Действительно, нашелся покупатель коров… Старую мать впроголодь держит. Зимой всю ее пенсию в магазин перетаскал, потом и похоронные вырвал из-под наволочки. Стыдно от людей. Как помирились мать с сыном — один Инешке знает. Правда, через месяц Роза сама услышала от бабки Окси: Захара, говорит, Олег «выручил» — почти все деньги снял с книжки и отдал родной тетке. Выпить и Вармаськин любит, да не так, как Захар пьет. Если и выпьет — то не из своего кармана. Уж такой скупердяй Олег, что диву даешься. А, может, братья вдвоем пропили те деньги? Знаем ведь: коршун коршуну глаз не выклюет…

Роза подняла голову — на прокосе сидел Трофим. В ведре, в ногах, билась хвостом щука.

— Ты уху вари, сам косить буду.

— Мужики уже по поляне скосили, а ты только пришел, — накинулась на него женщина.

— Бестолковая, я уже домой бегал, видишь, ведро принес, — успокаивая, сказал Трофим. — Достал из сетки картошку, зеленый лук, положил около ведра. — Это, как говорят, подсластить архиерейскую пищу. — Ну, я начинаю, — он встал и начал точить косу.

Роза бросила рыбу между валками, та сильнее запрыгала. Схватила ведро и пошла к ближайшему роднику за водой.

Трофим косил, женщина возилась с рыбой. Ведро поставила на два кирпича. Они недавно чуть косу не сломали. Видать, их оставили прошлогодние косцы.

Когда уха сварилась, сели есть. Трофим недовольно бросил:

— Этой ночью Числав Судосев две сети мне изрезал. В том месте, где сверкающий шар видели…

— Что ж теперь, если изрезал? Человек свое дело делает. — Сказанное Розу не удивило, она много раз слышала о стычках Числава с браконьерами. Те стаями ходят, он против них — один.

— У сетей, сама знаешь, цена есть да немалая. Если будут то и дело их резать — без штанов останусь, — не успокаивался Трофим.

Роза молча собрала посуду и пошла ее мыть. Когда возвратилась, Трофим уже успел два ряда скосить. Роза принялась ворошить сено. Закончила, взяла косу. Работали молча. Потом сели отдыхать.

— Что закрыл рот, или я заставила твои сети изрезать? — наконец-то первой начала женщина.

Трофим пыхтел, пыхтел и злобно бросил:

— Не заставила, но, вижу, на его стороне стоишь. Это он зря так… Мы в одном селе живем, сквозь окна видимся. Сегодня он меня за сердце укусил, а завтра моя очередь. Или не понял, что с Симагиным, его помощником, друг друга защищаем? Еще посмотрим, кто кого…

— К Числаву больно не приставай: он реку охраняет, а ты выгребаешь ее. Еще посадят. Я с ним поговорю.

— Ну-у, посадят… Руки коротки. Если душманов убивал, тогда что, на соседа ружье поднимет? — Трофим вспомнил службу Судосева в Афганистане. — Преклоняться пред ним и не думай… А то смотри!..

Спор прервала Казань Зина, которая хотела подойти к костру, но отец не пустил — валки надо было ворошить. Она сразу пристала к Трофиму:

— Почему губы прижал, как старый мерин? Жена в спину поцеловала? — Села перед ним — короткую юбку свела судорога.

Рузавин не удержался:

— Тогда уж и пупок покажи.

— Тебя какая муха укусила? — Зина накинулась на Розу.

— Передо мной, лицемер, рубашку стесняешься снять, а за юбку чужой бабы двумя руками бы ухватился. — Рузавина знала, о чем говорила. Недавно Трофим Зине ведро щук отнес, а дома каждый хвост взвешивает.

— Ох, мать-кормилица, — от смеха Зина упала навзничь, из-под открытой кофты вышедшие груди головами старых сомов задергались.

Трофим встал. Сам, видать, слова жены не припустил мимо ушей: не доходя до середины прокоса, снял рубашку, обмотал голову и стал косить.

Солнце поднялось в зенит. Птицы попрятались в прохладные гнезда. А вот осы и мухи еще больше взбесились, хоть плачь.

Зина перед уходом сказала:

— Если останетесь ночевать, приходите к нам. Отец шалаш хочет поставить, уже ветки заготовил.

Роза взмахнула рукой, будто этим уверяла: как не придут, под небом не ляжешь — комары заедят.

Из-под косы Трофима падала с шумом высокая, пахнущая малиной трава, превращалась в густой валок. За полдня, считай, он чуть не всю поляну вылизал. Прокоса два оставалось пройти, как вдруг сказал:

— Я домой уйду, там дела есть…

— Какие дела? — оторопела женщина.

— Сказал тебе, кое-что провернуть надо. Идем и ты, завтра закончим.

— Ну, работник… Иди, иди, как-нибудь одна справлюсь. — Женщина воткнула вилы, которыми ворошила валки, и стала ждать, что еще муж скажет.

Тот молча надел рубашку, взял пиджак и направился к дороге. Роза не пошла за ним. Прошли те времена, когда слушала все его наставления, дрожала от каждого грубого слова. Подняла косу, стала косить. Отдохнуть села только тогда, когда закончила всю работу. Домой, конечно, не пойдет. Отдохнула немного и направилась к Зине.

У тех сено уже завяло. Завтра перевернут его и клади в омет. Роза тоже успеет, если вместе с солнцем встанет. Возможно, и Зина с отцом помогут.

Эмель спал под телегой, Зина копошилась над костром — что-то варила. Пахло дымом и палеными комарами.

Разбудили Эмеля. Тот, не умываясь, из чугунка деревянной ложкой стал вытаскивать кусочки сала. «Ты здесь не один! Вначале умойся», — заворчала Зина. Старик недовольно встал, зачерпнул из ведра пригоршню воды и поднес к лицу.

Роза не села с ними. Направляясь сюда, она съела яйцо. Прислонившись к шалашу, смотрела, как лошадь, привязанная к сосне, разгоняла хвостом надоедливых комаров.

— А что, если на ночь пойдем купаться? — пришла к Зине неожиданная мысль. — Не забыла, Роза, как туда в молодости бегали? Ночью, после клуба…

— Бегали, бегали… — проворчал старик. — Иди, купайся — там тебя давно ждут!..

— Ой, дядя Эмель! Да мы тебя сторожем возьмем! Большую палку дадим в руки, посадим около берега… — оживилась Роза.

— Эх, ведьмы, ведьмы, разве уйдешь от вас! Тогда на лошади отвезу. Там и Аташку искупаю.

Зина потушила костер и, пока отец запрягал лошадь, успела шепнуть подруге:

— Ой, сегодня русалками поплаваем…

Сура встретила их белым туманом. От воды несло осокой, рыбой и кубышками. Кубышки желтели глазами кошек, будто пугали. Эмель постоял-постоял, смотрит — женщины стесняются раздеваться, по песчаной тропе спустил лошадь к берегу. Аташка далеко не зашла, только замочила ноги. Уже потом осторожно прислонила к воде мягкие черные губы, стала искать чистые струи воды. Когда нашла их, вытянув шею, стала медленно пить.

Эмель за свою длинную жизнь сто раз видел, как пьют животные и всегда каждый водопой удивлял его. Лошадь, была бы она старой или молодой, на воду никогда не набросится. Эмель верил: между лошадью и ее питьем есть что-то такое, что сближает их, дает новые силы. К стоячей воде лошадь никогда не притронется. Аташка пила, Эмель прислушивался. Зина с Розой стали заходить в реку. Хватали и хватали воду пригоршнями, а сами говорили о Миколе Нарваткине. Зина рассказывала, как встретилась с ним, как тот жил у них. И ни слова — о своей любви. Не зря говорят: душа женщины — глубокий темный омут.

Неожиданно она испуганно вскрикнула:

— Ой, это что такое?!

Схватили одежду, подбежали к Эмелю.

Невдалеке с ивняка в воду заходил лось. Плывя на тот берег, он сильным дыханием разгонял воду. Ветвистые рога походили на выкорчеванный большой корень. Кричать Эмель не стал — пусть плывет, и его, видать, комары искусали.

— Вот тебе купание на Ильин день, — подводя лошадь к телеге, заулыбался старик. — Почему убежали? — спросил он женщин. — Сесть бы вам на его широкую спину, будто на качели…

К шалашу вернулись к полуночи. Эмель привязал Аташку к переднему колесу, бросил перед ней сено, а сам прилег в телегу. Женщины прикрыли вход в шалаш одеялом, так же уснули. Шалаш пах сухой малиной. Говорить с Зиной было не о чем — дорогой всё переговорили. Уже засыпая, Роза вдруг прикоснулась к плечу подруги:

— А я-то думала, что Миколь вам помогает…

— Держи карман шире, поможет. Он Киргизову косит. Во-он где его пай! — Зина показала рукой вправо и сонно зевнула.