— Что?

— Сабрина Фаншер. Это имя стало бы триста тринадцатым, если бы было где его написать.

Девушка хмурит брови.

— А кто она такая?

— Знать бы. Все, что у меня есть — это их имена.

Собеседница вздыхает:

— Память о ней развеяло ветром. Что может быть печальнее. — Затем она кивает: — Значит, решено. Сабрина Фаншер.

Девушка представляется: Амелия Сабатини. Услышав ее итальянскую фамилию, Лев вспоминает Мираколину. Амелия спрашивает, как его зовут. Он отвечает не сразу — все никак не привыкнет к своему новому псевдониму.

— Мапи. Мапи Кинкажу.

— Какое интересное имя.

— Мне дали его Люди Удачи. Можешь звать меня Ма.

— Все лучше, чем Пи. Или Кинки,[27] — хихикает она. Лев решает, что Амелия ему, пожалуй, нравится. Только этого сейчас и не хватало. Его нынешние планы не оставляют места для дружбы.

— Далеко едешь? — спрашивает он.

— В Канзас-сити. А ты?

— До конца.

— В Нью-Йорк, значит?

— Знаешь, как говорят: покорить Нью-Йорк или умереть.

— Надеюсь, до этого не дойдет! — Амелия опять хихикает, на этот раз немного нервно. — А что у тебя за дела в Большом Яблоке?

Что это: она его прощупывает? С каждым таким неделикатным вопросом собеседница нравится Леву все меньше и меньше. Поэтому он переводит стрелки на нее:

— А у тебя что за дела в Канзас-сити?

— У меня там сестра, которая худо-бедно может меня выносить. А у тебя в Нью-Йорке родственники? Или друзья? А ты случаем не из дому сбежал? — Она ждет ответа. Она его не получит.

— Хорошо, когда есть кто-то, кто может тебя выносить, — молвит Лев. — Не каждому выпадает такая удача.

Он отворачивается и смотрит в окно до тех пор, пока собеседница не переселяется обратно на свою сторону прохода.

В мире существует более трех тысяч заброшенных аэродромов. Одни — реликты войны, позабытые в мирное время. Другие обслуживали некогда процветающие регионы, пришедшие в упадок. Третьи были построены в расчете на экономический бум, который так и не случился.

Из этих трех тысяч аэродромов примерно девятьсот по-прежнему используются. Из этих девятисот примерно полторы сотни располагают взлетно-посадочной полосой достаточной длины, чтобы принять такой огромный самолет, как «Леди Лукреция». Из этих полутора сотен «Леди» регулярно навещает двадцать, разбросанных по всем обитаемым континентам.

В сегодняшнем расписании — северная Европа.

Шесть маленьких частных самолетов уже стоят на поросшем травой летном поле в Дании, словно цыплята в ожидании мамы-наседки. Этот ритуал повторяется несколько раз в месяц на каждом из аэродромов; вмешательства властей можно не опасаться — везде, где нужно, щедро подмазано.

Доставка товара — процедура гораздо менее хлопотная, чем само расплетение. «Леди Лукреция» приземляется, ее нос задирается кверху, открывая необъятный грузовой трюм; контейнеры, заранее рассортированные по пунктам назначения, перегружаются в самолеты поменьше, которые и доставляют их к нетерпеливым покупателям. В мире не существует более эффективной системы доставки, чем эта. И в мире нет бизнесмена более гордого своими достижениями, чем Дюван Умаров.

Она наблюдает за разгрузкой из окна гостевой спальни, впрочем, видно ей очень немногое. Это приземление — третье за то время, что девушка в сознании. В первые два они находились на земле всего минут по десять, после чего снова разбегались и взмывали в небо; наверняка и на этот раз будет то же самое. Дюван расплетает быстро, а избавляется от своего груза еще быстрее.

В дверях слышен шум, и Риса поворачивается, ожидая увидеть Дювана. Может, несмотря на все свои заверения он все-таки продал ее, и покупатель ждет сейчас на летном поле, чтобы оценить свое приобретение? Интересно, а если двинуть счастливца в самое чувствительное место, снизится ли в его выпученных глазах ценность покупки?

Но в двери не Дюван, а брат Грейс с уполовиненной мордой.

— Ты пришел выпустить меня отсюда? Если нет, то проваливай.

— Я не могу тебя выпустить, — отвечает Арджент, — зато могу проводить к Коннору.

Арджент мгновенно становится лучшим другом Рисы.

— Надо тихонько и надо по-быстрому, — говорит он, ведя ее из комнаты. Его манера речи напоминает Грейс. — Дюван сейчас снаружи, следит за разгрузкой, но пара минут — и он вернется.

Арджент провожает девушку в заднюю часть самолета, в другую гостевую спальню, почти такую же роскошную, как у Рисы. На первый взгляд, Коннор лежит в безукоризненно заправленной постели, но, присмотревшись, Риса видит, что это не одеяла, а целая дюжина плотных брезентовых полос, в которые он завернут, как в пеленки; концы полос закреплены в стальных кольцах в полу по обе стороны кровати. Какое там сбежать — Коннор толком даже шевельнуться не может.

И все же он находит в себе силы улыбнуться Рисе и произнести:

— По-моему, это спа не совсем такое, как обещал буклет.

По дороге сюда Риса поклялась себе, что не позволит Коннору увидеть ее слезы, но кто знает, как долго ей удастся продержаться.

— Мы вытащим тебя отсюда, — говорит она, опускаясь на корточки, чтобы рассмотреть крепления в полу. — Арджент, помоги!

Но тот не двигается с места.

— Нельзя, — бормочет он. — И даже если б его удалось распутать, то выпустить не успеем — мы скоро взлетим.

— Ну и что?! Можно же хотя бы попытаться!

— Риса, перестань, — тихо говорит Коннор.

— Мне бы нож поострее…

— Риса, прекрати! — говорит Коннор чуть громче. — Успокойся и выслушай меня!

Но слезы, которым она не дает пролиться, похоже, наводняют ее рассудок, не дают ясно мыслить, и Риса впадает в панику:

— Я этого не допущу! Я спасу тебя!

Она продолжает дергать стягивающие его путы, пока Арджент не обращается к Коннору:

— Ну я же говорил — от нее не будет никакого толку!

Эти слова отрезвляют Рису, так что теперь она в состоянии выслушать Коннора.

— Риса, у меня есть план.

Девушка глубоко вдыхает, чтобы успокоиться.

— Говори. Я слушаю.

— План такой… Ты остаешься целой, меня расплетают.

— Какой это к черту план! — кричит она.

— Тс-с! — шикает Арджент. — Тебя же на весь самолет слышно!

И словно в ответ «Леди Лукреция» содрогается и издает механический скрежет.

— Риса, это план. Не слишком хороший, но уж какой есть. Арджент расскажет тебе подробности.

— Носовой обтекатель закрывают! — причитает Арджент. — Дюван вернется в любую секунду, если уже не вернулся. Нельзя, чтоб он застал меня здесь!

Но Риса не может уйти, пока еще не может. Сначала она скажет Коннору те слова, которые так трудно произнести, но которые значат сейчас больше, чем все слова на свете. Она боится, что другой возможности не представится.

— Коннор, я…

— Не надо! — Нижняя губа Коннора дрожит. — Если ты это скажешь, прозвучит как прощание, а я к нему не готов.

И хотя девушка не произносит этих слов, они здесь, незримо парят между ними, и они сильнее и прекраснее всего, что Коннор и Риса могли бы сказать друг другу.

Она наклоняется, целует его и торопится к двери, где ждет Арджент, оставшаяся половина лица которого багрово пылает от тревоги. И только когда они уходят, Коннор дает волю чувствам и произносит то, чего больше не в силах держать в себе:

— Я люблю тебя, Риса. До конца, каждой своей частью.

— Надеюсь, ты голоден.

Коннор вытягивает шею и видит Дювана, входящего с подносом в руках. Пленник отвечает тюремщику убийственным взглядом.

— Похоже, я зря надеялся, — говорит Дюван, — но все же советую покушать. И желаю тебе получить удовольствие от еды.

Дюван садится на единственный в комнате стул, ставит поднос на столик и снимает серебряную куполообразную крышку; из-под нее к потолку подымается ароматный парок.