Коряга саксаула была выбрана не дупластая и не слишком усохшая и перележавшая. Короткие чурки, были словно свинцовые слитки. В широкой, на трубчатых ножках жаровне Ковус-ага разгреб вспыхивающие синеватыми язычками угли и принялся не укладывать, а устанавливать друг к другу куски звенящего дерева. Даже на приготовленных углях они вспыхнули не вдруг, а сначала прокалились, потемнели и только после этого покрылись по бокам темно-красными цветочками, которые нескоро соединились в огненный букет костра. Зная заранее, что надо делать, Мурад принес в бадье воду, целую пачку соли, фанерку, сделанную в виде веера, и две кастрюли. Шашлык - дело мужское, и причем - строго единоличное, поэтому Ковус-ага не то чтобы важничал, нет, он делал все с достоинством и держал всех на дистанции. Анна Петровна превосходно знала самолюбие и привередливость Ковуса-ага, когда он стоял около жаровни, словно хирург возле операционного стола, и требовал строгого порядка и беспрекословного повиновения. При другом шашлычном варианте, когда мясо или рыба заранее маринуются с лучком и перчиком и заливаются уксусом, Петровна допускалась к предварительным операциям, но сейчас готовился шашлык самый лакомый простой и пряный, какой готовят рыбаки у костра, едва успев вытащить рыбину из сети, снять с крючка перемета или подпуска. Ковус-ага уже видел, какого долгоносика втихомолку принес от маячного дружка расторопный Мурад. Молодой осетр лежал под ванной в мокрой парусине, не очень крупный, но телесный, с комковатым брюшком, икряной. Было похоже, что у маячного служаки осетр плавал в садке на привязи: из-под жаберного панциря торчал обрывок телефонного провода. По всему было видно, что морской гуляка недавно заснул и старому рыбаку немного было жалко красавца, но охотничьи страсти бурлили в крови Ковус-ага, и он не мог им противиться. Чтобы не только никто не мешал, но даже не смущал взглядом, Ковус-ага унес осетра вместе с небольшим столиком за угол веранды.

У жаровни остались дежурить Мурад и Виктор Степанович. Подошла Анна Петровна. Шепнула что-то Мураду, и тот опрометью слетал в кухню за ложкой и миской.

- Без икры не обойдется, - сказала потихоньку Анна Петровна. - Приятель наш с маяка холостого осетрика не пошлет. Ковус-ага не любит тревожить друзей по пустякам, и если просит, то - острая нужда; значит, надо самое лучшее. Сам-то в долгу не останется!

- Зачем, мама, так говорить про отца! - обиделся Мурад. - Он и не просил, дядя Маяк или как его... сам прислал. Увидел меня и дал. Я не хотел брать, сам таких ловить умею!

- Умеешь, сынок, умеешь!.. И я про то же говорю. Надень очки, возьми тёрку и корешки построгай. Только слезы кулаком не вытирай.

- Не бойся, мама, не заплачу! - На кухню Мурад ушел не очень охотно, и тереть едучий корень ему не хотелось. От интересных разговоров не любил он уходить.

Анна Петровна смахнула фартуком песок с табурета и поставила его в тени, около кадушки с мохнатой пальмой.

От приглашения посидеть Виктор Степанович отказался.

- На огонь посмотрю. Люблю огонь, - приговаривал он, обходя жаровню. - У саксаула затаенное неяркое тяжелое пламя, почти как у каменного угля. Недаром он такой плотный, должно быть солнце все лишнее уже выжгло. Саксаул напоминает кокс пустыни!..

- А мне кажется - саксаул это дерево старости, - сказала Анна Петровна со вздохом. - От рожденья он горбатенький. И сама земля здесь кажется мудрей и старше, чем в других местах. От трудовой усталости и пота вся солью пропиталась...

Замечание это понравилось Виктору Степановичу.

- Давно приехали в эти края?

- Я и сама не знаю! - усмехнувшись, Анна Петровна скрестила на груди руки. - Ведь по-разному можно время измерять: веснами, морщинами, получками... У меня свой счет, я по вспышкам памяти время меряю: что помнится, то я и считаю прожитым, а остальное время снова вернется, чтобы запомниться чем-то важным. Смешно и горестно!

Жалко дни, которые гаснут, не вспыхнув пламенем, не осветив ничего впереди, не оставив доброй памяти... А есть видные дни, как верстовые столбы в жизни - с пользой для народа прожитые. Вот по ним и надо вести счет времени!..

- У вас, Анна Петровна, свое летоисчисление, по светящимся дням и годам. Интересно, сколько же вы кладете себе световых лет?

- Смех смехом, а кажется мне, что я только вчера приехала сюда!

- Что же было необычного в тот день? - Виктор Степанович все больше удивлялся привязанности многих людей к этому пустынному месту и замечал какие-то коренные, осмысленные и долговременные связи между жителями Прикаспия. Особенно была видна эта товарищеская спайка в семье Ковус-ага.

- Приехала я сюда жарким летом и прямо с автомашины бросилась к морю... Бежала по песку изо всех сил, без памяти; бежала, а моря будто и не увидела: все на свете каменный остров заслонил. Как это случилось - не пойму, но только островок больше моря стал... Он к себе звал... Не каменный истукан, а Захар мой, муж погибший, у которого последнюю кровинку взял и впитал в себя этот остров.

- Вы посмотреть эти места приехали?

Ветерок тихонько и бережно шевелил седые волосы и какой-то старомодный бантик на груди у Анны Петровны.

- Только прикоснуться хотела к этой земле, а как ступила, так и приросла к ней. Боялась потеряться здесь, думала людей близких не встречу и ничего не узнаю про казненного тифозной смертью астраханского шорника, моего Захара Мусатова. А потом друзей тут нашла, все разузнала и про него и про других бунтарей. Повез меня на остров молчаливый, смуглый лицом перевозчик в узкой лодке - бударке. Много дней мы плавали с ним вместе. Он все молчал, а когда я собралась уезжать, бородатый лодочник вдруг нарушил обет молчания. "Остров, говорит не отпустит тебя... Оставайся жить в моей хижине". "Как же так? - удивилась я. - Ведь не перекати поле; у меня какой ни есть, а свой домишко, и не где-нибудь, а возле астраханского Кремля, в центре города, где когда-то челн Петра Первого причаливал". Бородатый рыбак сказал, что у него ничего нет, кроме этой кибитки. Правда, была еще собака, бочка с пресной водой... Но и это хозяйство рыбаку стало обузой. На сейнере он плавал, а домик оставлял без присмотра. "Хочешь - хозяйничай, Айна!" Запросто предложил бородач. Имя свое мне подобрал, и не только имя, но и ключик к сердцу нашел ловкий рыбак. Уговорил остаться. Бросила я знаменитый петровский причал в Астрахани и осталась с собачкой полновластной хозяйкой вот этого особняка у синего моря. Уплыл мой рыбак в тот же день, а вместо себя оставил двустволку, лодку и весло именное с росписью "Ковус"... Весло это до сих пор хранится. В курятнике насест из него сделан.

- Эй, тузлук! - послышалось из-за веранды.

- Несу! - откликнулась поспешно Анна Петровна. - Так я и знала - икряной. Другого ему не пришлют.

Наблюдая за стариковскими хлопотами, Виктор Степанович улыбнулся.

- Капитан дает команду!

- Почтение к нему какое-то особенное. Все стараются для Ковуса-ага добро сделать, - говорила Анна Петровна, склонившись над кастрюлей и пробуя на язык крепость тузлука. - С таким же уважением к Ковусу, который спасал друзей моего Захара, и я вошла в его дом. Оно известно: если уважаешь человека, то не отблагодарив, не уйдешь... Мне долго благодарить его надо. Вот я и решила вековать вместе под этой крышей. А теперь и вовсе - сын у нас!.. Миловаться мы не набалованы, но когда соберемся всей семьей, то радостно и светло в рыбачьем теремке.

- Туз-лук!

Хозяина дома отлично понимали, это было видно по тому, с каким проворством Анна Петровна бросилась с кастрюлей к бочке с пресной водой, а потом начала щепотью сыпать соль в посудину. Подбежал от жаровни Мурад и они вместе понесли рассол в тень от веранды и одинокой, изнывающей от зноя белой акации. Виктор Степанович уже не чувствовал себя посторонним в этом доме, тем более, убегая, Мурад показал ему на жаровню, и гость понял это как просьбу приглядывать за строжайшим режимом горения саксаула. Вероятно, только в лабораториях так изнурительно следят за тиглями, в которых собираются для взвешивания остатки после выпаривания. Свою задачу Виктор Степанович понял правильно: во-первых, ничего не трогать, а во-вторых, оберегать походную кухню от длинномордой, поджарой и на редкость волосатой свиньи, непонятной масти и непостижимого возраста. Собакообразная свинья все время норовила почесаться о ножки жаровни, и Виктор Степанович применил против нее самый варварский способ внушения: уронил уголек на спину, но тут же сбил его острой шпагой, приготовленной для шашлыка.