При входе в кишлак, точнее, на то место, что было когда-то селением этих несчастных людей, процессия мальчишек начала постепенно обрастать взрослыми. Не бросая своих мотыг, которыми разбивали груды мусора, еще недавно представлявшего какую-то житейскую ценность, они молча вливались в шествие. Некоторые печально кивали мне. И, конечно, не следовало обычных для встреч вопросов-приветствий: «Салам! Сихат мо цынга дый? Стаси каробар цы ди? Стаси рогтйа гварым!» Никого уже не интересовало ваше здоровье и ваши дела. Тем более здоровье ваших родственников и даже тополя во дворе. Да и что можно было пожелать друг другу при встрече в таких обстоятельствах — только обменяться скорбным и сочувственным взглядом.

Вдруг кто-то остановил меня радостным возгласом. Это оказался Ахмет, еще совсем молодой парень. Он жил в дальнем высокогорном кишлаке и с самого детства был моим страстным болельщиком на празднике навруз. Каждый раз, как нам доводилось встречаться, он настойчиво пытался выведать или хотя бы понять, как это у меня получается — бросать камни без промаха. Он-то, отведя меня в тень чудом уцелевшей смоковницы, и рассказал о том, что здесь позавчера произошло.

— Праздновал свадьбу сына самый богатый человек в кишлаке. Вообще-то теперь он живет в городе, Ургуне. У него большой дом, свой бизнес, но в кишлаке полно бедных родственников. А родственники, сам понимаешь, святое. Вот для них он и решил устроить праздник. Ну, ты знаешь, что такое наша свадьба? Никогда без стрельбы не обходится. На этот раз устроили такую канонаду, да еще с осветительными ракетами, что пилот патрульного вертолета перепугался. Ему показалось, что вся эта канонада была вызвана его появлением. Очевидно, что его хотели сбить. Ну и, конечно, тут же связался по рации с командованием, доложил. Через полчаса прилетели тяжелые самолеты и сбросили бомбы.

Богач наш, как только услышал гул, сразу схватил своих детей, жену — и в машину. Джип его тотчас исчез в клубах дорожной пыли. А мы поняли, что к чему, когда было уже слишком поздно. Как видишь, уцелело только десятка полтора жилищ, что повыше и немного в сторонке — в основном тех, кто побогаче. А беднота, что лепилась друг к другу, — у них три стены общие, — так все и потеряла. Даже то немногое, что у них было. Теперь вот ковыряются, пытаются хоть что-нибудь отыскать. Хоть какое-нибудь одеяло или старый халат.

Почему-то женщины и дети бросились под родные крыши — да и куда тут спрячешься, все открыто. 53 человека погибло, больше ста ранено. Погиб мулла, самый ученый и уважаемый человек в округе. Хорошо еще, что наш богач вызвал по дороге «скорую помощь», обещал заплатить им. Почти всех раненых увезли в госпиталь в Кандагаре, остальных перевязали, а мне просто повезло — ни царапинки. Хотя впервые в жизни мне было по-настоящему страшно. Повезло, что я в то время умывался у реки, в стороне ото всех. Я сразу спрятался за большой камень и не шевелился, пока самолеты не улетели.

— За что нас так, Халеб? Ведь уже не первый это случай, когда бомбят наши свадьбы. Неужели мало нашей крови пролито? Неужели мало вдов и сирот? Нет, надо уходить отсюда, а то так и останусь холостяком — на жену здесь не заработаешь, а погибнуть можно запросто. Да я так и рассчитывал, что после свадьбы подойду к этому богачу, поговорю с ним, может, он поможет найти какую-нибудь работу в городе. Воевать не хочу. Недавно люди с оружием поднялись и в наш кишлак. Взяли семерых. Но мать меня так спрятала, что не нашли. Вот если бы я, как ты, умел бросать камни точно в цель. Тогда бы мне и сам шайтан был бы не страшен. До сих пор не могу понять, как это у тебя получается.

Он вопросительно и с надеждой посмотрел на меня.

— Не переживай, Ахмет. Я и сам не знаю. Просто бросаю — и все. Оказывается, попал.

Ахмет недоверчиво, с явной обидой на лице, обвел меня взглядом.

— Я понимаю, я бы тоже никогда никому не открыл свой секрет. Ведь Аллах или тот, другой, могли бы обидеться и наказать меня, лишить этого искусства. Да, все во власти духов и высших сил. Тут уж ничего не поделаешь. — Он печально вздохнул.

Я вынужден был с ним согласиться — и тоже со вздохом развел руками. Не мог же я без конца твердить, что ничего не знаю о своем, можно сказать, таланте. Он бы обиделся смертельно, а так мы теперь оба — сообщники, причастные к великой тайне. С облегчением заметил, что обида ушла из наивной души Ахмета.

— Послушай, — сказал он. — У меня есть очень сильный амулет от чужого завистливого глаза. Достался от деда. Мне все равно никто завидовать не станет. Но тебе, думаю, может пригодиться.

Он достал из одного из многочисленных карманов потертой кожаной жилетки небольшой черный камень неправильной формы. Как будто его долго мяли и камень сохранил все изменения и прихотливые складки, возникшие во время этого процесса. Я протянул руку. Камень оказался неожиданно тяжелым.

— Он оттуда, — Ахмет многозначительно поднял палец к небу. — Это тебе на память обо мне. Ты самый удивительный человек, которого я встречал. Таких глаз, как небо, из чистого лазурита, я никогда не видел. В Нуристане у всех такие?

— Есть и зеленые, — улыбнулся я.

Ахмет опять недоверчиво и с зарождающейся обидой исподлобья взглянул на меня. Его, видимо, насторожила моя улыбка.

— На самом деле зеленые?

— Да. А ты думаешь, что такая мелочь, как цвет глаз, может быть затруднением для Аллаха?

— Не думаю. Просто мне такие глаза никогда не встречались. Я ведь дальше соседнего кишлака нигде и не был.

— Молодой еще, успеешь всего наглядеться. А потом поймешь, что лучше родных мест и нет ничего в мире. Нигде нас никто не ждет, нигде мы никому не нужны. Признаюсь тебе, что я тоже в молодости рвался из родных мест, а теперь отдал бы все, чтобы туда вернуться.

За эти годы я освоил и пушту, и дари. Понимал почти все в сфере обиходной речи и мог сносно объясняться. Но, тем не менее, все же старался без крайней нужды не встревать в ненужные разговоры. Все-таки акцент выдавал чужака и сразу настораживал незнакомых. Может, и с Ахметом уж слишком разговорился. Но все-таки паренек тронул меня — подарил амулет деда. А что такое амулет для пуштуна, я знал не понаслышке. Если крестьянин-афганец, да и горожанин тоже, забыл дома один из нужных для определенного дела амулетов, то с полдороги вернется. Амулеты — защитники от злых духов, беззаконно вершащих свои черные дела. Больше всего боится простой пуштун сглаза и порчи. И каких только камушков, кусочков дерева или кожи не обнаружишь у него в карманах, не считая тех, что висят на шее или на запястье. Древние языческие поверья, идущие от прошлых тысячелетий, мирно уживаются с любой, самой современной религией.

Я сдержанно, проникновенно глядя в глаза, поблагодарил Ахмета и пожелал, чтобы его жизнь как можно скорее изменилась к лучшему. И чтобы жену он нашел и богатую, и красивую.

Ахмет махнул рукой и улыбнулся:

— Да я на любую согласен! Только чтобы не очень старая и не ленивая.

Хотел было напомнить, что сам Мухаммед женился первый раз на далеко не молодой женщине. Но вовремя удержался. Для таких женщин, как его Хадиджа, обыденные и стандартные мерки неприменимы. Как неприменимы они и к самому Мухаммеду.

За время долгой жизни на этой земле мне часто приходилось слышать, особенно на базаре: мол, не связывайся с ним, он же из Кафиристана, с джиннами дружит. Только дружбой с джиннами и чуть ли не с самим Иблисом, их всевластным главой, шайтаном, объяснял простой народ мое редкое умение бросать камни точно в цель. Тем более, что в этой стране камень то и дело пускали в ход — благо этого добра здесь хватало. А побивание камнями — было одним из видов традиционной казни. Не удивительно, что соревнование по метанию камней включили в программу самого почитаемого народом и самого древнего из дошедших до нас праздника. Так же как и включили в него состязания по вольной борьбе, спортивные забеги, конные скачки.

Афганский навруз — в переводе «новый день» — похож на нашего Ивана Купалу. Он связан с древним культом Солнца и его легендарным пророком Заратуштрой. Но только мы уже прощаемся с солнцем, когда оно только начинает уходить с небосклона, а там радостно встречают его первую победу — день весеннего равноденствия. Пусть тьма и свет пока уравновешены, но солнце с каждым днем прибывает, дарит живущим новые плоды и новые жизни. Как и наш Иван Купала, навруз тоже сопровождается прыжками через огонь — семь прыжков очищают ото всех грехов. Ведь огонь — это тоже маленькое солнце, сжигающее всю нечисть.