Есть мне, откровенно говоря, еще не хотелось, но приглашение на ланч приняла. Фернандо засуетился, запыхтел, закричал повару, не отходя от стойки, потому что боялся упустить важный момент в начинающемся романе, чтоб тот приготовил самое вкусное, на что способен. Но Ди Джей остудил его пыл, сказав, что мы поедем на ланч в какой-нибудь ресторан, по моему выбору, и я кивнула в знак согласия, заметно огорчив Фернандо, как ребенка, у которого из-под носа увели занимательную игрушку.

Перед самым кафе стоял у тротуара, прижавшись к асфальту обтекаемым корпусом, великолепный белый «Корветт», который я заметила, еще когда входила сюда.

— На какой поедем? — спросила я Ди Джея. — На моей или вашей?

— Сегодня на моей.

— Вы полагаете, у нас еще будет завтра?

— А вы в этом сомневаетесь? — удивился он. — Вы прошли. Вот моя машина.

Кивком головы он вернул меня назад, к белому «Корветту». Не выдав удивления, я села, низко пригнувшись, рядом с ним и, когда дверца захлопнулась, не устояла, и сам собой сорвался с моих губ оскорбительный вопрос:

— Это ваша?

— Нет, — ничем не проявил он своих чувств. — Украденная.

Я это, естественно, приняла за шутку, и довольно примитивную, и потому в подобном же тоне заметила:

— Надеюсь, не в Лос-Анджелесе?

— Конечно, нет. Во Флориде.

Он повернул ко мне свою скульптурную, точеную голову, и по спокойному выражению глаз я поняла, что он нисколько не шутит.

— Повода для беспокойства никакого, — добавил он. — Машина перекрашена, и документы не отличить от настоящих.

— Вы со всеми так откровенны?

— Только с вами.

— Чем я заслужила такую честь?

— Вы мне нравитесь и будете со мной.

— А не поспешно ли такое заключение?

— Нет. Я решаю сразу. И не меняю решения.

— Кто же вы такой, позвольте полюбопытствовать?

— Революционер.

— Как это понимать?

— В прямом смысле этого слова.

— Довольно редкая в Соединенных Штатах профессия, — попыталась я отшутиться.

— А я не американец.

— Кто же вы, загадочный незнакомец?

— Креол. Есть такой народ на островах Карибского моря — коктейль из причудливой смеси кровей.

— Удачный коктейль, — улыбнулась я ему.

— Не жалуемся.

— Вы — кубинец? — догадалась я.

— Нет. Южнее. С острова Тобаго. Есть такое маленькое независимое государство, расположенное на двух островах — Тобаго и Тринидад. Моя страна так и называется — Тринидад и Тобаго. Мы представлены в Организации Объединенных Наций. Наравне с вашей страной. Один голос имеет США и один голос Тринидад и Тобаго. А что касается Кубы, то там я бывал неподолгу.

— И Фиделя Кастро видели?

— Видал.

— Красивый мужчина.

— Женщинам виднее.

— А боксера кубинского, чемпиона мира Теофилиуса Стевенсона, знаете?

— Знаю.

— Вам не говорили, что вы очень на него похожи?

— Говорили. Он сам.

— Вы меня жутко заинтриговали! — воскликнула я. — Я не могу себя назвать революционером, но социалистические идеалы мне близки.

— Я не сомневался в этом.

— Почему?

— Хороший человек не может быть реакционером.

— Ого! Какая категоричность! Но как вы определяете, кто хороший человек?

— По глазам. В них я читаю, как в книге. Уверенность и категоричность, какие сквозили в его ответах, окончательно добили меня, и я уже чувствовала, что влюбляюсь по уши и спасения нет и не нужно.

И он это заметил и тоном привыкшего одерживать победы красивого самца представился. Тогда я и узнала, что зовут его Дэннис-Джеймс, но он предпочитает короче: Ди Джей. Я охотно согласилась, что и мне нравится Ди Джей, и тогда он резюмировал:

— Едем на ланч. А то недолго уморить вас голодом. Это были удивительные ночи. Первое время мы почти не смыкали глаз. Ди Джей был прекрасным любовником. Не знающим устали. Я прежде него выбивалась из сил и просила пощады. В паузах между ласками мы разговаривали. Я большей частью слушала горячие речи моего Ди Джея. Он и в разговоре был неутомим.

Конечно, говорили о революции, которая идет с юга на север по американскому континенту. Это была его идея-фикс, и попытка свернуть его на другую тему действовала на него угнетающе, и он при первой же возможности возвращался к прежнему разговору и тут же оживал и начинал фонтанировать красноречием.

Мне не докучали его речи. Его горячие слова западали в душу. Я ведь тоже грезила о революции и прочитала, учась в колледже, пропасть марксистской литературы и бегала на собрания и диспуты левых всех оттенков — от бескомпромиссных, неуживчивых троцкистов до благодушных, скучающих либералов — и была достаточно подкована теоретически. Ди Джей был практиком революции. Он побывал в горячих делах, но распространялся об этом неохотно. Возможно, оттого, что не до конца доверял мне.

— Ты убивал? — спросила я его как-то. — Своими руками? Он ответил уклончиво и немного рисуясь:

— Революцию не делают в белых перчатках.

Мол, ясно без слов И не нуждается в комментариях.

Он был максималист. Оправдывал террор. И ни на йоту не сомневался, что все средства хороши, даже самые на первый взгляд нечистоплотные, для достижения заветной цели — победы революции. Я не была такой радикальной. Меня пугали его жестокость и абсолютная глухота к общепринятой морали.

— Если б на моем пути встала родная мать, — со сверкающими глазами шептал он мне в постели, — у меня бы не дрогнула рука ликвидировать ее! Мы никого не можем щадить! Наши враги нас тоже не пощадят!

Мне нравилось гладить его тело, улавливать ладонью игру мускулов под тугой, глянцевитой кожей. Мускулатура его была настолько четко и выпукло очерчена, что напоминала иллюстрацию к анатомическому атласу. В статуях античных мастеров я видела подобные мужские тела. На его тугой и длинной шее висел на тоненькой золотой цепочке маленький крестик.

— Ты католик? — спросила я.

— Тебя всякие глупости интересуют, — недовольно огрызнулся он.

— Марксизм не признает религии, а ты, марксист, носишь крест на шее.

— Если революции понадобится, я дохлую кошку нацеплю себе на грудь. Понятно?

— Не очень.

— Пойми, глупенькая. Латинская Америка — это католики. Народ темный. Бог у них стоит на первом месте. Работать с такими без креста на шее — пустое занятие. Они поверят лишь своему и пойдут за тем, кто верит в их Бога. Теперь поняла?

— Кажется.

— Ты со мной не согласна?

— Н-нет.

— Ты — либеральная барышня. Такие революцию не делают. Они лишь примазываются к ней, когда делят лавры. А черную работу, в грязи и крови, совершают другие.

— Кто? Убийцы? Палачи?

— Если я еще раз услышу такие слова…

— Убьешь меня?

Свирепость с его лица сгоняла детская улыбка.

— Задушу… в объятиях.

Я не соглашалась с крайностями, но основа, сердцевина его позиции была мне по душе. В Ди Джее сочетались романтик революции и трезвый без сантиментов боец.

— Чувства надо оставлять в постели, — поучал он меня. — Когда идешь в бой, выполняй приказ, не размышляя. Иначе дрогнет рука, когда наведешь винтовку врагу в лоб. Враг тоже человек. У него есть мать, которая будет безутешна. Возможно, есть дети, кому уготована сиротская судьба. Стоит это впустить в душу, и ты уже не боец. Ты — дезертир. Выстрелишь с опозданием, а враг в это время уложит твоего товарища по борьбе.

Очень любопытно рассуждал он о ближайших перспективах.

— Знаешь, кто наш союзник? Нефть! Черное золото, как ее называют. Нефтяной кризис уже расшатал финансы капиталистического мира. Растут цены. Падает производство. Усиливается безработица. И что поднимается? Недовольство. Среди кого? Беднейших слоев. Кто беднейшие слои? Негры. Мексиканцы. Пуэрториканцы. Знаешь, сколько цветного взрывчатого материала в твоей Америке? Больше двадцати процентов! Одна пятая населения! Цветные плодятся быстрее белых. Через одно поколение половина Соединенных Штатов будет окрашена в любой цвет, кроме белого. И тогда уж ничто не спасет.