– Можем ли мы как-то это узнать? – спросил Тормонд, внимательно глядя на Свечку.

– Наши связи с силами Ночи сильно преувеличивают, ваша светлость, – отозвался тот. – Ищущие свет отрекаются от Ночи, вступая на путь. Именно поэтому нас и называют «ищущие свет». Хотя некоторые мои коллеги, присутствующие здесь… Вот они-то, наверное, едят чалдарянских младенцев и бегают голышом под полной луной наперегонки с адскими демонами.

Говоря это, монах не смог сдержать улыбку. Отец Клейто всегда обвинял ищущих свет именно в этих непотребствах.

Святые отцы и богословы один за другим, и многие тоже с улыбкой, заявили, что и они не знаются с Орудиями Ночи.

– Значит, мы действуем вслепую, – кивнул Тормонд. – Придется просто ждать, что уготовила судьба.

Кое-кто из присутствующих посмотрел на него с осуждением: какая может быть судьба, если речь идет о воле божьей?

– Но ведь в Коннеке всегда так и поступали? – спросил монах. – Время и удача были к нам благосклонны, и нам не приходилось склоняться перед Тиранией Ночи.

На него тоже посмотрели с осуждением: какая может быть удача, если речь идет о воле божьей?

Странное у них получилось собрание. Никто не жаждал войны, наоборот – почти все желали мира, но в то же время ясно давали понять, что не отступят, если Безупречный все-таки нападет.

И только когда встреча закончилась, брат Свечка понял, что же именно произошло. Наверное, Тормонд и Изабет этого и добивались. Святые отцы были готовы противостоять тьме и захватчикам, а Тормонду при этом не нужно было принимать никаких решений.

Герцог славился своей нерешительностью и всегда откладывал дела на потом. В тихом и сонном Коннеке зачастую именно бездействие и решало все проблемы.

Но брат Свечка сомневался, что нынешние неприятности исчезнут сами собой. Разве что господь решит вдруг раньше времени забрать Безупречного к себе.

В Покоях Героев время остановилось, здесь правил бесконечный ужас.

Шагот засыпал и просыпался, засыпал и просыпался, снова и снова, быть может, десять тысяч раз подряд, а может, и больше. Открывая глаза, он видел перед собой все то же: черно-белый мир и щерящихся в беззвучном крике мертвецов.

Этот зал не был похож на Покои Героев из песен и легенд, здесь никто не предавался буйному веселью. Дочери Всеотца больше походили на Пожирательниц Падали, а не на Похитительниц Павших, на иссохших от голода старух, а не на соблазнительных дев.

Шагот никогда не надеялся увидеть Похитительниц Павших и даже не представлял в своих фантазиях, как они могут выглядеть. И все же Покои Героев его немало разочаровали.

Повсюду в беспорядке валялись мертвые воины, их даже не удосужились аккуратно сложить. Лица перекошены в предсмертной агонии, у кого-то не хватает руки или ноги, у кого-то кишки вывернуты наружу, кто-то располосован ужасными незаживающими ранами.

Но тела не разлагались, нигде не было заметно трупных червей. И трупного смрада тоже.

Шагот не ощущал себя мертвым героем, попавшим в рай.

Он почти все время спал, но после десятков мимолетных пробуждений пришел к выводу, что ему уготована некая другая участь. Быть может, его ждет что-нибудь ужасное – вроде той огненной ямы, куда, если верить слюнтяям-южанам, попадают злодеи и те, кто не верит в их непонятного южного бога.

Шагот засыпал и просыпался, но вокруг него ничего не менялось. Он не видел ни своих товарищей, ни тех странных рыбаков, которые привезли их сюда. Время от времени, правда, появлялись Похитительницы Павших – видимо, притаскивали очередных мертвецов.

Лишь сон спасал от надвигающегося безумия. Сон, а еще полное отсутствие воображения.

Но вот наконец на десятитысячный (а может быть, на двадцатитысячный или тридцатитысячный) день своего райского заключения Шагот открыл глаза, вынырнув из бесконечного тумана, и увидел: вокруг что-то изменилось.

Его тащили куда-то, подхватив под руки, Похитительницы Павших. Их усохшие головенки с морщинистыми лицами покачивались. Ступни Шагота волочились по полу. Он попытался идти сам, но тело не слушалось. Руки и ноги безвольно болтались.

Постепенно к нему начали возвращаться чувства. Сердце попыталось снова забиться, чего не приключалось с ним с самого прибытия сюда. Он чувствовал костлявые пальцы Похитительниц, чувствовал боль в окаменевших от долгого бездействия мышцах.

Шагот попробовал было что-то сказать.

Но вместо слов получилось лишь бульканье. Зато он снова дышал.

А жуткие старухи тем временем всё волокли его куда-то.

Зрение постепенно прояснилось. Он уже мог сам ненадолго приподнимать голову. Необозримые покои Небесной Крепости, раскинувшиеся вокруг, хоть и были действительно необозримыми, все же чуть лучше подходили для смертного, чем Покои Героев. Они не были похожи ни на одно строение из тех, что ему когда-либо приходилось видеть, зато напоминали рассказы о дворце владыки Восточной Империи в Гипраксиуме. Нечто подобное, во всяком случае, описывали старики, которые когда-то в молодости отправлялись по янтарному пути в те края и нанимались в императорские телохранители. Все они вспоминали огромные пустынные залы дворца.

Постепенно к Шаготу начал возвращаться и слух. Но лучше бы он остался глухим. Похитительницы Павших неустанно препирались между собою, и их язык весьма напоминал андорежский. Шагот разбирал едва ли треть.

Да они же говорят на древнеандорежском!

Язык даровали людям боги много столетий назад. Видимо, язык этот изначально был божественным, а люди со временем исказили его.

Похитительницы Павших, судя по разговору, были весьма недовольны жизнью. Их раздражало решительно все: Шагот, его товарищи, которых в это самое время тоже возвращали к жизни, замысел Всеотца, Покои Героев, тамошние мертвецы, их собственное существование. Но более всего их бесила сестрица Арленсуль. Именно по вине этой самовлюбленной особы, которая умудрилась навлечь на себя гнев Всеотца и отправиться в изгнание, на их многострадальные плечи свалилась ее часть работы.

Похитительницы были недовольны всем на свете.

Наконец они, видимо, пришли туда, куда стремились. Там ворчливые старухи бросили Шагота и исчезли. Оглядевшись, он увидел, что лежит в каком-то огромном пустом пространстве, в котором был только пол. Ни стен, если не считать постепенно сгущающейся тьмы где-то вдали, на расстоянии полета стрелы, ни потолка, ни колонн, что могли бы его поддерживать.

Внезапно внимание Шагота привлекло неясное шевеление вдалеке.

Две жуткие карги волокли Свавара.

Позади раздался какой-то звук. Воин напряг все силы и перекатился на бок.

Меньше чем в футе от его лица ввысь уходил черный полированный гранит. Всего несколько минут назад никакого гранита тут не было.

Черные сверкающие ступени убегали в необозримую высоту.

На самом пределе слышимости раздавалось пение – от этого мрачного похоронного хора по спине у Шагота пробежал озноб. Да что они тут все – с ума посходили?

Шагот встал на четвереньки и осмотрелся. Перед ним возвышалась лестница, составленная из двадцати гранитных ступеней в ярд высотой. Наверху стояло нечто напоминающее трон.

Рядом приглушенно застонал Свавар.

Следующее мгновение принесло с собой разительные перемены, будто между ним и предыдущим миновало несколько часов.

Теперь здесь были Финнбога, Холлгрим и братья Торкалссоны. Судя по виду, они не очень-то понимали, что происходит. За ними Шагот увидел Эрифа Эрильсона – не живого Эрифа, а мертвеца, которого подняла сверхъестественная сила. За ним ряд за рядом уходили в бесконечность шеренги точно таких же стоячих бледных трупов.

Шагот не стал приветствовать своего бывшего вождя, ведь от Эрифа веяло могильной жутью, какой обычно веет от древних андорежских курганов. Курганов, в которых водятся призраки. Говорят, в подобных местах прячутся кровожадные мертвецы. Иногда они, сумев порвать оковы, ловят неосторожного путника и высасывают из него жизнь. И снова, хоть и на короткое время, становятся живыми.