— Что, Розовуля, подарок нравится?

Хозяйка набухшими губами поцеловала его в обе щеки: как не понравиться, как раз по ней!

Работает Роза медсестрой, надоели белые халаты, красная кофта очень к лицу! И на дежурство сегодня наденет…

Сидя на стуле, Миколь наблюдал за женщиной. Та спрятала подарок, разложила диван, постелила простыню… Потом зашла в ванную, включила воду. Вышла оттуда в коротком тонком халате, на котором красовались попугаи. Задернула шторы. Стало темно.

Миколь тоже встал. Он знал характер Розы, и оба пошли по знакомой тропке, не торопясь, взлетая всё выше и выше. Роза верила: суженый ее занят работой. Миколь верил: Роза любит и ждет только его одного…

После ухода женщины Нарваткин вышел на балкон, сел в плетенное из прутьев кресло и начал разглядывать улицу. С третьего этажа многое в глаза не бросается. Миколь сейчас ни о чем не думал. Да и о чем переживать? Дело и здесь найдет, и насчет Розы всё ясно. Хоть всю жизнь с ней живи. О той Розе, которая осталась в Вармазейке, он не вспоминал.

Пусть там, в гнезде мужа, кипит-страдает, к себе не подпустила — и не нужно, другие пустят. Разве это большое горе, когда женщина бьет каблуками?! Лошадей хомутают, не то что женщин!

Дома будто вырвались из соснового леса и присели вдоль Суры: дальше некуда было идти — река не пускала! По улицам скрипели узкие дощатые мосточки. Идет по ним человек — скрип далеко слышится. Для старушек дело — приоткроют окна и смотрят, кто прохожий, куда спешит… Из-за этого, кажется, и ночью не спят.

Если пойдет какой-нибудь парень за девушкой, и тогда интересуются, кто за кем бегает, к кому скоро сваты пойдут… Каждая свадьба — радость для всего села: новая семья, дети родятся. Умрет человек — родственники отнесут его на кладбище, что на пригорке, поплачут-попричитают — село и это переживет. Такой уж обычай у Вармазейки — за всех грустить, всех жалеть.

В Вармазейке жалеют и Кольку, сына Кузьмы. Ни родных у него, ни близких Слепые его родители были нищими, однажды зашли к одной старушке переночевать — втроем умерли от угара. Он, шестнадцатилетний паренек, гулял в это время на улице, поэтому живой остался.

Куда уйдешь из Вармазейки, зярдо тетянзо-аванзо калмотне21 на здешнем кладбище? Какие дороги будешь искать, когда читать не можешь? Здешние учителя совали под нос Кольки букварь, но, видать, не смогли его выучить.

Кольке сейчас двадцать четыре. Живет в том же доме, где родители погибли. Летом пасет сельское стадо, зимой возит корма на колхозную ферму. Корни, как говорится, пустил в селе на сурском берегу.

Вольный человек Колька. Жены нет. Некому приготовить ему пищу. Но все равно не голодает. Смотришь, сегодня он в одном доме поест, завтра — в другом. И так — с ранней весны до глубокой осени, когда сельское стадо на лугу. Терёнь Лексей еще пацаном взял его в подпаски. Выходит, он и первый его учитель. В селе сейчас кому протянешь кнут — не найдешь таких. В министры хоть каждого ставь, а стадо пасти нанимали только их, Лексея и Кольку. Сейчас он уже не Колька — Коль Кузьмичем зовут. Не назовешь его по имени-отчеству — обидится, шапку тебе бросит под ноги. Сельские ребятишки начинают травить его: «Коль Кузьмич, Коль Кузьмич, без колес купил «Москвич»! Он не обижается на них, говорил: «У, тыкви!»…

От парня постоянно пахло дегтем, которым почему-то мазал свой кнут из кожи, и сухой травой. Лицо его летом и зимой одного цвета: желтое, солнцем опаленное. Болезней Коль Кузьмич не знает — грудь всегда нараспашку, никакими морозами не возьмешь. Здоровый парень, да ума мало. Где его взять, если родители были такими?

В это лето Коль Кузьмич пасет стадо один — у деда Лексея ноги заболели. Другого некого взять. Утром Коль Кузьмич выйдет на окраину села, достанет из кармана штанов ивовую свистульку, и снова прольется незамысловатая мелодия, которую очень хорошо понимали коровы. Они привыкли к своему пастуху.

Как всегда, с Коль Кузьмичем его пегая лошадь. Ее жители попросили у колхоза. Так, говорят, пастуху легче пасти.

Вот и сейчас Пегая с седлом стояла перед окнами Митряшкиных, отгоняя хвостом ос. Лошадь ждала хозяина. В селе сразу догадались: пока отдыхает стадо, Коль Кузьмич пошел обедать к бабке Оксе. Этой весной она купила двух овец, из-за этого пастух и зашел.

Коль Кузьмич вышел на крыльцо довольный — сильно набил желудок, хоть ужинать не приходи. На ногах — сапоги, на голове — шапка, на самом — темная рубашка. Не столько такого цвета — просто давно не стирал.

— Ой, бабка Окся, хороши твои овцы. Не бойся, до осени зохраню.

— Сохранишь, сынок, как не сохранишь. Это мое самое большое богатство. Иди давай, боюсь, коровы не разбежались бы, — торопила бабка пастуха. И, наверное, не попусту: недалеко от калды раскинулось пшеничное поле, скотина туда переберется.

Коль Кузьмич вскочил на лошадь, стукнул по боку кнутовищем.

Скачет пегая туда, куда гонит хозяин. Дома будто пляшут перед ним, окна кажутся колыхающими волнами. Сзади домов виднеются бани. Хороший хозяин — баня большая, из добротных бревен, у лентяя клонится к земле.

Потом пошли огороды. В одних — зеленые сады, в других — картофельная ботва.

Лошадь пошла рысью по мокрому песку. Ноги в нем не вязнут. Смотрит Коль Кузьмич вокруг, сам во весь рот гогочет. Над головой солнце лохматой лисой повисло.

Летая вдоль берега, кричали трясогузки. Капризные, как дети. Вот одна окунула клюв в воду, схватила на легкой волне рыбку — и вновь в высь, в синее небо.

Коль Кузьмич не выдержал, спустился купаться. Снял кирзовые сапоги, разделся, хотел было зайти в воду, но, видимо, почувствовав холод, попятился, только голени замочил.

Лошадь протянула тонкую шею, стала фыркать, плеская воду. Не пила — песни разгоняла с воды.

На островке — камни. Они покрыты ржавчиной и сырые. Коль Кузьмич сел, склонил взлохмаченную голову к воде, стал ее мыть. С волос потекла желтая пена.

Перед ним сели птички с белыми грудками, жалобно крича, будто кто-то разорил у них гнезда. Ноги длинные, тонкие. Волна отступит, они — цок-цок-цок! — за ней по песку, волна хлынет — и они назад. Хитрые черти, не потопишь!

Чего только нет на берегу! Разбитые ракушки вымытыми блюдцами сверкают. Сброшенный волной тростник пахнет йодом. Недавно он зеленел, сейчас совсем землистый. В воде плавали доски, корни трав, ветки. Вытащи их из воды, приди денька через два — десяток костров разведешь.

Кругом свобода, свежий воздух и понурые ивы. Иногда только откуда-то послышатся голоса — и вновь ни звука.

Коль Кузьмич любит тишину. Достал ножик, отрезал с ивняка прутик и начал строгать. Вскоре получился новый свисток. Маленький, почти с воробья. Прислонил к губам — не свисток засвистел, а нежная песня перепелки. Встал Коль Кузьмич и удивился: лошадь внимательно слушала его, даже хвостом не махала.

Со стороны Вармазейки послышался гул мотора: кто-то плыл на лодке. Вскочил Коль Кузьмич, торопливо оделся, завел Пегую в кусты, а сам притих около нее.

Ждать пришлось недолго. В сторону Кочелая по Суре летела моторная лодка. В ней сидел мужчина с толстым животом. Несмотря на жару, он был в резиновом плаще. Быстрая лодка, на рысаках не догонишь. Подняла такие волны — до берега доходили. За ней мчалась другая, только поменьше. В ней сидел Числав Судосев, инспектор рыбохраны.

— Жислав, у-у! — закричал Коль Кузьмич и сам начал махать рукой.

Лодка Судосева будто услышала крик Коль Кузьмича — зачихала, словно заболевший человек, и остановилась.

Судосев начал копаться в моторе. Тот не заводился. Увидев пастуха, взял весла и стал причаливать к берегу. Доплыл и спросил:

— Ты, оякай22, не узнал того мужика, кто до меня воду мутил?

— Не-е, дружок, не знаю… Видать, он с Заранска приехал, не кацелаевский…

Инспектор привязал лодку к иве, достал авоську.

— Садись, Коль Кузьмич, пообедаем.

— Басибо, Жислав, я недавно поел…