— Де-ла, — только и смог сказать председатель, в сердце будто вонзили острую иглу. Так часто бывает в жизни: за два дня — сразу две беды.

Жена Комзолова страдала неизлечимой болезнью… И вот сегодня ее провожают в последний путь.

Павел Иванович шел за гробом с опущенной головой, даже мороз не изменил бледности его лица. Он смотрел и смотрел на желтое лицо покойной. На ее чело падал снег и не таял.

«Хорошо, что не дождь, с ног до головы бы промокла», — думал Павел Иванович. Он шел с сыновьями, слева — младший, Митя. Дома его звали Митек. Ему недавно исполнилось шесть лет, и он, видимо, еще по-настоящему не понимал, какое горе постигло их семью. Утром встал сегодня очень рано. Поднял вздремнувшую около него Казань Олду и стал спрашивать:

— Олда сырькайнем2, где мои лыжи, на горку пойду кататься.

Ребенок совсем, что с него возьмешь?..

Женя, старший, в этом году заканчивает восьмилетку. Он шел за гробом и плакал, вытирая слезы рукавом. Всем своим существом осознав тяжелую утрату, Женя нервно гладил руку отца, словно ища поддержку и те силы, которые укрепляют душу. Павел Иванович знал, что сын почти всю ночь не спал, даже икота возникала у него. «Если сейчас повис у меня на руке, то что будет на кладбище? — тревожно подумал он. — Как бы не случилось с ним истерики!»

Старший Комзолов сам еле удерживался от слез, но по-мужски крепился. Поднимаясь на гору, оступился и чуть было не упал.

Женя поддержал его. «Ты посмотри, даже и не думал… Сам худенький, точно прутик, а сила есть!»

Кладбище расположено на пригорке, окутано деревьями. Ивы и тополя — толстые, высокие, скрипели голыми верхушками, будто жаловались на то, что люди редко навещают могилы родственников. Стояли грустные кресты и железные памятники со звездами. От широких ворот между деревьев тянулись тропинки. Здесь хоронили из Вармазейки, деревень Чапамо и Петровка. Правда, последней деревни сейчас уже нет, ее жители переехали на центральную усадьбу, но местом похорон осталась левая сторона кладбища.

— Пал Ива-ныч! Пал Ива-ныч! — позвал женский голос.

Комзолов повернулся — около машины стояла Лена Варакина.

— Мужики спрашивают, изгородь сейчас занести?

Из гаража привезли железную загородку, ребята, видимо, не зная, что дальше делать, ждали, что им скажут.

— Ваше дело, — тихим голосом произнес Павел Иванович.

… На гроб падали комья земли. Горько плакали женщины. Сильно кричал Женя…

Вскоре вырос холмик. Павел Иванович прислонился к березке, стал разглядывать стоявшие перед ним кресты. Под деревом их было четыре: здесь похоронены его мать с отцом, бабушка и дед. И вот сегодня поднялась еще одна могила. Когда поправили холмик и поставили памятник с фотографией, Павел Иванович грустно надел кроличью шапку, хрипловатым голосом сказал стоявшим рядом сыновьям:

— Вот и нет теперь у нас матери…

Хотел еще что-то сказать, но губы не послушались.

Женя нервно взял его за руку и, не оглядываясь, они пошли по узкой кладбищенской тропе.

После поминок, когда Комзоловы остались дома одни, Павлу Ивановичу стало плохо: болела грудь, словно там что-то горело. Он зашел на кухню, зачерпнул холодной воды, выпил. Это, конечно же, не помогало. Стал ходить по дому. Мытые половицы скрипели, как старая телега. А может, они совсем и не скрипели: просто ему так показалось? Прошел в переднюю, поправил сползшее с Мити одеяло, посмотрел на печку, где лежал Женя… Тот не спал.

— Пройдемся, сынок, по улице, — тихо сказал Павел Иванович, и cтал надевать шубу.

— Пап, я завтра в школу не пойду, — из темного угла раздался усталый голос.

— Завтра, сынок, какая там школа! Мать навестим. На второй день по утрам всегда ходят на кладбище. Самое страшное сейчас осталось позади. Только вот, если подумать хорошенько, осталось ли или же нет? Может, оно еще и впереди? Идем, собирайся.

Женя тихонько прикоснулся ногами к теплой печурке, затем так же тихо, словно больной, спустился на холодный пол.

«Вернемся, натоплю печку, детей бы не заморозить», — подумал Павел Иванович, а вслух сказал:

— Женька, ты пока одевайся, а я пойду дрова принесу, на ночь печку затопим.

На улице было холодно. Павел Иванович достал сигарету, прикурил. «Первый раз за всю жизнь взял в руки, — подумал он. Трубка, говорят, лучше успокаивает. Затянешься раз-другой — и тревога уходит».

Павел Иванович немного успокоился, но ненадолго. Когда нес дрова из-под навеса, вдруг почувствовал сильное сердцебиение — перед глазами запрыгали искры, он покачнулся и, как подкошенный, упал в снег…

Сознание вернулось к нему под утро в райбольнице. Открыл глаза — перед ним на стульях сидели Женя и Мария Семеновна, сельская фельдшерица, которая раньше приходила делать уколы его жене.

— Ты что, Павел Иванович, нас так пугаешь? — улыбнулась женщина. — Не вышел бы Женя вовремя — кто знает, что случилось бы…

Павел Иванович попытался встать, но руки-ноги не двигались. «А-а, — догадался он, — привязали к койке».

Пошевелив спекшимися губами, произнес:

— Зачем привязали? Чтобы не бушевал?

— Тебе, Павел Иванович, не велели поворачиваться и вставать. Для больного сердца это вредно. Оно не любит, когда организм напрягается, — постаралась успокоить его фельдшерица.

— Сердце? Оно никогда у меня не болело, — удивился Камзолов и, словно что-то вспомнив, добавил: — А, вот в чем дело…

— Эта отрава к добру не приведет. Никак не пойму, что хорошего в куреве? — Мария Семеновна не успела закончить фразу, как в палату вошла девушка в белом халате. Вежливо поздоровалась с Павлом Ивановичем, села рядом и произнесла:

— Давайте Вас послушаем.

— Это наш новый врач, — пояснила фельдшерица и сказала: — Наталья Федоровна, шофера мы домой отпустим, а сами с Женей пешком пойдем.

— Идите, идите, опасность уже миновала. — Скоро плясать будем, так? — улыбнулась врачиха, глядя на Комзолова.

Павел Иванович облизнул высохшие губы:

— Спасибо, доктор, за теплые слова!

— Какое спасибо? Это наша работа — помогать людям, — ответила врачиха. — Отдыхайте, я скоро приду. — И вышла из палаты.

Женя попросил отца остаться.

— Вы идите. Мне уже полегчало. Митя проснется, испугается: дома никого нет, — волнуясь, сказал Комзолов.

Мария Семеновна и Женя попрощались и вышли. Снова появилась врач, о чем-то спросила. О чем? А-а, как доехали…

Павел Иванович признался, что не помнит.

Принесли манную кашу. Медсестра поставила тарелку и стала его кормить. Комзолов хотел приподняться — как-никак, не ребенок, но та не разрешила.

Каша была невкусной, от нее пахло заброшенным колодцем.

В больнице Павел Иванович впервые. Правда, раньше он много раз навещал жену, а вот сам серьезно не болел, если не считать двух случаев в детстве. Тогда бабушка, помнится, парила ему ноги, и после двух таких процедур кашель, как обычно, проходил. Не зря жена перед смертью говорила ему: «Ты, Паша, человек здоровый. Умру — женись на другой, детей не оставляй. Они без матери — как ива в Чапамском овраге».

Ива, о которой вспоминала Вера, всегда была одна — одинешенька. Росла между Чапамо и Вармазейкой на пустыре. Высокая-высокая, ветви всегда немного грустные, даже весной. Как попала туда, в камыш, один Инешкепаз3 знает. Возможно, ветер занес семенем. Земля, всех баюкающая, цветущая, как молодая женщина, дала корням силу, и дерево из года в год становилось все сильнее и увереннее, поднялось так, что и громом не свалить. Но все в мире, увы, обманчиво. И человек тоже, бывает, ошибается. Видит чаще только то, что сразу в глаза бросается. А вот жизнь возьмет да и круто изменит увиденное. В судьбе Павла Ивановича случилось такое же: его супруга Вера, которая была очень красивой, стройной и высокой, за последние годы так резко изменилась, что ее даже не узнавали соседи. Не зря, наверное, говорят: болезнь красоту не дарит.

…Ах, какой нежной и цветущей была та весна, как часты были встречи с Верой! Помнится, тогда он, совсем еще юный, возвращался с Ваней Вечкановым из райцентра, куда ездили за костюмами. Друзья улыбались смеющемуся солнцу, радовались жизни. Еще бы — ведь послезавтра они поедут в Саранск отвозить в университет документы.