Вчера, выполняя взваленную на него обязанность гида для бодекеровского лакея, Кэм заметил, как генерал и Роберта уехали на гольф-каре в отдаленную часть комплекса. Безусловно, они отправились туда не для изучения полей сахарного тростника и таро, которые «Граждане за прогресс» культивируют для вида, чтобы поддерживать впечатление нормальности. Кэм отдает себе отчет, что кроме особняка в обширном комплексе имеются и другие строения, скрытые в густых зарослях. Хотя он их никогда не видел, он знает, что они там есть.

Он знает также, что если спросить о них Роберту, та не скажет правды, как всегда. Уклончивость на грани обмана отточена ею до изящнейшего гавота, и танцует она его с такой ловкостью, что для Кэма это стало особой формой развлечения.

Генерал Бодекер же не настолько искусен во лжи. Все его вранье написано у него на лбу, как след от фуражки.

И впрямь Монтрезор! Король неискренности, самый презренный персонаж Эдгара По, который, уверяя Фортунато в своей дружбе, тем временем замуровывает его в тайную могилу. А кто же тогда Кэм? Фортунато, следящий, как укладываются один на другой камни его смертного приговора? Или у него просто разыгралось воображение? Ведь личность Кэма сложена из расплетов, а паранойя у них обычное явление; должно быть, во многих из его частей она расцвела сейчас махровым цветом. И все же он не в силах обуздать подозрение, что отгадка кроется во вчерашней отлучке Роберты с Бодекером. Где бы они ни побывали, именно там следует искать причину генеральской холодности и отчужденности. Должно быть, пришло время Кэму познакомиться с комплексом «Граждан за прогресс» на Молокаи поближе…

Он вспоминает, как писали на старинных картах в неизведанных местах:

— «Здесь водятся драконы». — Он произносит это вслух, но в саду нет никого, кто мог бы его услышать.

Она надеется, что им с Левом удастся найти Хенесси и Фретуэлла. Но одновременно надеется на обратное. Потому что в случае успеха Уна разорвет обоих мерзавцев на части. Не в фигуральном смысле, а в самом что ни на есть буквальном. Станет отрезать по кусочку, наслаждаясь их муками. Она ведь вполне на такое способна, разве нет? Вспомнить хотя бы, как она едва не отпилила Камю Компри обе его прекрасные руки, некогда принадлежавшие Уилу. Уна понимает, что поступи она так — и раскаяние мучило бы ее до конца дней, потому что Камю такая же жертва, как и Уил. Он не просил, чтобы его «сплетали». Опять же, Уил сам сдался пиратам ради спасения других. Из двух альтернатив он выбрал расплетение. Если бы Уна отняла у Кэма руки, она стала бы чудовищем, и это было бы необратимо.

Но разорвать негодяев на куски — совсем другое дело! Это будет справедливо. И принесет удовлетворение. Наверно. Может быть, свершив свой суд, Уна обрела бы хоть немного покоя. Но что сказал бы Уил? Позволил бы он ей это, зная, что тогда на ее душу снизойдет мир? Или стал бы на сторону Лева, желающего поймать орган-пиратов и отдать их на суд Совета племени? Чтобы привезти негодяев домой живыми, Уне потребуется невероятная выдержка. Даже если ей не хватит жестокости разорвать бандитов в клочья, то уж застрелить обоих не помешает никакая совесть.

Вот почему она и хочет их поймать, и не хочет.

В трущобах Миннеаполиса ночь. Может, эти трущобы и не такие грязные, как в других городах, но даже у Миннеаполиса есть дурно пахнущие подмышки и темные промежности. Уна здесь одна — так надо, потому что Лева легко опознать несмотря на его длинные волосы.

— Как бы я хотел пойти с тобой, — вздохнул он, провожая Уну в опасное путешествие в первый раз.

— Тебе все равно нельзя, — возразила она. — Потому что я хожу по кабакам, а тебе еще по возрасту пить не разрешается.

Собственно, Уне самой до двадцати одного не хватает шести месяцев, так что ей тоже пить не положено, но ее удостоверение личности утверждает иное.

Сегодня вечером она заходит уже в третий бар, а с момента прибытия в город это двенадцатый. Длинные черные волосы девушки стянуты на затылке яркой лентой наподобие тех, что Уил неизменно развязывал — он любил, когда ее волосы свободно струились по плечам. В сумочке она прячет пистолет — маленький, изящный двадцать второй калибр. Конечно, Уна предпочла бы свое ружье, но его же не возьмешь с собой в бар, даже такой вонючий и обшарпанный, как этот.

Уже три ночи она прочесывает злачные места Миннеаполиса, в которых в поисках удачи тусуются всяческие подонки и мерзавцы, один хуже другого. Уне удача пока не улыбнулась. Ни малейшего следа орган-пиратов, за которыми охотятся они с Левом.

Бар под названием «Залейся по горло» уже забыл дни своей славы, которая, по правде говоря, с самого начала была весьма дурной. Замызганные кабинки, дырки на темной псевдо-кожаной обивке скамеек кое-как залеплены скотчем. На полу линолеум, который, видимо, был когда-то синим. Освещение такое тусклое, что даже если здесь и остались какие-то краски, глаз не в состоянии их различить. Единственное, что производит еще более унылое впечатление, чем сама забегаловка — это немногочисленные посетители, жалкие и опустившиеся.

Уна присаживается у стойки, и бармен, некогда красавец-мужчина, ныне сильно потрепанный жизнью, подходит к ней. Уна сразу же предъявляет ему свое удостоверение личности и медицинскую лицензию. Незадолго до Глубинной войны алкоголь внесли в список веществ, подлежащих контролю, так что теперь каждый должен приобрести медицинскую лицензию, разрешающую его употребление. Впрочем, раздобыть лицензию проще пареной репы: ими торгуют спекулянты на улицах, их можно даже купить в автоматах, продающих лекарства. Попытка отлучить человечество от его любимой отравы успешно провалилась.

— Чего желаете? — спрашивает бармен.

— Пинту «Гиннесса».

Бармен приподнимает бровь:

— Мисс, вы сразили меня в самое сердце. — У него техасский акцент, который как-то совсем не к месту в Миннеаполисе. Уна одаривает его натянутой улыбкой, словно говорящей: «Дай мне мое пиво и пошел вон».

Она медленно потягивает напиток и присматривается к посетителям. Два парня, оба в наколках с ног до головы, бросают дротики, не обращая внимания на пьянчуг, время от времени мелькающих на пути их опасных снарядов. В глубине темных кабинок парочки заключают сделки, о которых Уне и знать неохота. Около стойки бара собралась обычная коллекция одиноких сердец и профессиональных алкоголиков. Один из них, сидящий у дальнего конца стойки, платит за ее пиво, не спросив разрешения, после чего вскидывает в приветствии два пальца и демонстрирует ряд желтых зубов. Похоже, этот урод живет в вечном Хэллоуине. Уна отвечает тем, что подзывает бармена и кладет на стойку собственные деньги.

— Вот, — говорит она. — Отдайте Кощею его бабки.

Бармен, по всей вероятности, наблюдающий подобные сцены постоянно, с довольным смешком выполняет ее просьбу. Непонятно, что его так развеселило: продемонстрированная Уной независимость или что забулдыге ничего не обломилось.

Когда бармену выпадает свободная минутка, Уна деликатно затрагивает тему, приведшую ее сюда:

— Вы не могли бы мне помочь? — начинает она, стараясь говорить вежливее, чем ей того бы хотелось. — Я ищу двоих джентльменов, чья профессия — торговля живым мясом.

Бармен смеется:

— Впервые в жизни слышу, чтобы кто-то называл орган-пиратов «джентльменами». Жаль тебя разочаровывать, милашка, но эта братия якшается только друг с другом. Таких, как я, они в свои дела не посвящают.

Уна продолжает с невозмутимым видом:

— Их зовут Хеннесси и Фретуэлл, — и внимательно смотрит на бармена — а вдруг тот как-то выдаст себя.

— Никогда не слыхал, — говорит он и принимается за привычное дело — моет грязные стаканы. Однако Уна замечает, что он моет стакан, который уже чист. Бинго!

За три дня это первая тоненькая ниточка. Теперь все зависит от ее осмотрительности и смекалки. Интересно, чего этот человек боится? Может, ему просто не хочется вмешиваться не в свои дела? Или он думает, что она из ФБР и собирается повязать его верных завсегдатаев? Ладно. Что бы ни скрывалось за молчанием бармена, наверно, стоит воззвать к его кошельку.