Он выглянул из другого окна, находившегося непосредственно над входом. Под таким углом он не видел лица водителя — только его лежавшие на руле руки. Но эти руки он распознал бы среди тысяч других. Это были лучшие руки в бизнесе.

Они поднимались на лифте в верхнее помещение галереи. В центре, как пленница, Жаклин, слева от нее Габриель, а справа — Шамрон. Жаклин попыталась перехватить взгляд Габриеля, но тот смотрел прямо перед собой. Когда дверь открылась, Шамрон с торжественным видом проводил ее к крытой бархатом скамейке в центре зала, как если бы Жаклин была важной свидетельницей, готовящейся давать показания. Она присела на скамейку, скрестила ноги в щиколотках, оперлась локтями о колени и положила подбородок на ладони. Габриель встал у нее за спиной, Шамрон же принялся мерить зал ногами, словно разочарованный покупатель, которого не устраивали выставленные здесь картины.

Шамрон говорил минут двадцать, ни разу не сделав паузы и продолжая расхаживать по комнате. Глядя на него, Жаклин вспоминала тот вечер, когда он предложил ей поступить к нему на службу. В его голосе проступали прежние целеустремленность и уверенность в своей правоте, а во всем его облике заключалась такая мощь, что все владевшие Жаклин страхи словно по волшебству рассеялись. Перед лицом такой удивительной силы духа предложение, которое он ей сделал — сопровождать в поездке одного из самых опасных террористов в мире, — уже не казалось чрезмерно рискованным или невыполнимым. «Шамрон не боится, — подумала Жаклин, — и я бояться не стану». Более того, она не могла не признать, что сама идея проведения подобной операции завораживала ее. Она, еврейская девушка из Марселя, чьи бабушка и дедушка пали жертвами Холокоста, должна помочь службе ликвидировать зловещего Тарика эль-Хоурани, внеся тем самым свою лепту в дело обеспечения безопасности Государства Израиль! Это ли не достойное завершение карьеры вспомогательного агента израильской разведки, каковым она являлась? Ну и кроме того: что лучше этого могло продемонстрировать Габриелю ее мужество?

— Ты имеешь полное право отказаться, — сказал Шамрон. — Ведь ты дала согласие участвовать в операции совсем другого рода — менее продолжительной и куда менее рискованной. Но обстановка изменилась. Соответственно изменились и стоящие перед тобой задачи. В нашей работе так бывает довольно часто.

Шамрон прекратил хождение и остановился прямо перед ней.

— Но я могу заверить тебя в одном, Жаклин. Твоя безопасность отныне станет для всех нас высшим приоритетом. Тебя не оставят в одиночестве. Мы проводим тебя до самолета и будем ждать в конечном пункте назначения. Мы будем следовать за тобой по пятам, куда бы ты ни поехала и ни пошла. Ну а потом, как только представится первая удобная возможность, мы возьмем дело в свои руки и точно рассчитанным ударом завершим операцию. Я также даю тебе слово, что, как только твоя жизнь окажется в опасности, мы, не считаясь с последствиями, в тот же момент подключимся к делу и защитим тебя. Ты хорошо все поняла?

Жаклин согласно кивнула.

Шамрон открыл портфель, вынул оттуда небольшую подарочную коробку размером два на два дюйма и протянул Жаклин. Она открыла коробку. В ней, в гнезде из белого атласа, покоилась золотая зажигалка.

— Эта штуковина посылает радиолуч на расстояние до тридцати миль. В случае, если что-нибудь пойдет не так и мы потеряем с тобой контакт, у нас будет возможность обнаружить твое местоположение с помощью этого прибора.

Жаклин достала зажигалку из коробки и нажала на педаль. Зажигалка извергла из себя крохотный язычок пламени. Когда Жаклин после этого положила зажигалку в нагрудный карманчик блузки, Шамрон расплылся в широкой улыбке.

— Считаю своим долгом проинформировать тебя, что Габриель выступает против проведения этой операции. — Шамрон снова заходил по комнате, но в скором времени остановился у пейзажа Клода. — Он считает, что Тарик хочет заманить тебя в ловушку. Мы с Габриелем знаем друг друга не первый год, и обычно я доверяю его мнению. Но на этот раз у нас с ним возникли серьезные разногласия.

— Понятно... — протянула Жаклин. В этот момент она думала о том вечере, когда впервые привела в выставочный зал Юсефа.

«Если не ошибаюсь, Клод родился во Франции, но прожил почти всю свою жизнь в Венеции».

«Вы ошибаетесь. Клод жил и работал в Риме».

Возможно, Юсеф и тогда ее проверял.

Между тем Шамрон продолжал говорить:

— Я могу многое тебе сказать. То, к примеру, что Тарик ведет себя, как дикий зверь и что на руках у него кровь сотен евреев. Могу также тебе напомнить, что он хладнокровно убил нашего посла и его супругу в Париже. Полагаю, ты знаешь и о том, что в Амстердаме он застрелил большого друга Израиля господина Моргентау и его жену. Полагаю, ты догадываешься, что сейчас он планирует нанести новый удар. Я также могу тебе сказать, что если ты нам поможешь, то окажешь тем самым большую услугу всему израильскому народу. Я много чего могу тебе сказать. Но я не могу требовать, чтобы ты согласилась принять участие в этой операции.

Жаклин посмотрела на Габриеля, но он стоял к ней спиной у полотна дель Вага и, слегка склонив голову набок, внимательно его рассматривал. Можно было подумать, в этот момент он отыскивал недостатки в работе реставратора, который восстанавливал эту картину. На самом же деле Габриель мысленно взывал к Жаклин, пытаясь сказать: «Не смотри на меня так. Сейчас я тебе не помощник. Ты сама должна принять решение. Ты — и никто другой».

Шамрон ушел, и они остались вдвоем. Габриель пересек комнату и остановился в том месте, где несколько минут назад стоял босс. Жаклин хотелось, чтобы он подошел к ней поближе, но Габриелю, похоже, требовалось в этот момент нечто вроде буферной зоны. Выражение его лица изменилось. Точно так же у него менялось лицо и в Тунисе. Тогда было два Габриеля. Габриель во время предварительной разведывательной операции, когда он стал ее любовником, и Габриель в ночь убийства. Она вспомнила, как он на нее смотрел, когда они ехали от пляжа к вилле Абу-Джихада. Тогда его взгляд словно омертвел, и в нем ничего, кроме холодной решимости, не отражалось. Теперь у него были такой же примерно взгляд и мрачное, убийственное выражение лица. Он продолжил инструктаж, который начал Шамрон. Только голос у него был другой. Когда говорил Шамрон, в его голосе, казалось, отзывался рокот боевых барабанов. Габриель же говорил тихо и мягко, как если бы рассказывал ребенку сказку на ночь.

— Связываться с офисом на бульваре Царя Саула будешь посредством установленного на твоей лондонской квартире телефона. Он подключен к защищенной от прослушивания линии, по которой твои звонки будут переадресовываться в Тель-Авив. Когда выйдешь из самолета в конечном пункте назначения, скажешь Тарику, что тебе необходимо прослушать оставленные на автоответчике сообщения. Когда будешь набирать свой лондонский номер, он высветится на экране специального устройства и люди из офиса локализуют место, откуда ты звонишь. Ты даже сможешь поговорить с ними и передать необходимую нам информацию, если будешь в этот момент в одиночестве. Такая связь обеспечит тебе стопроцентную безопасность.

— А если Тарик не позволит мне воспользоваться телефоном?

— Тогда ты устроишь ему сцену. Скажешь, что Юсеф тебе ничего о подобных ограничениях не говорил и что быть пленницей тебе нисколько не улыбается. Скажешь ему, что, если тебе не позволят прослушивать сообщения на автоответчике, ты сию же минуту от него уйдешь. В качестве Доминик ты можешь знать о нем только то, что он палестинский функционер высокого ранга, выполняющий некую дипломатическую миссию. Следовательно, у тебя нет оснований его опасаться. Помни, твой страх может навести его на мысль, что ты знаешь больше, нежели тебе следует.

— Я это понимаю.

— Не удивляйся, если обнаружишь на своем автоответчике какие-то сообщения. Мы подготовим для тебя несколько таких сообщений. Помни, что в соответствии с установленными Юсефом правилами, о твоем отъезде может знать только Джулиан Ишервуд. Вполне возможно, тот же Ишервуд тебе и позвонит, чтобы выяснить, когда ты вернешься, или по какой-нибудь другой надобности. Или, возможно, тебе позвонит из Парижа кто-нибудь из членов твоей семьи, чтобы осведомиться о самочувствии и узнать, как у тебя в Лондоне обстоят дела. Также, быть может, тебе позвонит какой-нибудь парень и пригласит на обед. Собственно, чему тут удивляться? Ты ведь привлекательная женщина, не так ли? Было бы странно, если бы за тобой не пытались ухаживать мужчины.