Матей убеждал крестьян посылать детей в школы, помогал сельским общинам подыскивать учителей, следил за порядком в училищах, за чистотой в классных комнатах и одеждой школьников.

По его совету в деревнях создавались читальни, крестьяне строили для них дома, а о книгах заботился сам Матей — чаще всего он их дарил.

В последние годы пристрастился к театру. Хотя сам он, как духовное лицо, играть на сцене не мог, но без него не обходился ни один спектакль в селах Тырновской округи. Он создавал при читальнях театральные труппы, доставал для них пьесы, делал костюмы, декорации.

— Вот так, Васил, я и ходил по селам. Исколесил чуть ли не всю северную Болгарию. Мне даже прозвище в народе дали: Миткалото — скиталец. Чем мог — помогал людям. Сначала носил книжицы нравоучительные и забавные, календари да буквари, а потом сочинения учителя нашего Раковского народу понес. Это, как понимаешь, труднее было делать. Такой товар возил не в мешке, а в седле коня. Да и давать такие книжки надо было с оглядкой, — рассказывал Матей Василу. — Был такой случай: продавал как-то раз я книги в Трояне. Подошел кмет, староста здешний, спрашивает:

«Какие книги продаешь, отче?» — «Букварь для детей, рассказы про Иванчо и Марийку», — отвечаю ему. «А нет ли книги с рассказом о царстве нашем?»

Ну, — думаю, — хитер кмет — турецкое ухо, подловить хочет, да не на того напал. «О нашем царстве турецком, — говорю ему, — сейчас, к сожалению, книги нет. Но если господин кмет так желает, в следующий раз принесу». — «Да не о турецком я спрашиваю, а о болгарском», — с досадой бросил кмет и, махнув рукой, пошел прочь.

Тут во мне вдруг доверие к нему пробудилось. Окликнул я его и дал «Лесного странника» Раковского. До чего же человек возрадовался! Пригласил меня к себе, всякими угощениями потчевал, всю ночь проговорили, приглашал заходить, если в Трояне побывать доведется. Видно, и старосты есть разные.

В одном селе напоролся на попа да отбрил его на потеху всем. Сижу, значит, в одном доме, рассказываю о своих скитаниях, при случае нужное слово забрасываю, а старый поп слушал, слушал да так ехидно спросил: «Что же, в нашем селе не нашлось ни одной собаки, что ты с такими речами к нам без онаски зашел?» А я ему в ответ: «Есть в вашем селе один злой пес, но он уже стар и без зубов, вот я и шел без опаски». Поп, конечно, намек понял и замолк.

Васил хохочет. Доволен и Матей, что доставил другу удовольствие.

— А раз было: сижу у церкви со своим товаром. Гляжу, народ подобрался подходящий, ну и стал я расхваливать книгу Раковского об Асене Первом. А тут какой-то чистюля, по обличию чорбаджийский сынок, возьми да и скажи: «Пустое это, ветер». Это он о книге Раковского! Чуть не попортил мне рекламу.

— Ну, да ты его, конечно, осадил.

— А как же! «Э, милый, — ответил я ему, — ты говоришь, ветер это, пустое. А знаешь ли ты, что ветер приносит дождь, дождь орошает землю, а земля нам родит все, чем мы живем! Тот, кто хлеб своим трудом добывает, хорошо это знает», — намекнул я на его нетрудовое нутро. Посрамленный чорбаджийский отпрыск удалился под хохот крестьян.

Пять дней прожил Левский в монастыре. Посвятил Матея в свои планы, и тот, загоревшись ими, дал слово везде и всюду сопутствовать Левскому.

Последний день прошел в сборах. Матей раздобыл старую монашескую рясу, и они вдвоем подогнали ее под фигуру Левского. Когда было готово и это, набили мешки книгами и поутру отправились в путь.

По выходе из Горна-Оряховицы монахов остановил турецкий патруль:

— Куда идешь, поп, по какому делу?

— Рухани кяхады сатарым (духовные книги продаю), — ответил Матей. — А это мой ученик, — показал он на Левского.

Левскому тогда было тридцать три года, выглядел он очень молодо, а бородатый и косматый Матей, двенадцатью годами старше Левского, вполне мог сойти за старого монаха-учителя.

Но не везде у монахов сходило гладко. Добрались они до Елены, красивого городка, вытянувшегося вдоль одноименной горной речки. Городок богатый, чорбаджийский. Еленское сукно славилось по всей Турции, а за шелком и шелковичной греной приезжали даже итальянские и французские купцы. Матей и здесь было занялся торговлей. Но еленские кулаки быстро разобрались, с кем имеют дело. Позвали они к себе монахов, купили у них по книжке «Житие святых» да и сказали:

— Знаете ли вы, отцы святые, что в Русе турки открыли дом для сумасшедших?

— Так что же из этого?

— Отправляйтесь-ка вы лучше туда и там проповедуйте то, что собирались проповедовать здесь.

Пришлось из Елены уносить ноги. Подались в Дряново. Попытались здесь заняться с молодежью, но опять безуспешно. Это было «одно из тех тырновских сел, — говорил местный летописец, — которое осталось почти до самого конца рабства в стороне от освободительной борьбы XIX века. Причиной этому были чорбаджии, которые очень хорошо держались с турками и всячески притесняли народ».

Зашагали друзья из Дряново в Габрово. Матей по дороге ворчал: «Ох, уж эти чорбаджийские сынки, у самих усы повырастали, а без разрешения старших ничего не сделают».

Дорога, углубившись в горы, пошла бок о бок с шумной Янтрой. Весело бежит она, скача с камня на камень. Берега зеленые, лесистые. Идти легко, хоть и летний день, но жара мало заметна. Из густых лесов на северных склонах Стара Планины веет прохладой.

Город Габрово дает знать о себе издалека. Шумят водяные приводы ткацких станков, кузнечных молотов. Славен город своими рукодельцами. Легенда повествует, что город основал молодой горец Рачо Ковач, Рачо Кузнец. В далекие времена, может быть четыре сотни лет тому назад, остановился он на берегу Янтры и поставил кузницу под тенью граба. Около первого поселенца оседали все новые люди: ткачи и кожевники, оружейники и сапожники, гончары и ювелиры. Грабовые леса, стоявшие вокруг, дали селению свое имя — Габрово[48].

Монахи остановились на постоялом дворе братьев Крыстиняковых. Здесь их уже поджидал посланец из Ловеча. Принес он Левскому полученные из Румынии револьверы, полсотни номеров эмигрантской газеты «Дунайская заря», брошюры Раковского да сверток— подарок от тырновских друзей, который Левский распаковывать не стал. Набил Матей газетами мешки, и поплелись странники дальше.

Дорога от Габрово некоторое время вилась по ущелью Янтры, а затем через густой лес стала взбираться на Стара Планину. В лесу темно, сыро, прохладно. Меж камней с хрустальным звоном бегут ручейки ключевой воды.

Подъем на перевал долгий, трудный. Да и ноша дает себя знать. Чем выше, тем чаще присаживаются отдохнуть. Лес поредел, а вот уже и совсем посветлело. Деревья расступились, и перед путниками во всей своей суровой красе предстала голая каменистая вершина святого Николы — высшая точка перевала.

Широк отсюда кругозор. С запада на восток тянется волнистая гряда гор. Вот, почти рукой подать, высится Бузлуджа, место гибели Хаджи Димитра и его отважной четы. Сняв шапки, Васил и Матей долго глядят на безмолвную, облитую солнцем вершину. На юге в легкой дымке стелется Казанлыкская долина. Знакомые места. Где-то недалеко, хотя и не виден, родной Карлово. С горных высот до самой долины змейкой ползет дорога. Вдоль нее — заросли шиповника, по-болгарски — шипка. Внизу, у дороги, село Шипка — гайдуцкое гнездо. Здесь и решили заночевать.

Поутру Матей пошел по своим книжным делам, а когда вернулся — нашел в доме элегантно одетого человека.

— Откуда это? Что за наваждение?

— Из того самого свертка, что нам в Габрове вручили. А теперь слушай план действия. Через час выходим в Казанлык. Ты идешь собирать пожертвования на монастырь, а я покупать розовое масло. Нашей организации очень нужны деньги. Их надо искать у богатых людей. Этим мы и займемся. Но помни: в этом походе мы друг друга не знаем.

В Казанлыке, как и в прошлый раз, Левский остановился на постоялом дворе бабушки Ганы, а Матей чашел приют в монастырском подворье.