Сраженье началось. Караджа появлялся всюду. Он кричал:

— Бейте без промаха! У нас нет своего царства, чтобы посылать нам патроны. Бейте насмерть!

Когда стемнело, обе стороны прекратили огонь. Ночь чета провела в пути, а наступивший день принес новое сраженье.

К вечеру рощица, где чета приняла бой, представляла жалкое зрелище: ветки, перебитые пулями, свисали до земли, кора на деревьях как листья на растрепанном кочане капусты. Лица дружинников почернели от порохового дыма.

После трехчасового отдыха, похоронив умерших, вновь двинулись в поход. К ночи турки бой прекращали.

На рассвете чета вошла в лес, где и решила провезти день.

А тем временем всполошенные турецкие власти собирали силы для разгрома четы. В первый момент против нее были брошены башибузуки и черкесы, и некоторое количество регулярных войск. Но дружина сражалась так отважно, так умело, что губернатор Дунайского вилайета стал стягивать войска из городов северной Болгарии. Из Русе в Шумен отправился специальный поезд за подмогой, но Шумен не смог дать больше двухсот солдат. Пришлось просить подкрепления из столицы империи. Тревогу усиливали слухи, что в Румынии готова к переходу вторая чета. Чтобы выручить своих растерявшихся друзей, английский консул в городе Русе Далиэл попросил своего коллегу в Бухаресте Артура Грина сообщать все, что будет известно о подготовке новых чет в Румынии,

Поспешил на помощь и английский вице-консул в Адрианополе Блэнт. По его настоятельному совету из Адрианопольского вилайета для преследования четы были отправлены три эскадрона султанской кавалерии под командованием польских офицеров-эмигрантов.

Четвертый день чета на родной земле. Из ста двадцати четырех человек осталось шестьдесят восемь. Остальные убиты, ранены или отстали в горах.

«Сегодня это уже не те веселые хлопцы, сегодня — это скелеты, почерневшие, обгоревшие. Мы понимали, что никто из нас не останется в живых. Но это не смущало нашего духа. Выходя, мы говорили: «Умрем за Болгарию!», и мы это выполним,— подводил итог участник четы Ангел Обретенов [42].

Чуть передохнув, отправились дальше. На Стара Планину уже не глядели. Вдали облитые лунным светом маячили ее вершины. Но мы уже не рассчитывали до них дойти. Карадже становилось идти труднее: три раны зияли на его теле...»

Пятый день принес чете большое горе: турки схватили Стефана Караджу.

...Под покровом ночи с места четвертого боя уходило человек сорок — сорок пять вместе с ранеными.

«Эта четвертая битва была самой торжественной для нас, хотя мы и понесли такую утрату, как пленение Караджи. Здесь турки могли видеть, как бьется их пятивековой раб».

Казалось, той ночи не будет конца. Шли медленно. Стонали и падали раненые, еле волочили ноги здоровые.

Показалась скала, повисшая над краем леса. Поднялись. Вершина ее гладкая, точно ток для молотьбы. По краям нагромождены камни. День выдался нестерпимо жаркий, а голые камни усиливали страдание — от них пылало зноем. День провели здесь, как на раскаленной сковороде.

Когда ночь прикрыла скалу своим черным крылом, спустились в ущелье, глубокое и прохладное. Могучие буки поднимались со дна его и лезли по стенам до самого неба. Остановились у студеного ключа. Раненые омыли свои раны.

— Теперь и до цели недалеко, — сказал воевода. — Стара Планина вот она, перед нами. Дойдем до Агликиной поляны, там нас встретит много друзей. Собравшись, мы объявим народу, что есть теперь у него свое правительство на Стара Планине. И зазвучит его голос, и будет он звать народ на бой с тираном, на последний бой за свободу и право жить по-человечески. Мы несем его первое обращение к болгарам.

Слова воеводы ободрили. Высокая цель похода приподняла настроение. Остаток ночи шли легко. Утро застало на старапланинской вершине.

Внизу, в долине, виднелись крыши болгарского селения. Дружинников мучил голод, и они спустились в село. Радушно встретили их жители, принесли хлеба, мяса, молока, вина. В тени дубов расстелили ковры и уставили их всякими яствами. Старались один перед другим услужить дорогим гостям. Старухи благословляли крестным знамением. Молодежь и дети молча и восхищенно разглядывали пришельцев. Воевода говорил о муках народных, говорил, что приближается время избавления. Когда пришла пора расстаться и воевода завел речь об уплате денег, крестьяне отказались принять их.

— Грех брать деньги от таких людей, как вы.

Распрощались по-братски и отправились в горы. Долго вслед неслись слова доброго напутствия, пожелания удачи.

Когда уже были высоко, у самого гребня гор, снизу послышались выстрелы. «Это турки расправлялись с нашими благодетелями в селе». Не помогло им наставление воеводы, как поступить, чтобы турецкие отряды не узнали о хорошем приеме четы.

Наступила ночь двенадцатая и последняя. Отряд двигался в густых лесных зарослях — впереди здоровые, позади — раненые. К утру 18 июля группа четников во главе с Хаджи Димитром вышла на гору Бузлуджа. Здесь решили отдохнуть и дождаться раненых.

Вершина Бузлуджи — голая, со всех сторон открытая. Только по склонам ее поднимался мелкий лес. Позиция для боя не подходящая.

Часов в двенадцать дня на Бузлудже появился отряд башибузуков, но нападения не совершил. Это, видимо, усыпило бдительность четы: не приняли мер ни к отходу, ни к выбору лучшей позиции. А может, сказалось чрезмернее перенапряжение сил, нежелание бросить раненых товарищей. Может, полагали в случае стычки, как и прежде, продержаться до темноты, а затем уйти в глубь Балкан. Никогда уже не получить на это ответа.

Они не знали, что турецкие власти направили к Балканам регулярные войска из двух вилайетов — Дунайского и Адрианопольского, с севера и юга.

После полудня на Бузлуджу поднялись турецкие солдаты и заняли позиции против башибузуков.

Положение сразу определилось. Чета плотно окружена. Путей отхода нет. Остается или сложить оружие, или умереть. Выбрали второе.

— Пусть видят все, как умирают болгары за свое отечество! Держитесь, братья! — воскликнул воевода.

Сражение началось. На каждого изнуренного четника приходилось десятка три врагов. Они кричали: «Сдавайся!», но им отвечали огнем. Бой превратился в жертвоприношение. Оружие выпускали из рук только мертвые...

Три часа держится чета. Турки изумлены. Уже молчат четники, но турки еще боятся к ним приблизиться. И мертвый им страшен враг. Наконец, осмелев, башибузуки с ножами в руках набросились на убитых. Обшаривали карманы, раздевали догола, отрезали головы, глумились над трупами.

Вершины Балкан покрылись тучами. Ударил гром, и полил дождь. Турки поделили «трофеи»: семнадцать голов отданы регулярным войскам, восемь — башибузукам. Водрузив головы на шесты, «победители» уходили с Бузлуджи. На вершине ее оставалась груда изуродованных тел...

Власти упивались местью. По настоянию англичан вернулся из Константинополя бывший правитель северной Болгарии Мидхат-паша, слывший человеком «железной руки», вернулся с чрезвычайными полномочиями «резать и вешать» по собственному усмотрению.

Волна террора захлестнула болгарские земли. Хватали всех заподозренных в связи с четой, всех сочувствующих ей. Страшной была судьба отбившихся от отряда дружинников. Поймав, их истязали. Истерзанных, но не сломленных, казнили.

Пленного Стефана Караджу доставили в Тырново. На допрос к Мидхат-паше его, тяжело раненного и замученного, принесли на руках. Ни на один вопрос не ответил Караджа. Ночь провел он в агонии, а рано утром, чтобы не дать ему скончаться от ран в тюрьме, его отвезли на виселицу.

Народ узнал о стойкости своего молодого вожака, — а было ему тогда двадцать шесть лет — и воспел его в песне своей: