Герасим Яковлевич слышал одну сказку от дедушки. Однажды, рассказывал тот, встретились человек с волком, договорились жить вместе. Неделю живут, другую. Волк зайцев и куропаток ловит, мужик домашние дела справляет. Понял мужик, что не по своей воле живет.

Давай зверя обвинять: «Ты, волчара, за троих ешь. Хватит, давай поменяемся местами». — «Хорошо, — улыбнулся волк, — пусть будет по-твоему», — и отпустил друга искать еду.

Три дня мужик бродил по лесу. Три дня скрипел от досады зубами: живое мясо почти под ногами валяется, а в руки не дается. Вернулся домой с пустыми руками. Там его ждал чугун с мясом. Набил живот, свалился на лавку, давай храпеть. Храпеть-то храпит, но и сон видит. Будто идет он по густому лесу, навстречу — медведь. — «Куда спешишь, добрый молодец?»— начал расспрашивать его хозяин леса. — «Искать счастье!»— надменно ответил мужик и, подняв гордо голову, зашагал опять по своей дороге… Долго так шел, от усталости чуть с ног не валится. Уже хотел отдохнуть, но здесь увидел длинный пруд. Вода чистая-чистая, аж дно виднеется. «Сполоснусь и сразу пройдет усталость», — обрадовался мужик. Сбросил одежду, прыгнул в воду. И там, на дне пруда, остался. Не смог выплыть.

Дедушка, помнится, прищурив глаза, спросил внука: «Что, Гераська, сказка дошла до тебя?»

Герасим не стал лгать: до конца ее он так и не понял.

И старик добавил: «Когда идешь против Природы, хорошего не жди — погубит. Сильнее Природы ничего нет. Она рождает все на земле. Против нее руку никогда не поднимай».

Атякшов вначале сам не понял, почему ему вспомнилась услышанная в детстве сказка. Потом подумал: наверное, вот почему. Решили они вырыть в Бычьем овраге пруд — сами не знают, начинать или нет это дело. Пруд, конечно, нужен — хоть луга и поля с овощами поливай, хоть рыбу разводи. Сура что — ее воду качают предприятия. Овраг… Овраг как был ненужным, таким и остался. Раньше хоть малина там росла, сейчас и она пропала. Одна осока и дягиль колышутся. Ни на сено их, ни на силос.

И вновь защемило сердце у Атякшова… В последние годы совсем стали исчезать поселения, где раньше в каждой семье было по пять-шесть детей. Какие красивые названия были у тех деревень: Инелейка, Кузвеле, Пичегай, Миловка… Вместо них теперь ели и сосны. Каждую весну поют птицы в кронах деревьев, но слушать их уже некому. Люди оторвались от той земли, где родились, говорили-ворковали на родном языке. Вымерли деревни — потеряны звучные названия цветов, утеряны для языка и сочные диалектные словечки. Вспомнишь родные места, где на месте домов растут лопухи да крапива — такая тоска появляется, хоть рыдай!

Запустела и земля… Та, которая поит и кормит нас, качает, будто зыбка. Сейчас сама плача просит помощи. У детей и внуков тех, которые жили только лишь одним днем.

Теперь вот о Бычьем овраге… Пруд есть пруд, только ведь Галина Ивановна не зря сказала: с потерей Бычьего оврага пропадает и окружающая красота. А сколько родников затянулось илом? В то же время вставал другой вопрос: где взять для полей воду? Из Суры? Ту, как было уже сказано, заводы используют.

Думая об этом, Атякшов и не заметил, как к нему подошли проектировщики. С ними Вечканов с Борисовым.

— Ну что, великий пруд измерили? — после приветствия съязвил Атякшов.

— Э-х, как говорит сосед, каждый пруд — почти как небо, — ответил парень с черной бородой. Поставил на брезент приборы, вытер вспотевшее лицо, добавил: — Нечего жаловаться, хороший пруд выйдет, — и кивнул в сторону горы, откуда начинается овраг. — Там сделаем запруду. В половодье пойдет вода верхом — откроем шлюзы и все будет в ажуре.

— Строить, конечно, научились, об этом я наслышан. А как с природой? Ее не испортите? — смерил Атякшов мужчину тяжелым взглядом.

Тот пожал широкими плечами, удивленно бросил:

— А почему испортится? Природа на месте стоит! Чего беспокоиться — в ненужный овраг воду пустим… Красота вон где пропадает, — махнул рукой на лес, который темной стеной стоял за оврагом. — Сохнет он и сохнет…

Атякшов хотел добавить что-то еще, но, видимо, побоялся — в незнакомое дело лезет, поэтому и переменил тему:

— Говорите, хороший пруд получится? По-вашему, на сколько гектаров разольется?

— Около трехсот, думаем, будет, — ответил стоявший в сторонке мужчина, который смотрел на Суру. Среди незнакомых он был самым высоким и одет по-весеннему: в плаще, кирзовых сапогах, шляпе.

— Без пруда, Герасим Яковлевич, нам каюк, — не удержался Вечканов. — Если увеличим пастбища, чем их будем поливать? Он вон сколько места занимает, — показал на овраг.

— Это твое дело, председатель. Одного боюсь: как бы беды не вышло, — будто сердясь, начал учить Атякшов. Повернулся к мужчинам и закончил: — Думаю, здесь о многом нечего говорить… Если, друзья, нет у вас желания поехать с нами, мы вас не задерживаем.

И уже, поднимаясь к дороге, будто между прочим обратился в Борисову, который молча шел рядом:

— Юрий Алексеевич, тебе не сообщили: завтра в Саранск вызвали?

— Знаю, — ответил тот.

Атякшов кашлянул в кулак:

— Ну, ну, завтра, значит, отвезешь документы…

Борисов с гостями уехал. Герасим Яковлевич сел в «Уазик» рядом с председателем и тихо сказал:

— Идем покажи комплекс. Слышал, там большие перемены.

Солнышко уже садилось. У горизонта большим коромыслом висела радуга. Сура тоже понемногу утихала. Льдины уже не лезли друг на друга, не обдирали берега.

Атякшов грустил. А чего, собственно, радоваться: район топчется на месте, хоть не вылезай из хозяйств. С утра до вечера он на колесах: мотается по селам, во все дела пытается вникнуть. Сплошные заботы. А здесь еще Борисов палки в колеса вставляет. Однажды даже резко сказал ему: не разбираешься в строительстве — не суй свой нос…

Наконец-то Атякшов прервал молчание, повернулся к Вечканову:

— Иван Дмитриевич, как насчет нашего разговора? Знай, строительство комплекса — это не только твое дело, а всего района.

Председатель погладил волосы и произнес:

— Зачем нам это, Герасим Яковлевич? Люди, как я докладывал недавно, на фермах держат телят. Мы, что, для них дворцы будем строить? В каменных стенах телят долго не продержишь. Вот конюшня сгорела — даже для той не найду кирпич. Два раза в Саранске вставал на колени — а толку нет. Один начальник даже так сказал: скоро, говорит, лето, лошадей на волю выпустишь…

— А почему по этому вопросу ко мне не заходил? — нахмурился Атякшов.

— Да ведь из-за каждого гвоздя стыдно надоедать.

— Хорошо, этот разговор оставим на будущее. Я давно о другом хочу спросить: как там Чапамо?

— Шевелится понемногу. На днях заезжал. Школу просят, телефоны. Обещать им не стал. Нет у меня связистов. Школу бы, конечно, поставили, да некого учить. Шесть детей всего осталось.

— Может, когда-нибудь заедем туда?

— Это неплохая идея.

Не доехав до комплекса, Герасим Яковлевич вдруг подал руку Вечканову и сел в свою машину.

Вечерело. За селом открылась перед ними асфальтированная дорога. По ней «Волга» летела как на крыльях. По обочине мелькали пригорки с кустарниками. Из машины они казались людьми с седыми хохолками. Впереди, сквозь пелену тумана, горящими окнами мигало село Чапамо, где располагалась третья бригада вармазейского колхоза.

— Давай зайдем к Суродееву, давно у него не были, — сказал шоферу Атякшов.

В село не смогли заехать — туда можно было проехать только на лошади. Машина хрипела, еле-еле сдвигаясь с места, и в конце концов застряла совсем.

— Вы идите, я Вас здесь подожду, — буркнул водитель и вылез из кабины Достал из багажника лопатку с коротким черенком, начал выбрасывать наледь из-под колес.

Герасим Яковлевич не дошел и до крайнего дома — навстречу, будто из-под земли, появилась женщина в фуфайке, обрадованно вскрикнула:

— Василь Василич, ты?

— Ошиблась, сам его ищу.

— Ой, простите, — растерялась от неожиданной встречи с незнакомцем женщина. Пришла в себя и стала жаловаться: