Девушка работала в больницах, даже в лепрозории, прокаженные были для нее такими же «детьми», только больными. Она прожила всего тридцать три года, буквально сожгла себя, но и святой ее стали считать сразу же, а среди ее многочисленных «детей» были и люди высокой культуры, и простецы, и монахи! По-моему, даже грамоты она не знала, как следует. Ее рассказы, эти «цветочки святого Франциска», записывали другие. Говорят, она диктовала очень быстро, как говорила, не останавливаясь. За ней было трудно записывать… И, конечно, диктовала на простонародном итальянском языке! Кто там ей являлся и когда, это все вы знаете!
Так вот, она-то и вызвала в Рим «своего итальянского святейшего папочку»…
Но когда Григорий XI решил переселиться в Рим, это было в 1376-м году, возмутилась Флоренция. Григорий XI послал на усмирение кардинала Роберта Женевского, и тот, окружив в Чезене четыре тысячи «бунтовщиков», всех их перебил.
На Флоренцию папа наложил интердикт.
Ну, а затем, когда через три года Роже де Бофор умер, и кардиналы решили избрать папой Роберта Женевского, усмирителя Чезены, руки которого по локоть запачканы кровью наших граждан… Лучше показался нам Урбан VI, епископ Приньяно, со всей его грубостью! Да и Екатерина Сиенская, опять же, была за него!
У нас, когда мы воевали с папой Григорием XI, военную комиссию называли «восемь святых», ибо только святые могут соперничать с папой! К счастью, у Флоренции тогда хватило ума, объединив всех сторонников партии Риччи, сплотить союз Пьеро Альбицци, мессера Лапо да Кастильонкио и Карло Строцци и на средства казны подкупить все папское войско, избавив город от разрушения.
Теперь вы, надеюсь, понимаете, господин легат, почему я, канцлер Флорентийской республики, при всем моем уважении к Франции, намерен поддержать вашего Бонифация IX, а не Климента VII, так и не смывшего кровь со своих рук!
Памятный этот разговор завершился принятием соответствующих решений синьорией и епископией, и Бальтазар Косса, исполнивший свой долг перед Томачелли, отправился искать того, кто нужен был именно ему, «по пути», так сказать, посетив старика Луиджи Марсильи, который, впрочем, совсем не оказался таким проницательным сердцеведом, как боялся Косса, и с которым они в самом деле проговорили весь вечер на латыни и греческом, и только на прощание старик, пристально поглядев на Коссу своими добрыми в покрасневших веках, в сетке мелких морщин глазами, выговорил:
— Сын мой! Излишняя ревность к утехам мира сего, как и излишняя гордость, редко доводят до добра! Подумай об этом, когда меня не станет на земле!
Косса покинул эту келью, полную классических рукописей и книг, в несколько размягченном состоянии и долго не мог отделаться от ощущения какой-то незримой ошибки во всех своих делах и расчетах, пока пробирался сквозь пригороды, а потом по тесным улочкам Флоренции, к указанному ему дому Джованни д’Аверардо Медичи, банкиру, члену цеха Камбио, цеха менял. «Даже не цеха Калимала или Лана!» — повторял про себя Косса, уже почуявший вкус к своеобразной флорентийской «табели о рангах». Впрочем, цех Камбио тоже относился к четырем старшим цеховым организациям.
Джованни д’Аверардо было уже сообщено, и все же Косса волновался излиха перед этой, совершенно новой для него стезей. Богатства, которые он, допреж того, возил с собою или складывал на Искии, богатства, заключенные в товарах, рабах, драгоценностях, он впервые собирался доверить банку и банкиру, вернее, банкирской фирме, которую знал только по рассказам других. Все было как-то неясно, непривычно. Бумажки вместо алмазов? Какие-то заемные письма, контракты, векселя, реестры вместо рабов и рабынь?! С другой же стороны он, наконец-то, освобождался от постоянной боязни, что его ограбят, что враги завоюют Искию, что прислуга сбежит с драгоценными камнями, и его рубины, смарагды, сапфиры, изумруды, яшмы, лалы, карбункулы и бриллианты достанутся кому-то третьему, кому не понадобилось грабить селенья Берберии, топить корабли, насиловать и убивать. Банк… Как это? И ему, словно ребенку, хотелось сперва расспросить, что это такое, как и почему существуют банки, кроме того, что опасно возить сокровища с собой и легче сдать флорины или дукаты в сиенский банк, а получить по векселю в филиале той же сиенской конторы в Париже. (Выдумка таких «бумажных» переводов денег, золота и серебра принадлежала еще тамплиерам.)
Но вот дом, вот подъезд, украшенный каменным изображением Богоматери. Он спрыгивает с коня, передает поводья стремянному, берется за бронзовый дверной молоток…
Джованни оказался молодым мужем, с умным нервным лицом и внимательными глазами. Свой головной убор, с совсем коротким хвостом, вряд ли даже достающим до плеча, он только что снял, положив на расписной ларь. Одевался он по-старому, в длинный, много ниже колен, просторный, с широкими рукавами пурпурэн из тонкой красной шерсти с маленьким отложным воротничком, и мягкие кожаные пулэны с очень маленькими носами, почти без загнутого острия — видимо, сшитые на заказ. Джованни явно не любил гнаться за модой.
Угощение было пристойным, но простым, фрукты — свежими, вино — превосходным.
Разговора долго не складывалось, поскольку и гость, и хозяин прощупывали друг друга. Когда Косса сообщил, что ему посоветовал обратиться к хозяину Франко Саккетти, Джованни д’Аверардо не высказал удивления, только слегка склонил голову, осведомившись вежливо:
— Что же он вам наговорил про меня?
Косса начинал терять терпение.
— Сказал, что если я обращусь к Вьери Медичи, то рискну потерять свои деньги! Но, кроме того, я мог бы обратиться к Фреско Бальди или Аччайуоли, а пришел к вам!
Джованни опять склонил голову, не произнеся в ответ ничего.
— Видимо, из опасения банкротства, подобно тому, какое испытала контора Барди? — предположил Косса, уточняя и уже гневаясь.
— О, когда обрушились Барди, обрушился мир! — протянул Джованни, закидывая голову, и на лице его явно отразилось прежнее почтение к поверженному флорентийскому гиганту.
— Барди слишком доверились королям! Надо помнить, что короли, как правило, не платят по счетам и не возвращают полученного взаймы! Надо было пользоваться выданными ему правами на вывоз английской шерсти и не ждать уплаты долгов, а они этого не поняли! Кроме того, нельзя все конторы держать в одних руках и под единым управлением! Капиталы надо держать так, чтобы катастрофа одной из контор не отразилась на прочих… Но вам, кажется, эти наши маленькие секреты мало интересны!
— Напротив! — живо возразил Косса. — Я желал бы знать все, тем более, что я хочу вложить в ваше дело довольно крупную сумму…
— Наличными или переводом? — тотчас вопросил Джованни, с лица которого разом исчезла, чуть сонная, нега от бокала выпитого вина, а пальцы, отвердев, хищно напряглись.
— Это будут свободные, живые деньги: золото, флорины, динары, константинаты, драгоценные камни, утварь… Но вы мне прежде должны объяснить все: и то, как происходит, что деньги делают деньги, и то, почему и как разоряются иные банкиры? Тем более, что я намерен и впредь вкладывать… известные суммы… Ежели мы договоримся с вами, мессер Джованни!
Джованни откинулся в креслице, глядел на Коссу любуясь. Лицо его опять омягчело, но уже по-новому. Он приподнял серебряный колокольчик, стоящий на столе, с ручкою в виде литого изображения фортуны, коротко прозвонил. Тотчас явилась служанка.
— Приготовьте ужин, Джина, и скажите госпоже, что у нас гость! — попросил он. — А ко мне никого не пускать, я занят!
Служанка исчезла.
— Во-первых, мессер Косса, вы должны понять, что давать деньги в рост совсем не такое великое зло, как о том говорит церковь. Деньги для всякого предприятия нужны сразу, а их зачастую нет в наличии. К тому же ростовщик рискует так же и в той же степени, как и тот, кого он финансирует. Деньги, данные в рост, должны принести прибыль, притом такую, чтобы удовлетворить обе стороны. А это значит, что можно одолжить деньги тому, кто развивает производство, или тому, кто ведет выгодную торговлю, дабы он мог скорее построить новое помещение для своей боттеги, закупить больше той же шерсти, или русской пшеницы, или соленой рыбы и черной икры в Кафе, дабы выгодно продать то и другое в Италии. Но нельзя давать деньги на удовольствия, на роскошь, ежели только тебе не предоставлено право самому потом собирать налоги. Нельзя давать тому, кто разоряется, кто не умеет работать, или попросту в кого перестали верить.
