— Это мадленский алтарь в Испании. Эпоха ранней Атлантиды.

— Что это такое?

— Культовый комплекс, которому более шестнадцати тысяч лет. Представьте площадку и холмик, на вершине которого — песчаниковая плита весом более тонны. Вокруг плиты вертикально стоят камни. В яме сложены наконечники копий, раковины, кости животных, в другой половине ямы найдены швейные иглы. Рядом — каменная скульптура, голова, правая ее половина лицо человека с усами и бородой, левая — морда хищного зверя. Думаю, сооружение это говорит о том, что колонисты из Атлантиды достигали Европы. Это были охотничьи экспедиции. Испания — классическая страна кроманьонцев.

— Кроманьонцы — это, по-вашему, атланты?

— Да.

— А я в этом не уверен. Существовала еще Восточная Атлантида. Города в Малой Азии строились во времена атлантов.

— Возможно. Но искусство градостроения пришло из Атлантиды! Один из архитекторов глубокой древности сообщает, что Ниневия, столица Ассирии, сооружена по плану, который в давние времена был осуществлен в образе неба. И это общая черта многих городов минувшего. Когда мидийский царь Дейок строил Экбатану, он окружил дворец на холме семью кольцами стен, окрашенных в разные цвета. Латиноамериканские города эпохи инков наводят на мысль о сходстве со столицей Атлантиды. Вспомните Платона: «Стены вокруг наружного земляного кольца они (атланты) по всей окружности покрыли медью, нанося металл в расплавленном виде, стену внутреннего вала покрыли литьем из олова, а стену самого акрополя — орихалком, испускавшим огнистое сияние». В этом описании требует пояснения лишь слово «орихалк». Это сплав, подобный бронзе. Таким образом, устройство города похоже, но вместо стен в Атлантиде использовались для защиты столицы земляные валы.

— Но римлян научили градостроительству этруски.

— В центре этрусского города рылась яма, куда складывались дары урожая. Заметьте — это похоже на Мадленский алтарь! Иными словами, налицо влияние атлантов или их предков. У Платона каждое слово — правда.

— Значит, правда и то, что атланты хотели завоевать мир и превратить людей в рабов?

— Но это высшая цивилизация! У них не было рабства.

— Наивно. Платон пишет о рабстве. Главное же в том, что атланты не были высшей цивилизацией.

— Как так?

— Да так. Кто с ними воевал? Кто разбил заокеанское воинство?

— Греки. Точнее, их предки.

— Не совсем так. За две тысячи лет до Парфенона на той же скале возвышался Пеласгикон, крепость праславян-пеласгов. А до них… до них были тысячелетия хеттов и праславян-русов. Они и разбили войско атлантов. От тех и от других море ничего не оставило, к несчастью.

— Ну что ж, военное счастье изменило атлантам.

— Нет. Оно не изменяло им. Просто они встретили силу, равную им. Или превосходящую их, прежде всего духом. Когда-нибудь отыщут города, построенные ранее Чатал-Гююка. Ведь селения и города седьмого тысячелетия до нашей эры — остатки цивилизации, равной Атлантиде. Они случайно возродились после потопа. Главные города народа, одолевшего атлантов, надо искать на дне морском. Но камни фундаментов разметаны волнами, а кирпич-сырец, из которого ставили стены и колонны, давно стал глиной, в которой обитают моллюски.

— Ну, вы, кажется, далеко зашли. Найти цивилизацию, равную Атлантиде… Атланты — непревзойденные мастера. Они знали орихалк, золото, медь, строили каналы, термы, суда. Их водолечебницы на гейзерах были лучше, чем сейчас на Азорах. От них все это и многое другое переняли потом на нашем материке. Так же, как атланты, мы лечимся змеиным и пчелиным ядом, например.

— О нет! До них познали люди тайну витых колонн, хлебопашества, черных зеркал из вулканического стекла, хрупкой и мягкой бронзы, секреты разных деревьев. Этруски знали о биополе растений и использовали его для излечения болезней. Вспомните лакомства из черной муки, терракотовые ванны, тронные и пиршественные залы, об убранстве которых мы можем лишь догадываться, наконец, вспомните крылья пеласга Икара. Вспомните жгучий, яростный зной, который опалил его глазницы. Во имя чего взлетел он? Уж не во имя ли атлантических богов? Нет! Звезды были богами этрусков. В их честь он поднялся вверх, к небосводу. На шее его была раковина на белой шерстяной нитке — дар людей лучезарному солнцу, богу богов. Икар — имя пеласгийское, с тех пор много воды утекло и глухие звуки стали звучать звонко, а «о» стало самой распространенной буквой алфавита.

— Как вы Атлантиду… право. Это земля богов!

Мне не хотелось спорить.

Над нашей заводью полыхнул закат, и пламя его угасло. Над изломанной линией сосновых вершин встало зеленоватое зарево, и в его прощальном прозрачном свете прорастали яркие звезды. Медленно темнело. Ясный теплый вечер, когда от нагретых солнцем стволов исходит тепло. Вокруг ни души. Черная гладь заводи, всплеск, шуршание тростника. Затаенно-тревожный крик ночной птицы, призрачно-неуловимый шелест кожанов, белый летучий огонь падучих звезд.

— Что это у вас за булавка из кармана торчит? — Копенкин включил фонарь, свет ослепил меня на мгновение, и он успел каким-то чудом разглядеть иглу, которую я всегда носил с собой, приклеив к ней пластиковый шарик и закалывая ею боковой карман пиджака или куртки.

— Так… иголка, на всякий случай, — ответил я, поднимаясь на борт легкого верткого суденышка, которое покачивалось на волне, поджидая своего хозяина и его гостя.

— Талисман? — продолжал допрашивать Копенкин.

— Да, почти.

— Тут ко мне из Москвы один приезжал… — заговорил негромко Копенкин, поднявшись из крохотной каюты с блестевшей в луче канистрой. Расспрашивал об атлантах, этрусках, а сам знает не меньше моего, пожалуй. Что это — мода такая? Или все, как вы, диссертации на эту тему пишут?

— Не знаю. А как выглядел этот человек?

— Высокий. Шатен. Похож на охотника из Кро-Маньона.

— Похож на кроманьонца? — тихо воскликнул я.

— Или на атланта. Что вас удивляет? Мы все потомки кроманьонцев.

— Но охотник из Кро-Маньона только один… старик с высоким лбом.

— Этот довольно молод. Но похож, — подтвердил Копенкин. — Как странно, что встречаешь вдруг человека, как будто ожившего через пятнадцать тысяч лет после своей смерти. Вы мне тоже кого-то напомнили.

— Этруска на фреске, — сказал я.

— Пожалуй, я ведь интересуюсь древними культурами Средиземноморья… и этрусками тоже.

— Ну да, ведь они унаследовали многое от атлантов. Так выходит, по-вашему.

— Ладно, ладно. Тот кроманьонец не такой задиристый. Разговорились с ним, что говорится, по душам.

— Общность взглядов!

Последней электричкой я возвратился в Москву и от Савеловского вокзала шел пешком до Масловки, потом нырнул в ночное такси. Долго не мог уснуть, что-то тревожило меня дома, я сел в кресло, стал искать пятно света, которое ползло по стене несколько дней назад. Его не было. И тогда я понял, что видел нечто подобное на катере Копенкина. Металл канистры засиял как бы сам собой, а потом по дощатому настилу палубы, по каюте пробежал зайчик, который я видел много раз. Так или нет?..

На третий день после моей поездки в Дубну я увидел его на троллейбусной остановке. Он вдруг появился под моими ногами, я замер, и когда подошел троллейбус, я не вспрыгнул на подножку. Что-то остановило меня. Я наблюдал за светлым пятном на асфальте. Оно дрогнуло, двинулось вдоль проезжей части, сначала медленно, потом быстрее… еще быстрее. Остановилось, словно поджидая меня. Я пошел за этим призрачным лучом (хотя, конечно, никакого луча не было — просто светился асфальт, камешки, палочки от эскимо).

Так мы добрались до перекрестка. Я и пятно. Вместе прыгнули через мелкую лужу, оставленную утренним дождем (этот дождь разбудил меня проснулся я раньше обычного). Оказались у самого светофора, переждали поток машин. Солнечный зайчик приспособился к моему неровному шагу, замирал, дожидаясь меня, когда я отставал от него; он указывал мне путь, как нить одной добросердечной женщины указывала путь герою в лабиринте. Только вот лабиринта не было, вместо него было шоссе в час «пик» и улица, его пересекавшая. Когда светофор зажег зеленый глаз, в голове моей сложились стихи о лабиринте невидимом. Я подумал, что строки о жабрах и клыках, цедящих воду, быть может, тоже сочинил я, а во время полета над морем в памятный для меня день кто-то прочел их вслух — и только.