— Ну, Текс…

Она махнула рукой, продемонстрировав кольцо с жемчужиной.

— Я не говорю, что ты приехал, чтобы найти меня, — сказала она, проницательно глядя на него. — Ты, должно быть, прослышал про Джонни. Захотел посмотреть, правда ли это молодое яблочко упало далековато от яблони, твоего старого приятеля-доктора.

Бэт улыбнулся, прикуривая «Лаки».

— Текс, — начал Уайатт, освобождая свою руку и погладив ее по плечу. — Ты в самом деле умеешь работать с толпой.

— Да уж, когда мои дни на серебряном экране сочтены, — сказала она, подняв брови и распахнув глаза. — Меняются времена, вкусы, и я явно не молодею… Так что, черт с ним, я тоже сменила амплуа… Знаешь, Джонни сам нашел меня.

— И не знал, что ты терялась.

Она засмеялась, даже более низко и хрипло, чем когда говорила и пела.

— Ну, меня взяли в этот новый ресторан… — она глянула на Бэта. — «Голд Рум». Ты его знаешь, У. Б., да?

Бэт кивнул.

— Я там был тогда, Текс, помнишь?

— Едва… В любом случае, был день открытия, Зиг Ромберг вышел из зала, чтобы сыграть на рояле, я была в качестве бутерброда, вышла, чтобы спеть, начала поднимать с мест празднующих… спеть еще одну-две песни? «Голд Рум» должен был закрыться в час ночи, но мы вовсю гуляли еще в полшестого.

— Джонни был среди слушателей, его впечатлило увиденное, а все остальное — прошлое или скоро им станет, — сказал Бэт Уайатту.

— Я уже участвую в этой ерунде больше месяца, — продолжала Текс, махнув рукой в сторону сцены. — И, ходят слухи, здесь становится жарковато.

Уайатт слегка усмехнулся — судя по всему, она хотела, чтобы он сделал это.

— Как Сэди? — спросила она, сузив глаза.

— Хорошо. Отлично. Чудесно.

Текс улыбнулась, скривив верхнюю губу, и обернулась к Бэту.

— Зачем он говорит три слова, когда достаточно одного? Заставляет помолчать.

— Все отлично, — несколько жестче, чем следовало бы, сказал Уайатт.

Текс, похоже, слегка обиделась, но постаралась снова улыбнуться.

— Я не хочу неприятностей, маршал.[4] Я всегда говорила, что мужчина, обманывающий жену, обманывает и за картами. А ты никогда не мухлюешь, правильно, Уайатт? За картами?

Уайатт был известен способностью подстроить игру с дураками, и он хорошо понимал, что она пытается уколоть его. А Текс, в свою очередь, хорошо понимала, что их загулы в Голливуде происходили в тех редких случаях, когда Сэди была в отъезде. В эти короткие отрезки времени он становился известным искателем утешительниц.

Но называть это «обманом» было бы невежливо.

Поняв, что он начинает сердиться, она похлопала его по руке.

— В любом случае, рада видеть тебя, старый негодник… Если бы Джонни собирался выйти сегодня, он бы уже сделал это. Почему бы тебе не позволить мне проводить вас наверх, чтобы встретиться с боссом?

— Почему бы и нет? — сказал Уайатт.

И все трое пошли вверх по лестнице.

Лестница на первый этаж выходила под другой лестницей, в огромный холл. Справа виднелась клеть небольшого лифта с надписью «Служебный» и задняя дверь с такой же вывеской. Оттуда доносились звуки и запахи кухни.

Текс и Бэт повели Уайатта влево, мимо нескольких закрытых дверей по правой стене, к той, на которой виднелась надпись «Личная», а потом влево, мимо широкой лестницы с атласными шнурами вместо перил. В конце коридора была двустворчатая дверь, открывавшая проход в столовую размером примерно в треть самого ночного клуба, оставшегося внизу.

Столовая была незатейлива, дюжина простых столов, накрытых бело-коричневыми рифлеными скатертями (правда, более крупными, чем в клубе). Очевидно, эта комната была столовой в особняке еще с тех лет, когда он был жилым. Говоря откровенно, выцветшие обои с цветочным орнаментом совершенно не вязались с висевшими тут и там цветными эстампами с пейзажами Дикого Запада, и атмосферу места создавали лишь усатые официанты с зачесанными назад волосами, одетые в черные брюки, белые рубашки с галстуками-лентами и передники, во всем походившие на барменов клуба.

Хорошо одетые клиенты (только семейные пары) занимали едва половину столиков, хотя призывный аромат стейков, бульона и гамбургских сэндвичей чувствовался даже в коридоре. Уайатт подумал, что ему снова хочется поесть и тут предоставляется такая возможность.

— Ресторан — просто дань вежливости постоянным клиентам клуба. Но еда приличная.

— Если тебе хочется заглотать один-два стейка на кости, добро пожаловать ко мне, — сказал Уайатт, посмотрев на друга.

Бэт криво улыбнулся.

— Давай-ка, ты и Джонни встретитесь наконец. Это должно было произойти давно.

— Он ждет меня?

— Нет. Хотя… — Бэт поднял палец. — Возможно, Текс именно сейчас говорит ему о твоем визите.

Уайатт развернулся в ту сторону, куда указывал Бэт. Текс заглянула в среднюю из трех дверей, нарушавших рисунок стены, отделанной деревом и серо-голубой парчой в качестве обоев с выцветшими пятнами от висевших когда-то картин, — призраками прежних обитателей.

Позади нее моментально появилась фигура, так быстро, что едва не сбила с ног эту немаленькую женщину, которая, впрочем, не слишком огорчилась.

Это была фигура мужчины, спешно одевавшегося и расправлявшего на себе серый пиджак поверх матово-желтой рубашки с галстуком более темного желтого цвета, заколотым булавкой с камнем, возможно бриллиантом. Черные брюки были идеально отутюжены, и это сочетание черного с серым дало Уайатту первую встряску.

Когда молодой мужчина, впрочем, не слишком молодой, тридцать с небольшим, вышел к Уайатту и застенчиво, почти по-детски улыбнулся, протягивая руку… у Уайатта закружилась голова, словно у ковбоя из «Лонг Брэнч», которому сразу стало слишком хорошо.

— Не хотел вас обидеть, — сказал молодой человек. — Но я так долго ждал этой минуты.

Мальчик (Уайатт мог думать о нем только как о мальчике) стоял напротив Эрпа, ростом в те же шесть с небольшим футов, что и он сам. У него были волосы песочного цвета и большие темно-голубые глаза, пронзительные, как лезвия ножей. Высокие и острые скулы, словно у апача, широкий и мощный подбородок. Чисто выбритый, и с этой знакомой легкой серостью кожи, которая была у его отца от туберкулеза, но у Джонни это была кожа игрока, слишком долго сидящего в прокуренных помещениях, а не легочника.

И, боже мой, его безупречная одежда — хорошо пошитая, достойная «Севиль Роу». Черт, в Лондон он, что ли, ездил за этой одеждой и этой отутюженной желтой рубашкой? Мальчишка так хорошо разузнал все про своего отца или эта любовь к пастельным тонам у него в крови?

Джон Холидэй, доктор стоматологии, стоял перед ним, словно, пока Уайатт не видел, настало второе пришествие и Христос воскресил этого старого мерзавца.

Только вот Док никогда не выглядел таким здоровым. В этом возрасте ему оставалось жить еще пару лет, и весил он тогда килограммов пятьдесят пять, а в этом пареньке было под восемьдесят, и от него исходил дух здоровья, явственно показывающий, что это создание реально и это сын, а не отец.

Да, и еще у него нет длинных усов. Уайатт никогда не видел Дока безусым.

Рука Джонни Холидэя повисла в воздухе и улыбка начала пропадать с его лица, когда Уайатт наконец-то схватил его за руку и от души пожал ее.

— Приношу извинения, — сказал он. — Я подумал, что передо мной призрак.

Это, похоже, обрадовало Джонни, который ухмыльнулся, глянув на Текс, стоявшую рядом с ним, а затем на Бэта, стоявшего рядом с Уайаттом.

— Мистер Мастерсон говорил мне, что я — вылитый папа, — сказал он. И голос, точно Дока, мягкий второй тенор, только без этого южного растягивания слов. — Я видел мало его изображений, спасибо маме. Но такую реакцию встречаю впервые.

Уайатт вздохнул, слегка улыбнувшись.

— У меня за всю мою жизнь было два хороших друга, мистер Холидэй. Вот этот так называемый репортер, стоящий рядом со мной, и твой покойный отец. Увидеть перед собой его образ вполне достаточно для старого человека, чтобы замешкаться.