Мы еще раз заглянули в посольство, я получил нужную бумагу и отправился на переодевание. Но сначала Антипович послал меня в парикмахерскую, а потом, когда я помолодел лет на двадцать, отправил в каптерку к старшине. Тот быстро подобрал новенькую песчанку — почти такую же, как была у меня когда-то. Кликнув дежурного по роте, старшина приказал ему, чтобы нашли кого-нибудь пришить мне погоны. Но я отказался, пришивал сам и снова чувствовал себя новобранцем. Показалось, что мне снова девятнадцать и вся жизнь впереди. На глаза навернулись слезы. На погонах скромно зеленели четыре маленькие звездочки. Из ефрейторов — в капитаны. Все же стремительный ритм изменений, которому подчинялась сегодняшняя жизнь, мне очень нравился. Мы попрощались с Гришей до вечера. Я шел по улице, привлекая к себе взгляды прохожих, особенно женской половины. Да и действительно, выглядел я очень мужественно: бронзовое лицо с выразительными чертами, высокий, подтянутый, широкоплечий. И под ранней стальной сединой — голубые глаза.
Сфотографировавшись, отправился в гостиницу. Людмила Синицына сидела в холле и просматривала местные газеты. Она скользнула по мне взглядом и не узнала. Я подошел к ней и представился. Она вскинула удивленные глаза:
— О, уже капитан! Думаю, что через неделю вы будете генералом. Правда, не знаю, какой именно армии.
Ее ирония несколько задела меня. Я попытался что-то сказать.
— Нет, нет! Не надо слов, мой Штирлиц. Вы так великолепно провели старую дуру, что я вами по-прежнему восхищаюсь.
От ресторана она отказалась:
— Я вегетарианка, и глядеть весь вечер, как кругом уничтожают мясо бедных животных, выше моих сил. Да и работа ждет. Всего вам доброго. До встречи в… Честно говоря, даже не представляю, где мы с вами могли бы еще встретиться. И главное — как вы тогда будете выглядеть. Ну, белорус, ну, Березовик! Я ошарашена — вот то слово, которое может отчасти передать мое состояние. Или даже шандарахнута. Такого впечатления не производил на меня ни один мужчина. Считайте, что это комплимент.
Я пытался ей что-то объяснить, но она ничего не хотела слушать. Я вышел из гостиницы вконец расстроенный. В ее зеркальных стеклах действительно отражался какой-то супермен. Нет, форму надо снимать. В ближайшем универмаге я с помощью молодого обходительного продавца-таджика подобрал себе скромный светло-серый костюм — в тон седине. К нему пришлось купить и приличные туфли. А для моей формы — модную сумку. Столько денег я никогда сразу не тратил. На эти средства в кишлаке Кундуз вся семья могла бы жить целый год.
Когда вечером Володя зашел за мной, то очень удивился.
— Куда же ускакал, мой аксакал? Видно, дал ишаку пятками по бокам, и тот, не слушаясь руля, снова рванул в предгорья Гиндукуша. Глеб, ты обольстишь всех наших жен. Мы так не договаривались!
Выйдя из подъезда, мы немного подождали его Машу. Светло-русые волосы и высокие таджикские скулы сразу привлекали к ней внимание. Она тоже сказала, что я совсем не похож на того моджахеда, о котором рассказывал муж. Она взяла меня за руку и быстро повела в подъезд. Там ловко перевязала мне галстук. Когда мы через пять минут вышли, Володя все еще стоял с открытым ртом.
К ресторану все три пары подошли одновременно — видимо, к военной дисциплине удалось приобщить и жен. Синеглазая толстушка Настя — жена Гриши, тоже белорусочка, — сердечно улыбаясь, сразу протянула мне пухлую ладошку. Жена Г аврилова — Наташа — была сдержанна, но тоже вполне благожелательна. Меня тронули ее теплые ореховые глаза. Все же я чувствовал себя не очень комфортно, не совсем представляя, какую роль должен играть в этом новом для меня обществе. К тому же портила настроение и мысль о том, как меня ловко и быстро пристроили к новой службе.
Но опасения мои оказались напрасными. Маша, чувствуя, что я не в своей тарелке, взяла надо мной шефство. Другие женщины тоже бросали на меня любопытные и поощряющие взгляды. Все по очереди танцевали со мной. Рассказывали о своей жизни — в самые трудные, девяностые годы. О том, что утром, провожая мужа на службу, никогда не были уверены, что встретятся вечером. О том, как жили без зарплаты, на армейских консервах и кашах. Когда служили в Забайкалье, то ловили рыбу, собирали ягоды и грибы, держали огороды и замерзали зимой в заброшенных военных городках.
Под конец вечера я немного повеселел и даже предложил поднять бокалы за старшего сержанта Гусева, за его суровую науку, которая помогла мне выжить. И вообще — за нашу армию, за солдат, сержантов, офицеров! И главное — за их героических жен! Мои новые друзья пили стоя.
К счастью, опасения насчет вечера не оправдались. Все получилось очень удачно. А на прощанье мы с Гришей даже исполнили нашу белорусскую песню «Кашу Ясь канюшыну, паглядау на дзяучыну…». После нее мы обнялись, попрощались — завтра уже не увидимся. Жалко было покидать новых друзей. Да и старых у меня никогда не было. Когда расходились, Гаврилов предупредил, чтобы я завтра в 8.00 стоял у подъезда. Пожимая руку на прощанье, шепнул, что еще один маленький экзамен я сдал на «отлично». Я вопросительно взглянул на него.
— Штатский костюм, — улыбнулся он, — и по моде завязанный галстук.
Утром разбудил телефонный звонок Володи. Через полчаса заглянул и хозяин с пакетом кефира. Кефир оказался кстати. Но все же на сердце было печально: расставаться не хотелось. Похожие чувства испытывал, видимо, и Володя. Я все-таки внес какое-то оживление в их уже привычные и скучноватые будни. Взял сумку, постоял в прихожей у зеркала, привыкая к своему новому отражению, — я был в штатском, — и быстро вышел. Немного позже спустился и Володя, держа в руках мой посох.
— Что — инструмент уже не нужен? А дубинка ничего. Железное дерево?
— Вроде того. Спасибо, что захватил. Сколько мы с ним прошли, сколько пережили. Будет со мной как память.
Подкатил джип с Гавриловым. Мы с Володей обнялись. Он неожиданно отстегнул свои красивые часы и надел мне на руку.
— Чтобы минуты твоей новой жизни летели не торопясь.
— Ну-ну, — пошутил Гаврилов, — только без поцелуев. К машине!
Устроившись рядом со мной на заднем сидении, он передал мне военный билет и тихо сказал, что полечу обычным гражданским рейсом. Чтобы избежать возможных встреч с сослуживцами и ненужных знакомств в долгом полете. Я же знаю наших солдафонов — там без большой пьянки не обойдется. А потом от таких друзей-собутыльников так просто не отделаешься. В итоге обидеться на тебя могут смертельно. А это уже повышает уровень опасности, что в твоем новом качестве недопустимо. Да и вообще, главное теперь — нигде не засвечиваться. С твоей внешностью это не так просто. Но ты должен обращать на себя внимание только там, где нужно. Да, в Москве тебя встретят, побеседуют. Зададут несколько вопросов. Возможно, пропустят по детектору лжи. Там это у них сейчас модно. На всякий случай купи в аэропорту валерьянки. Или корвалола. Билет тебе уже заказан и оплачен. Тебя проведут без досмотра. Да и что у тебя осматривать. Эту палку ты не хочешь выбросить?
— Нет, это память, она должна дойти со мной до родного дома.
— Думаю, что дойдет. Главное, не бери к сердцу все режущие глаз и ухо перемены. Как говорил незабвенный Козьма Прутков: зри в корень. Телевизором тоже не увлекайся. Ну, все!
Майор пожал руку, потом обнял меня и сказал, что очень на меня надеется. Когда понадоблюсь, со мной свяжутся. Пароль — Фаруз. «Если возникнут проблемы — звони». Он протянул мне свою визитку.
В самолет на рейс Душанбе — Москва меня провели первым и усадили в отдельном отсеке. Я летел на самолете третий раз в жизни. Но тогда это был громадный транспортный «Антей». Там особенно в иллюминаторы не заглядишься. Да и летели-то больше ночью. А теперь я приник к иллюминатору, как ребенок, — благо в отсеке больше никого не было. Отвлекала меня только стюардесса, постоянно что-то предлагая. Вот и не увидела моя Дурханый этих женщин, которые ходят в летающих самолетах. На рабочем месте я и сам видел их впервые. Насмотревшись на землю, согласился на бокал красного вина и бифштекс с салатом. К этому времени землю затянуло облаками, а меня потянуло в сон.
