— Да о кавалере Казань Зины. Все село удивляется. Какой он цыган? Он — эрзя…
— А-а! — громко засмеялся Ферапонт Нилыч. — Этого алю23 я хорошо знаю. По-эрзянски щелкает лучше нас…
— Откуда знаешь? — недоверчиво повернулся к нему водитель.
— Слышал, значит, если говорю.
Машина въехала в Вармазейку. Перед домами стояли только что срубленные срубы, лежали кучи бревен.
Глядя на них, Судосев не удержался:
— Поругать нужно за это Куторкина! Куда смотрит он, председатель сельсовета? Весь мусор вынесли на улицы, всем на глаза — смотрите, какие мы грязнули…
— Дядь Ферапонт, признайся, когда услышал, что Миколь эрзянин? — не отставал шофер.
— Когда, когда… В больнице навещал меня, там и поговорили на родном языке…
Судосев обманывал. Об этом он вспомнил вот из-за чего: четыре месяца Илько работал с ним в кузнице, а вот навестить в Кочелай не приходил.
Парень тоже понял его слова. Он не стал оправдываться, сказал прямо:
— Некогда было навещать, дядь Ферапонт. Из Ковылкина кирпич возили. Днем и ночью в дороге. Прости уж.
— Кому теперь мы, старые, нужны, ведь из больницы раньше срока выпустили…
Илько довез Судосева к дому, посигналил, чтобы вышли встречать, и вновь повернул машину. Ему еще нужно отвезти цемент в Бычий овраг, где трудилось почти полсела.
На двери висел замок. Ферапонт Нилыч сел на крыльцо и легко вздохнул: вот он дошел до своего жилья. Родной очаг всегда успокаивает, без него и жизнь не жизнь.
* * *
Сидя на берегу пруда, Миколь Нарваткин пытался забыть о том, что его угнетало. Но разве успокоится сердце, когда оно всё, до остатка, заполнено горечью? Вот и в это утро Миколь досадовал на безделье, которое царило в бригаде. В Бычий овраг, где рыли новый пруд, неустанно возили камни и раствор (сочли за большую стройку), а вот для больницы кирпича почему-то не нашли. С главным врачом Сараскиным пришлось зайти к председателю райисполкома Атякшову. Тот крутился, крутился перед ними, наконец-то позвонил в Урклей, и там обещали выделить. Тысячи четыре. За кирпичом Миколь послал городских друзей. Не устанут, два кузова наполнят. А сам вот по пути вышел из автобуса и подошел к берегу. К тому месту, где признался Розе в любви. Миколь даже сам удивлялся, как изменился его характер! Ни слова не говорил женщине наперекор.
Две недели он жил в Пензе. Ночью играл с татаркой Розой, днем бродил по городу. Надоело ему все, и он не выдержал, пошел на вокзал…
…И вот он снова в Вармазейке. Первым ему встретился Игорь Буйнов, зоотехник. Пожал руку и, улыбаясь, сказал:
— Гора, смотрю, сама пришла к селу. Зайди к Вечканову, он спрашивал о тебе. Нужен, стало быть…
В кабинете председателя табачный дым висел густым облаком — не продохнуть.
— Проходи, Миколь Никитич, что стоишь на пороге, словно чужой. — Иван Дмитриевич встал из-за стола и тут же спросил: — Как там на стороне насчет еды? В сметане и масле не купался?
— Искупаешься! В какой магазин ни зайдешь — везде один горох да березовый сок.
— Откуда, дружок, возьмешь мясо — почти все фермы порушили. В городе бычков не откармливают. Вот и приходится грызть горох. — Налил в стакан воды, выпил двумя глотками и добавил: — Вот поднимем брошенные деревеньки, наладим фермерские хозяйства — тогда и с мясом будем. Так, дружок? — председатель хлопнул сидящего около него парня.
Его Миколь сразу узнал, как зашел в правление. Это был Витя Пичинкин, мастер лесокомбината. Тогда бригада Миколя рубила Киргизову дом, он много раз подходил к ним.
— Мечты, Иван Дмитриевич, неплохие, только один вопрос у меня, — не удержался Нарваткин.
— Тогда спрашивай, чего молчишь?
— Я, председатель, вот что хочу понять: кто, скажи, поднимет брошенные деревни? Молодежи в Вармазейке мало. В основном почти все пенсионеры…
Председатель засмеялся:
— А ты зачем вернулся, гудроном бороны обливать?
— Я здесь, председатель, без корней. А без корней не только человек, но и дерево высыхает.
— Поставь дом — вот тебе и первые корни. Потом видно будет, что дальше делать.
— Из чего я его поставлю, из глины?
— Почему из глины? Сосновый срубим! — Председатель кивнул в сторону окон. — Деньги колхоз выделит, рабочая сила — своя. Вон и он поможет, новый бригадир плотников, — показал на Пичинкина.
— Посмотрим, чем собак ловить, потом уж и за дела возьмемся… — Миколь не сразу сказал, о чем часто мечтал.
Слова председателя не выходили из головы Миколя. «В самом деле, а почему бы не остаться в Вармазейке? Работа найдется, любимая — под рукой. Живи-крутись, только плашмя не упади — затопчут».
Вначале Миколь подумал, что председатель вызвал из-за сестры. Нет, о ней не вспоминал. Говорил о постройке новой церкви. Приходил, говорит, к нему кочелаевский батюшка Гавриил, просил помочь — выделить лес и деньги. А почему бы, действительно, не построить в Вармазейке церковь? Почему не вернуть душевный свет, который люди давно потеряли? Как раз время… Видимо, разговор, который вел Миколь с Вечкановым этой весной, не прошел мимо ушей председателя. Даже должность бригадира предлагает.
Мечты Миколя были похожи на течение широкой реки. Он не спохватился даже, как дошел до тракторного парка. Сейчас он жил со своей бригадой в доме механизаторов. Бараки лесничества оставили. Еду им готовят в здешней столовой Лена Варакина и Казань Зина. С Зиной Миколь давно расстался — надоела…
Перестав думать об этом, Миколь поднял голову и удивился: перед ним стоял отец председателя, Дмитрий Макарович. Поздоровался со стариком и сразу же юркнул в столовую. Еще остановит, надоест со своими расспросами.
Лена налила ему чашку мясных щей и как бы невзначай спросила:
— Миколь Никитич, ты почему к моим родным не заглядываешь?
Вспоминала, конечно, о Зине…
Нарваткин хотел было перевести разговор в шутку, но вышло по-другому:
— Мои родные по всему свету разбрелись, не знаю даже, когда и где встретиться со всеми!
— Это дело, Миколь, личное. Я только так спросила. — Женщина поджала губы, подняла пустое ведро, которое стояло у ног, и вышла во двор.
Миколь крутил головой и недоумевал: зачем о том вспоминать, что в сердце не прижилось?..
* * *
Ферапонт Нилычу часто снились страшные сны. Иногда они его даже вгоняли в пот. И сейчас, уснув на веранде, он увидел тот же сон. Будто в клочья разлетелся кузнечный горн и полетел в небо, откуда уже не упал…
За ужином рассказал об этом жене. Дарья Павловна, улыбаясь, остановила:
— Ты, старик, от старости маешься. Старость тебе некуда деть — все в кузницу носишь и носишь ее. Плюнь на горн — он что, пять быков тебе откормит?
— Тебе двух быков не хватает, стадо нужно? — разозлился Ферапонт Нилыч. Он понял, что хозяйка не прочь откормить еще двух бычков: семья увеличилась, сейчас в ней пять ртов.
— Зачем мне стадо? Мне и этого хватает. Спи уж и похрапывай себе, — пожурила жена. Когда поругаются, Дарья Павловна всегда ворчит и напоминает о храпе, ведь в молодости говорил, что никаких снов он не видит…
— У каждого свои заморочки, — оправдывался Судосев. — Ты тоже на храп мастачка.
— Что, что? Я говорю во сне? Да я и в детстве мышонком была. Это ты всегда зубами скрипишь… Сколько раз рядом с тобой мучилась от бессонницы, даже на улицу выходила.
— Хоть сейчас беги!
Дарья Павловна бросила ложку и зашла на кухню.
Ферапонт Нилыч сразу догадался, из-за чего старуха затеяла скандал. Ранним утром он ходил к председателю колхоза просить другую работу. В кузнице тяжело — больное сердце. Вечканов встретил хорошо, обещал что-нибудь подыскать.
Судосев вышел погулять. Остановился у тополей на краю огорода. В трудное время он всегда здесь, будто деревья помогали ему разгонять грустные мысли. Вот и сейчас они шуршали листьями, шепча о чем-то. По небу, как и в прошлую ночь, спешили пухлые серые облака.
Думая о Числаве, который, видимо, сейчас на Суре. «Нашел себе дело, — переживал старик за сына. — По профессии механик, а здесь за браконьерами гоняется… Хоть бы самосвал принял, пользы больше…» Думая так, сам хорошо знал, что инспектором рыбохраны некого ставить. Вот поработает немного, потом решит, как дальше быть.
