Ядовитые жабы, высушенные летучие мыши, цикута, мак, беладонна, цикорий, пятиперстник, кровь летучей мыши, змеиный яд — это еще он мог понять, как и различные корни ядовитых трав, маслянистые выжимки семени дурмана, болиголова, мака, ядовитого латука, волчьих ягод, но акульи зубы? Или зубы волка? Как они могли влиять на людей? И как могли влиять все эти отвары, ежели их никому не вливали в питье и не подкладывали в пищу? Но влияли же! И проткнутая иглой восковая фигурка, нареченная именем живого человека, действительно приносила тому болезнь или смерть! Команды кораблей верили ей и побаивались Яндры, хотя она могла и лечить, да и не раз спасала от смерти тяжелораненых…
В конце концов Косса добрался и до «черных» книг, настрого запрещенных церковью, где описывались колдовские приемы, и его цепкий разум скоро овладел всею изложенной в них премудростью, к которой Косса продолжал все-таки относиться несколько свысока, хотя в колдовство верили многие, даже молодой Поджо, даже гуманист Аретино, находившие указания на то у своих любимых латинских авторов, веривших в инкубов «сыновей Бога», от коих смертные женщины рождали существ огромного роста — гигантов, что подтверждали и Иосиф Флавий, и Филон Александрийский, и Юстин-мученик, и Климент Александрийский, и Тертуллиан, утверждавшие, что эти инкубы были ангелы, впавшие в грех сладострастия. Приходилось верить и в демонов, прогонять которых помогало окуривание, а также ряд минералов и трав: рута, зверобой, вербена, заячий чеснок, клещевина, золототысячник, бриллиант, коралл, черный янтарь, яшма, кожа с головы волка или осла и сотни других вещей.
Познакомился он и с признаками, удостоверяющими, что человек заколдован: желудочными спазмами, стремлением к испорченной еде, тошнотой, грызущими болями внизу живота, болями в сердце, ощущением холодного ветра внутри, сопровождаемым опуханием живота, сужением глаз, желтым или бледно-серым цветом лица, беспричинными тревогами и меланхолией.
Косса уже не смеялся над стандартными опросами ведьм: как долго-де они занимаются колдовством, ради чего, кому успели навредить, и как часто имеют половые сношения с дьяволом, и что получают взамен?
Сам он ощущал, как тяжкий крест, нелепую двойственность своего положения: главы церкви, с одной стороны, и соратника темных сил преисподней — с другой.
Предположим даже, что он не травил Яндру и никоторого из пап, предпочитая избавляться от них с помощью чародейства. А что касается Яндры, ежели тут не было действия яда «кантарелла»[35], позднее получившего название «aqua Toffana», то, пытаясь напустить порчу на Иму, она сама подпала под власть злых чар и умирала, истаивая, на руках у Коссы, который немо ждал ее смерти, ибо то тайное, что связывало их, теперь сделалось ему непереносимо тяжело.
— Да, я изменяла тебе! — шептала Яндра. — Но я ни о чем не жалею. Я тебя любила и ненавидела. Я нарочно научила тебя колдовству, теперь ты мой!
И на Владислава, отчаявшись в других способах воздействия, Косса уже сам пытался напустить порчу и гибель. И когда, с запозданием, смерть эта совершилась, был уверен, что ни яд Орсини или Савелли, ни «прекрасная аптекарша», а именно он, он сам, Косса, добился гибели неаполитанского короля.
И потому, что знал, ведал, был так испуган совой, явившейся к нему во время молебна и раз, и другой. То была не сова, не птица, почему-то залетевшая в церковь, то был знак Вельзевула, так и не разгаданный им. И вот еще почему он так быстро и так позорно бежал из Рима, покинув все и вся. Ему почудилось, что силы зла, вызываемые им в тайных требах, перестали повиноваться и сами ринулись на него. Слишком много неудач обрушилось разом ему на голову! И вот еще почему он так держался за Иму Давероне: в ней одной виделось ему спасение от почти овладевших его душою адских сил.
Отправляясь в Констанц, он уже знал, предвидел, предчувствовал, что ему предстоит встретиться там с людьми, которые, собираясь в глубокой тайне, служат дьяволу и будут вовлекать его, папу Иоанна XXIII, в свой круг. Знал и ничего не мог сотворить противу. «Слепые обстоятельства» гнали его вперед — так ловят лисиц![36] Он ждал, что «те», незримые, встретят его по дороге, посоветуют, что он должен делать, дабы уцелеть. Усидеть на престоле Святого Петра он хотел, даже заложив душу дьяволу!
Меж тем, спасая Рим для Неаполя, в Рим вторглись Сфорца, Колонна и Савелли. Однако на сей раз римляне не уступили, начались бои. 11 сентября Сфорце пришлось отступить. Настали краткие дни народной свободы. Но уже двигался к Риму кардинал Изолани, назначенный Иоанном XXIII легатом Рима, с нанятой Коссою армией, и 19 октября 1414-го года вступил в город.
Косса хотел и сам воротиться в Рим, но его, как сказано, не пустили кардиналы.
Ночь в объятиях гор. Громады каменных осыпей сжали дорогу. С головокружительной высоты темными чудищами глядят, будто сорвавшиеся с вершин и на лету застывшие по склонам гигантские каменные глыбы, готовые раздавить и похоронить, засыпав снежными обвалами, всякую жизнь, мерцающую в их изножий крохотными огоньками костров.
Расставлены шатры, булькает каша в котлах. В стороне, позвякивая колокольцами, топочутся кони. Зябко. Холодный ветер опускается с гор, и в воздухе мелькает, освещаемая сполохами огня, серебряная ледяная морось.
В своем шатре, при скудном свете единственной витой флорентийской свечи молится, шепча латинские слова, кардинал Забарелла. Окончив вечернюю молитву, встает, значительно смотрит на Антонио Шалана, вопрошает:
— Не спит?
Оба боятся, что Косса повернет назад перед самым концом дороги, но разговаривают о том почти одними намеками. Слугам, страже даны указания. Четверо кардиналов попеременно следят за папой. Иоанн XXIII не должен сбежать, как бежали в свою пору Григорий XII и Бенедикт XIII, упрямый испанец де Луна. Бегство Коссы было бы катастрофой для всего нынешнего собора. И вместе с тем, Иоанн XXIII — их повелитель, и он не должен знать, что его везут почти как арестованного преступника. Никак не должен!
На дороге, под высокими звездами, в плену черных вершин, маленькой кучкой толпятся те, кто не ведает о тайных намерениях папской курии, о предварительном сговоре с императором: Поджо Браччолини, Леонардо Аретино, молодой Козимо Медичи и сам «виновник торжества» — Иоанн XXIII.
Аретино больше молчит. Он подавлен величием гор и сейчас сочиняет про себя послание домой с описанием Альп и того невольного трепета, который вызывают у путника их дикие громады. Он и на деле смущен и почти раздавлен тем, что тут, в горах, привычное для него ощущение своей человеческой значительности его покинуло. Мощь природы, властно указующей человеку на мелкоту и временность всей его суеты, царила вокруг, вытесняя даже привычные с детских лет высоты религии. «Вас нет, вы прах у подножия гор!» — говорили эти хребты.
Поджо, напротив, оживлен и говорлив, он вкусно, почти облизываясь, вспоминает крепких девок в припутных селениях, с их свежими белорумяными на горном ветру лицами, одновременно выспрашивая, есть ли здесь, в горах, старинные монастыри, а в монастырях — библиотеки? За рукописями он готов лезть в горы хоть сейчас, ночью, с риском свернуть шею, в надежде обрести еще одну неведомую инкунабулу или новый античный манускрипт. Он вздрагивает от холода, пританцовывает на месте и говорит, говорит. С ним в основном беседует Козимо Медичи. У Козимо продолговатое красивое лицо, он чем-то и очень похож на отца, и очень от него отличен, особенно, когда перестает улыбаться. Косса уже не раз разговаривал с ним в дороге, про себя удивляясь, как идут годы? Ведь он, когда-то знакомясь с Джованни Медичи, почти что присутствовал при рождении этого мальчика. А ныне — и мальчиком-то не назовешь! Флорентийский аристократ, да и только! Козимо со знанием дела рассказывает о намечаемой во Флоренции новой форме налогового обложения — со всего имущества владельцев, при котором сумма налогов «жирного народа» будет увеличена примерно в шесть раз.
