Риэго созвал военный совет. Вокруг стола собрались Эваристо Сан-Мигель, Антонио Поррас, Николае Чарнеко, Луис де Кастро, Фелипе Карросели, Антонио Алугнис — все испытанные люди, честные патриоты, любящие родину больше самой жизни. Но где Хуан Субиэта, где Хосе Нобоа, его астурийцы, принесшие клятву верности?
Они бежали…
Испытующим оком окинул Риэго лица собравшихся офицеров.
— Наше дело не может не победить! — так начал он свое слово. — А после победы весь испанский народ и его армия узнают имена покинувших нас в тяжелую минуту и заклеймят их своим презрением. Но пусть трусы убираются прочь! Здесь место только тем, кто способен бороться до конца, кого не страшит превосходство сил врага. Сеньоры, сейчас мы— горсть отрезанных, от мира людей, окруженных полчищами абсолютизма, смертельно ненавидящего нас, предвкушающего свое торжество над нами, лютую казнь бунтовщиков. За все время нашего похода ни одна рота армии абсолютизма не перешла на нашу сторону, ни один город не откликнулся открыто и честно на все наши воззвания и манифесты. Страх сковал народ! В глубине своих сердец многие испанцы благословляют нас, но никто не смеет презреть угрозы врагов свободы и открыто прийти к нам.
Что же мы станем делать? Может быть, сдаться на милость О’Доннеля, а потом вымолить прощение у тиранов Испании?
Тут раздались протестующие крики.
— Или вам следует выдать камарилье Риэго и тем доказать ей свое раскаяние?..
Бурные протесты прервали говорившего.
— Да, сеньоры офицеры, — повысил голос Риэго, — нам сейчас осталось только одно: пока рука в силах сжимать оружие и голос не устал бросать призывы — идти и идти дальше по избранному пути, бороться и звать! Не забывайте, братья: центр нашей революции — на Леоне, мы только передовой ее отряд. Чем дольше продержимся мы, тем скорее придут на помощь Леону другие испанские земли! Силы патриотов огромны, но они подобны снежной лавине в горах. Долго лежит она неподвижно, а когда начнет, наконец, катиться, ничто уж не может противостоять ей…
Мы должны оставить Малагу, обманувшую лучшие наши надежды. Я предлагаю идти в сторону Сьерры-Невады, на Гранаду. Вы видели, как трусливы полки О’Доннеля. В горах каждый из нас сможет противостоять десятерым!
* * *
Колонна Риэго двинулась на северо-восток, через Кольменар, в направлении Гранады. В ней было теперь 900 человек. О’Доннель осмелел и стал непрерывно терзать ее тыл. По тяжелым, топким дорогам, поднимаясь на крутые перевалы, спускаясь в ущелья, то и дело перестраиваясь для боя, патриоты уходили все дальше от Малаги.
На следующий день разведчики донесли, что дальнейший путь на Гранаду отрезан группой правительственных войск под командой свирепого Эгиа, выступившего навстречу восставшим и уже занявшего Лоху.
Повторять ли снова печальный опыт Малаги? Пробиваться с боем к Гранаде? На дружественный прием и помощь в городах можно было еще рассчитывать, лишь не имея у себя на плечах правительственных отрядов.
Поэтому Риэго, зажатый между О’Доннелем и Эгиа, избрал единственно возможную при данных обстоятельствах тактику: он решил избегать отныне встреч с врагом, ценой предельного напряжения сил отрываться от него, отдаляться на возможно большее расстояние.
Отряд повернул круто на запад.
Два дня патриоты блуждали в горах, петляли на путях от Малаги до Антекеры — ночные переходы, привалы без огня, без горячей пищи.
Камень и вязкая глина доконали обувь. Почти все бойцы шагали теперь босиком, на многих остались лишь штаны да рубаха.
Все внимание отдавали оружию. Люди заботливо кутали его в свое тряпье, оберегали от сырости. Спали, крепко прижавши к груди ружье — последнюю свою защиту и опору.
Поздним вечером 22 февраля добрались до Антекеры. Население и здесь попряталось по домам. Уже на следующий день со стороны Малаги показались разъезды неприятеля. Риэго тотчас отвел своих людей на окружающие городок высоты, а через день отступил по дороге на Кампильос.
Риэго решил укрыть колонну среди скал и круч дикой Сьерры-де-Ронды, вздымавшей свои вершины к западу от Антекеры, в том направлении, в каком он сейчас поспешно отходил. Горная война представлялась ему последней возможностью организованного сопротивления. Вне гор маленькая армия была бы неминуемо и быстро разгромлена.
В центре сьерры лежала Ронда, старая мавританская твердыня, орлиное гнездо, опоясанное зубчатыми стенами. Риэго устремился туда, намереваясь хотя бы на короткое время сделать эту крепость своим опорным пунктом.
Но и тут патриотов ждала неудача. В одной лиге от города отряд натолкнулся на опередившие его части О’Доннелл: 800 человек преграждали дорогу солдатам Риэго.
На этот раз невозможно было уклониться от столкновения. В ожесточенном, кровопролитном бою, стоившем повстанцам двух сотен бойцов, авангард правительственных войск потерпел поражение. Покинув позиции перед городскими воротами, он отступил в город и укрепился по другую сторону узкой и глубокой пропасти, разделявшей надвое всю Ронду. Выбить противника оттуда не представлялось возможным: он крепко держал единственный узкий мост, переброшенный через ущелье.
Доставшаяся дорогой ценой победа оказалась бесполезной. Риэго не решился обосноваться в завоеванной половине Ронды — он опасался скорого подхода главных сил О’Доннеля. Запасшись хлебом, рыбой, вином и обувью, колонна той же ночью покинула Ронду.
Затерянная в горах Грасалема — медвежий угол глухой сьерры — тепло, с радостным изумлением встретила патриотов, вступивших в ее белые улицы с высоко поднятым знаменем и криками: «Да здравствует конституция! Да здравствует свобода!»
Длинный путь привел людей Риэго почти к исходной точке: Грасалема лежала совсем недалеко от острова Леон. Но за месяц, истекший со дня начала рейда, от полуторатысячного отряда осталась едва половина его…
Слава о восставших уже раньше достигла Грасалемы. Пришедших приняли дружески, любовно.
Женщины стирали покрытые соленой коркой пота солдатские рубахи. Мужчины потчевали гостей вином и агуардиенте. Но дороже всех знаков дружбы был горячий интерес грасалемцев — в большинстве своем пастухов, ткачей, кузнецов и мелких торговцев к делу повстанцев.
Перед собравшимися горожанами и солдатами Риэго — в который уже раз! — говорил о причинах, побудивших войско взяться за оружие:
— Граждане Грасалемы! Вы видите здесь, на площади, малую часть экспедиционной армии, поднявшей восстание против силы, во сто крат более могучей. Вы видите нас после тяжелых походов, жестоких сражений, потерявшими половину людей. Что же толкнуло нас на неравную борьбу, что заставило забыть о матерях и братьях, отцах и невестах? Что привело нас к неповиновению старшим нашим начальникам? Гонимся ли мы за личными выгодами, или мы обижены чинами, или же, наконец, мы испугались американских лесов и степей? Нет, граждане, причина нашего восстания совсем иная!
Посмотрите вокруг и спросите себя, кто счастлив сейчас в Испании? Доволен ли своей судьбой пахарь — основа благополучия всей страны? Счастлив ли трудолюбивый ремесленник, торговец? Даже слепому видно, какую горькую долю уготовили теперешние правители всем тем, кто честно трудится изо дня в день, кто сеет и жнет, кто кует и ткет, кто посылает во все углы страны товары, накопляет ее богатства. Всех обложили непосильными податями, опутали своей паутиной лихоимцы!.. Посмотрите, какие порядки установились на нашей родине. Крестьянин не может шагу ступить без того, чтобы ему не пришлось ублажать своим последним реалом старосту, альгуазила, священника и прежде всего его грозного владыку, сеньора! Может ли испанец, претерпевший угнетения, обиды и несправедливости, принести жалобу на своего обидчика или угнетателя? Тюрьмы полны подобных жалобщиков!
А ведь было время в Испании — и совсем недавно, — когда казалось, что навсегда ушли в прошлое такие порядки, позорящие нашу родину на весь свет. Вы помните, граждане Грасалемы, эти дни, когда Испания похоронила произвол и взяточничество?
