Все свободомыслящие газеты и журналы подверглись разгрому. Один лишь «Дозорный», грязный листок монаха де-Кастро, заливался в наступившем безмолвии гнусным брехом: «Передо мной уже стояла Испания, покрытая кровью и мерзостью, опустошаемая резней. Великий боже! Явился Фернандо, явилась ночь 10 мая. Ах, эта ночь! Ты должна быть причислена к самым прелестным из дней! Хвалите и славьте господа! Ныне наше отечество счастливо: ныне царствует Фернандо!»

Король совершил свой въезд в Мадрид 13 мая.

Тотчас же он разослал по провинциям новых губернаторов и капитан-генералов. Эти прислужники реакции стали по столичному образцу учинять погромы либералов.

Всюду восстанавливали старые порядки.

Мрачнее тучи ходил Мина по улицам Мадрида. Уже неделю неистовствовали там банды Эгиа. Рука герильера поминутно тянулась к эфесу шпаги: один бы только полк его наваррцев!.. Ударить по господам, подбивающим эту бесчинствующую сволочь! Они ведь храбры до первого выстрела и сразу разбегутся, как крысы…

Франсиско Мина, коренастый, широкоплечий, черный от загара герильер, был из крепкой породы пиренейского крестьянства. Начало борьбы с Наполеоном застало Франсиско за сохой. Вихрь событий бросил его в ряды герильи. Здесь он выказал себя талантливым военным вождем. За его отрядом гонялись лучшие наполеоновские командиры, но исключительная ловкость позволяла ему уводить своих людей из-под ударов без больших потерь и бить французов с такой силой, что его имя стало пугалом для чужеземных армий, оперировавших на севере страны.

Мина стал кумиром народа Испании. Кортесы воздавали ему должное, и он прошел все ступени воинских отличий. К концу военных действий против наполеоновских войск Мина был уже генералом испанской армии и губернатором Наварры.

Когда Фердинанд находился еще только в Сарагосе, генерал Мина примчался в столицу, оставив в Памплоне[21] свою дивизию. Он настойчиво убеждал либералов не доверять королю и на всякий случай принять нужные меры. А после черного дня 4 мая, видя общую растерянность, Мина предложил кортесам организовать военное сопротивление. Но его не слушали.

Уже давно Мина был известен реакционерам как заклятый враг старого порядка. Восторжествовавшая феодальная клика немедленно отстранила его от управления Наваррой. Все же посягнуть на свободу столь популярного партизанского вождя пока не решались. И Франсиско Мина бродил по столице, полный ненависти и самых отчаянных планов.

Прямой и мужественный герильер искал связи с вождями мадридских патриотов, еще не попавших в лапы королевской полиции. Но, убедившись, в том, что реакция в столице укрепилась, Мина вернулся к своему первоначальному плану — удару из Наварры. Через верного человека он предложил старшим офицерам дивизии, остававшейся под его командованием, выступить с оружием против реакции.

Мина вернулся в Памплону. Отважный генерал рассчитывал, что, немедля развернув знамя движения и овладев памплонской цитаделью, он сможет присоединить к восстанию все стоящие в Наварре войска и создать здесь центр борьбы, вокруг которого объединятся впоследствии армии других провинций.

На первых порах все приготовления шли без помех. Много помогал Мине полковник Хуанито — его правая рука, ближайший друг и сподвижник в годы герильи.

Вскоре, однако, Мина стал замечать неладное. Тайные его распоряжения становились известными новому губернатору Наварры графу Эспелета. Было ясно, что какая-то враждебная сила расстраивает планы восстания.

Случай помог Мине открыть предателя. Это был Хуанито, которого купил Эспелета. Щедрыми подачками граф переманил на свою сторону и многих других участников заговора. С минуты на минуту должен был последовать арест его главаря.

В тот же вечер Мина бежал из Памплоны. По известным ему одному горным тропам он направился к границе и отдался французским властям.

Потерянная возможность покарать изменника причиняла герильеру не меньше страданий, чем вынужденная разлука с родиной.

Но Мина дал себе зарок — не возвращаться в Испанию до тех пор, пока не представится возможность снова бороться за ее свободу. Дышать одним воздухом с тираном он не хотел.

Несмотря на столь легкую победу над первой испанской революцией, Фердинанд долго не мог отделаться от страха перед поверженным врагом. Он назначил особую следственную комиссию для рассмотрения деятельности либеральных вождей.

После самого пристрастного, поистине инквизиторского следствия комиссия вынуждена была признать, что нет поводов для предания суду томившихся в казематах регентов, депутатов, военных и журналистов, повинных лишь в том, что они старались служить королю наилучшим, по их разумению, образом.

Но решение комиссии не удовлетворило Фердинанда. Он потребовал к себе дела заключенных и без суда, собственной властью, наложил на них кары. Многие угодили на каторгу в марокканские колонии Испании, других он засадил на разные сроки в крепости и тюрьмы.

Королевские репрессии обрушились не только на либералов, но и на их врагов, на тех, кто сотрудничал с королем Жозефом. Заточению в тюрьмы, конфискации имущества подверглись тридцать тысяч офранцуженных.

Этими преследованиями Фердинанд вырыл глубокую пропасть между новым режимом и прогрессивными кругами испанского общества.

С тем большей готовностью бросился он в объятия духовенства, мощного своего союзника.

Тотчас по возвращении он восстановил инквизицию. Правда, теперь Святое присутствие не получило права казнить свои жертвы. Но у него оставалось достаточно иных способов устрашения и мести. Инквизиция сохраняла в неприкосновенности таинственную и мрачную процедуру следствия, средневековые пытки в подземельях, могла широко пользоваться правом вмешательства в самые разнообразные области жизни, не имевшие никакого касательства к религии.

Священники и монахи тесным кольцом окружили короля и его двор. Каждый день в дворцовых покоях служились пышные мессы. Высочайшие особы присутствовали на них, увешанные образками, ладанками. Все действо неизменно завершалось великолепным банкетом. Рекой лилось вино, и охмелевшие священнослужители, подобрав рясы, отплясывали с мадридскими цыганками и манолами[22].

В интимном кругу Фердинанд приходил в прекрасное настроение. В такие часы он становился необычайно щедр, чем с большой легкостью и пользовались его гости. Между двух возлияний какой-нибудь монастырский настоятель улучал минуту для того, чтобы обратиться к королю с просьбой о местах для «своих людей». Эти просьбы обычно тут же на месте и удовлетворялись.

С первых же месяцев царствования Фердинанда началось восстановление монастырей, разрушенных французами. Оно шло с поразительной быстротой — разоренные войной крестьяне отдавали на это свои последние крохи. Чтобы подогреть рвение верующих, церковники прибегали к пророчествам, сотворению чудес, открытию чудотворных мощей.

Развалясь на софе, пуская кольца дыма, насвистывая, Фердинанд принимал доклады своих министров. Он не любил церемониться с ними — перебивал ежеминутно, торопил, покрикивал. Когда министр протягивал королю список кандидатов на какие-либо посты, тот красным карандашом надписывал другие имена — своих ставленников. Министры превращались в безропотных исполнителей воли неограниченного, деспотического монарха.

Исключительное влияние при дворе имел, например, некий Гомарро. Министры ходили к нему на поклон, заискивающе выслушивали его пожелания и засыпали могущественного человека подарками. Этот Гомарро был всего-навсего слуга-шут, любимец Фердинанда, обладавший секретом забавлять короля, никогда не приедаясь ему. Паясничая, он нередко подсказывал своему повелителю решение того или иного дела.