— Я сейчас, красавицы, я сейчас… — старик зачерпнул из деревянной бочки ведро воды и заспешил к женщинам. Те жадно пили. Эмелю приятно: эту вкусную воду возит с Дионисийского родника его внук Валера. Старику очень сильно хочется, чтобы Зина и оба внука остались жить с ними. Недавно он услышал шептание дочери с матерью: разошлась, говорит, с новым мужем, одной тяжело растить сыновей. Разве легко, если даже на сельском рынке кусок мяса не купишь — цены кусаются.

Над лугом не воздух, а настоящая медовуха. Пьянящая, слаще слащего. Мужчины сели курить. Женщины смеялись громко, почти ржали, как молодые кобылицы.

Косил и Олег Вармаськин. По спине пролил семь потов — боялся отстать.

В полдень, когда люди сели передохнуть, Олег с Захаром Митряшкиным на машине поехали на пчельник, новый мед пробовать. До пчельника километра четыре, он на той стороне Бычьего оврага. Навстречу к ним вышел пчеловод Филя Куторкин. В белой фуражке и брюках, будто врач. Сослепу старик не сразу их узнал. Но поняв, что гости привезли вина — чуть не заплясал!

— Мы на минутку. Только навестим тебя — и назад. Что недавно обещал нам, приготовил? — Захар не стал тянуть время, сразу начал с дела.

— Как же, сват, я попусту слова на ветер не бросаю.

Сам заспешил под навес, достал оттуда трехлитровый бидон и протянул Митряшкину. Тот без разговоров положил его в кабину. Зашли в небольшой домик. Там стояли три табуретки, стол и койка. Филя сполоснул прилипающие к рукам стаканы, поставил перед Вармаськиным. Тот откупорил бутылку, разлил на троих. Бодонь Илько не стал пить.

— Дед, много собрал с первой качки? — деревянной ложкой черпая мед, обратился он к пчеловоду.

— Да как сказать… Кое-какие ульи пустые. Пчелы ведь, красавец, как люди — не все любят трудиться, — протирая мышиные уши, хитро подмигнул старик. — Да больно не переживай, тебе хватит. — Сам пристально смотрел, как ходят ложки.

Захар ел неохотно, а вот Илько даже чавкал — видимо, вкусный мед. Филя прикоснулся к его плечу:

— Бидон женщинам отвезете, не ошибся?..

— Им, куда же еще? — улыбнулся Вармаськин.

— Вы молодые. Женщины, как мухи, любят таких, — по бегающим глазам деда засверкали зеленые огоньки. — Хе-хе-хе, если бы вернулась молодость, с вами бы пошел.

— Идем, дед, и сейчас годишься ноги держать, — усмехнулся Вармаськин.

— Нет, парни, как-нибудь сами с усами, — он толкнул локтем Бодонь Илько. — А вот рань-ше!..

И стал рассказывать о «подвигах» молодости. Выходило, что будто все красавицы стелились перед ним. Захар и Илько слушали, Олег смотрел в окно. Над пчельником кружился рой пчел. Около пятидесяти ульев здесь, если не больше.

Неожиданно Олег сказал:

— Вы отдыхайте, у меня голова что-то закружилась. Пойду по лесу пройдусь.

— Здешний воздух — лекарство, боль как рукой снимет, — приятно стало старику.

Под деревьями не так было жарко, как в домике. От водки и меда по телу Вармаськина пошел пот. Постоял, постоял он и по узкой, вьющейся змейкой тропке направился к ближайшему роднику. Родник бил из-под раскидистого вяза, который жилисто прилип к пригорку.

Олег снял мокрую рубашку, стал мыть спину. И здесь под кустами увидел самогонный аппарат: корыто с трубой и котел. Котел был еще теплым. Выходит, старик рано утром гнал. «Вот это сплюснутый нос… Бутылку мою опростал, о своем изделии даже и не вспомнил, — нехорошо подумал он о Филе. — Подожди, жмот, я тебя проучу», — и той же тропкой заспешил в сторону домика.

Зашел под навес, откуда недавно старик вынес наполненный бидон, и глаза даже раскрыл от удивления: перед ним стояли три фляги! Олег поочередно открыл их.

Две были заполнены вонючей бардой, третья, поменьше — самогоном. Окунул палец, поднес к языку — крепкая сивуха, черт побери! Всех на лугу напоит! Закрыл флягу, схватил двумя руками и с собой, в машину.

Сел под окном домика, стал слушать старика. Тот рассказывал про какую-то цыганку. Илько с Захаром, схватив животы, смеялись. Болтун даже не улыбался, будто то, о чем чесал языком, действительно с ним случалось.

«Ври, ври, схватишься о пропаже — волком завоешь», — подумал Олег. Встал, позвал друзей:

— Поедем, парни. Люди косят, а вы здесь басни травите. Несолидно…

Илько сел в кабину, Олег с Захаром закурили папиросы. И здесь откуда-то налетели пчелы.

— Выбросьте курево! — крикнул Филя. Олег — юрк! — открыл дверцу машины, взлетел в кабину. И Захар пытался зайти, только не успел: во время спешки ботинок уронил. Нагнулся за ним, и тут пчелы впились в его мягкое место. Парень заорал во всю мочь.

— Где не надо, не будете пить. Здесь пчелы, а не женщины! — от смеха старик даже скорчился.

Потирая зад, Захар зло сверкнул глазами и полез в кабину.

На берег Суры вернулись вовремя: люди заканчивали скирдовать.

— Вот те вармазейские павлины, — начал Олег хвалить женщин.

— Ай, да Вармаськин! — восхищалась Казань Зина! — Не брагу привезли?

— То, что слаще браги… Мед!

— Пора уже заканчивать работу, устали очень, — вместо Вармаськина сказал Захар. Из-под его раскрытой рубахи виднелся волосатый живот.

К вечеру семь женщин, которые вилами нагружали машину Илько, присели около стога, пахнущего малиной и щавелем. Олег, угощая медом, подливал им самогонку, а сам при этом говорил:

— Так легче пойдет.

Увидел Варакина, крикнул:

— Эй, Федя, бык недоенный, вали сюда!

Когда тот подошел, протянул ему верхом наполненный стакан и добавил:

— Сосед твой нагнал, не стесняйся.

Федя к водке не больно тянулся, да ведь на халяву почему не выпить? Опрокинув стакан, прикурил.

— Наши красавицы ни от чего не устают, правильно говорю? — стал он хвалить женщин.

— Верно, верно, Федор Петрович! — зашумели те. — Ты мед попробуй…

Захар Митряшкин пил стоя.

— Почему не садишься, чай, так легче, — обратились к нему.

— Боится печать потерять, — усмехнулся Вармаськин.

— Какую печать?

— Какую… Да ту самую, которую пчелы поставили на мягкое место. Даже с гербом!..

Все громко рассмеялись. Даже Варакин хохотал, что случалось с ним редко.

Солнце село около реки; отражения стогов длинной чертой протянулись по низу берега. Виднелось, как прыгала рыба, разрезая гладь, от которой дул мягкий ветерок. Пахло только что скошенной травой, голоса раздавались по всему лугу. Эх, Сура-река! Как ты смягчаешь сердца людские! Как хорошо на лугах твоих! Люди еще бы говорили и пели, если не было домашних дел. Пора уходить. Расселись по машинам и поехали.

Олег Вармаськин остался спать в стогу. Так самому захотелось. Лежа на мягком сене, он вспоминал о другом лете. Это было на том берегу, где стояла деревянная мельница. Ее давно сломали — прогнили бревна. А вот Бодонь Галя, с кем он там встречался, до сих пор стоит перед глазами.

Олегу тогда было семнадцать, из-за девушки он приходил с Кочелая и оставался ночевать у тетки Окси. Сколько летних ночей провели с любимой! Сказки, а не ночи! Когда Олега посадили, Галя вышла замуж, и огонь его души погас, как будто и не разгорался. Правда, после Галя развелась, но было уже поздно.

С этими воспоминаниями Олег не заметил, как уснул. Сколько спал — не знает, только услышал, как кто-то гладил его по голове. Открыл глаза — перед ним стояла Казань Зина. В белом плаще, без платка.

— Ты что?.. — Олег даже растерялся, не зная, с чего начать разговор. Он думал, что спит у Захара на сеновале, где раньше зимой и летом хранили сено.

— Не пугайся, парень! Смотрю, на ночь остался, и я вернулась. Вдвоем, чай, легче… — и стала расстегивать пуговицы плаща.

Под горой занизанными в одну нитку бусами сияли три озера: Комоля, Сувозей и Настин Рот. Между ними только тропинки. Пройдешь мимо них — попадешь на узкий и длинный берег. Он протянулся почти на два километра к Суре. Вдоль нее и пройти боишься: цветы и ягоду луговую изомнешь…

Отовсюду раздавались людские голоса и звон кос.