть, как половина ее?
— Пожалуй, несколько больше.
— Позвольте спросить, что намерена Финляндия предложить России в обмен на это?
— Собственно, по моему мнению, не должно быть и речи об обмене, — со всей серьезностью сказал Раутапэ, — так как все наши желания, требования опираются на принцип самоопределения народов. Мы не собираемся ни покупать, ни аннексировать эту область, а только включить ее в Финляндию в силу принципа, введенного русскими в политическую программу.
— Как видно из разъяснений председательствующего, Финляндия не хочет ни покупать, ни выменивать эту громадную область, составляющую более половины Финляндии, а желала бы получить ее, так сказать, в подарок…
На этом ироническом замечании Воровского заседание окончилось, чтобы больше не возобновляться…
Воровский, конечно, не мог серьезно отнестись к таким территориальным притязаниям белофиннов. Он чувствовал, что их непомерные аппетиты подогревались немецкими империалистами. Сами белофинны не посмели бы предъявить такие наглые требования. Переговоры были прерваны до лучших времен, а Воровский вернулся к своим непосредственным обязанностям.
ДВА ПИСЬМА ЛЕНИНУ
Советская Россия переживала трудные дни: началась интервенция. В Мурманске высадились англичане, на Волге вспыхнул мятеж пленных чехословаков, на Дальнем Востоке угрожали японцы. Ленину приходилось много и усиленно работать, чтобы найти правильное решение в этой сложной обстановке. К тому же некоторые партийные и государственные работники поддались нервозности и мешали. Они носились с разными авантюристическими проектами, строили один план нелепее другого. Когда англичане высадились в Мурманске, то они предложили избавиться от интервентов с помощью финнов, а когда этот план был отвергнут, то предлагали заключить сделку с немцами. Пользуясь своей давнишней дружбой с Лениным, Воровский часто информировал Владимира Ильича, высказывал свои сокровенные мысли.
«Сидя здесь уже две недели и присматриваясь к тому, — писал он Владимиру Ильичу 13 августа 1918 года, — что говорится, пишется и делается в политических сферах, я вынес некоторые впечатления, которыми хочу с вами поделиться.
Немцы ведут систематически двойную игру, для чего умело разделили роли. Гражданское ведомство с самым серьезным видом ведет с нами переговоры, заключает соглашения и договоры, старается показать, будто принимает всерьез Социалистическую Россию и Советскую власть, а военное ведомство в это самое время гнет свою линию, захватывает стратегически важные пункты и пути, дает исподтишка укрепляться и организовываться контрреволюционерам, а на Украине, как сообщает сам Чичерин, открыто позволяет вербовать белогвардейцев в Астраханскую армию…»
«Не знаю точно, какую политику ведете теперь Вы в Москве по отношению к немцам, и Ваши разноречия с Иоффе последнее время мне не совсем ясны, но вижу и чувствую, что у Вас там царит паника, ответственные люди мечутся в истерике и вместо спокойного обсуждения крайне тяжелой ситуации, вместо выдержки и решительной твердой политики… придумывают детские и наивные планы…»
Отвергая все эти авантюристические проекты ответственных работников Наркоминдела, Воровский писал В. И. Ленину: «У нашего правительства сейчас нет и не может быть ни союзников, ни помощников. У него один исход — своими силами разбить и уничтожить чехословацкие банды, сделав таким образом японское вмешательство бесцельным, лишив опоры английское нашествие. Немец нам не поможет, а если уж дело дойдет до того, что нам придется звать на помощь немца, тогда мы морально и политически уничтожены — уничтожены в большей степени, чем если нас раздавит объединенный всесветный империализм…» И Воровский высказывал Ленину основную цель своего письма: «Только удержать Вас от возможного ошибочного шага, если при царящей у Вас растерянности и панике некоторые люди или группы вздумают советовать открытый призыв к немецкой помощи или военный союз с Германией. Повторяю, политически и морально это была бы наша смерть, а практически мы могли бы даже наткнуться на открытый отказ. Дело с Антантой, очевидно, безвозвратно потеряно. Воззваниями и посланиями кисло-сладкого характера вроде известного письма Чичерина к Пулю, конечно, никого не убедишь и никого не удержишь. Рассчитывать на неожиданный приток революционной энергии к западноевропейскому пролетариату бесполезно. Мы Должны ясно понять и твердо сказать себе, что нам не на кого рассчитывать, кроме как на свои собственные силы и на боевую энергию масс, поскольку они захвачены советским движением и заинтересованы в нем».