Хотя Джордж боялся летать, он сумел рассмеяться после страшного случая во время нашего концертного турне по США в августе 1965 года. Когда наш хит-парадерный самолёт приближался к Портленду в Орегоне, загорелся один из двух двигателей с правой стороны, извергая чёрный дым и длинные языки пламени. Пол, который сидел рядом со мной, спросил: “Ты видишь что-нибудь, где мы можем приземлиться?” Я не увидел; приземляться было негде. Мы пролетали узкое ущелье с высокими, скалистыми горами, касавшимися облаков по обе стороны от нас. Страшно! Пилот и второй пилот несколько минут ничего об этом не знали, потому что они установили всё в автоматический режим на время, а сами пошли назад в салон, чтобы поболтать с Джоном и Ринго. Большинство из нас решило, что мы доживаем свои последние моменты. Мы сжали ручки наших сидений так, что костяшки пальцев побледнели, и обливались потом. Лицо Джорджа стало мертвенно бледным. К нашему огромному облегчению десять минут спустя, с огнём всё ещё пламенеющим из нашего повреждённого двигателя, мы благополучно приземлились в Портленде, коснувшись ковра из пены, рассредоточенной для нас экстренной пожарной службой. Возможности полететь в Лос-Анжелес той ночью на том же самолёте не было, поэтому компания чартера вместо него предоставила древний ‘Констеллэйшн’. Внимательно осматривая внутреннюю часть этого самолёта перед взлётом, Джордж дошёл до свёрнутого в кольцо пыльного каната в отделении над головой. “Это спасательная лестница” – подсказала наша стюардесса. “Какой она длины?” – спросил Джордж. “Около трёх с половиной метров.” Сохраняя невозмутимый вид, Джордж серьёзно сказал: “Тогда, полагаю, этой ночью нам следует всё время лететь на четырёх метрах!”

После того, как в 1966 году битлы прекратили гастролировать, временная раздражительность Джорджа исчезла, и он вновь обрёл своё прежнее общительное и весёлое отношение к тем, кто окружал его. Он стал спокойнее, наблюдательнее и больше в ладу с самим собой и с миром, чем когда-либо с тех пор, как я впервые повстречал его. В течение года в нём развился стойкий интерес к трансцендентальной медитации, которую преподавал маленький евангельский хихикающий гуру по имени Махариши Махеш Йоги. Джордж изучал философию и музыкальное наследие Индии с поразительным энтузиазмом. Он накупил груды толстых книг, чтобы изучать её религиозные убеждения, и штабеля пластинок, включающих игру на ситаре Рави Шанкара и других. Джордж никогда не делал ничего наполовину и он стал большим знатоком во всём индийском, от Махариши до ситара. Несмотря на основательное и продолжительное лоббирование, он не смог убедить меня разделить его огромный интерес к работе Махариши, но мне нужно было немного знать об этом для передачи деталей последней причуды битла журналистам. Думая, что я хочу изучить всё это для себя, Джордж был рад загрузить меня увесистыми томами о достоинствах медитации, гуру, исполнителях на ситаре и символах культуры Индии, которые – настаивал он – я должен был прочесть. Ради Джорджа я бегло просмотрел несколько из них. Годами позже некоторые называли Джорджа чудаком и отшельником, а другие – гением. Подобно многим из его других бывших друзей, приятелей и помощников, я оставил его в его последние годы в одиночестве ухаживать за своим садом и есть свою натуральную пищу, но моими постоянными воспоминаниями об этом человеке являются счастливые времена, которые мы разделили, даже когда битломания была на своём пике. В августе 1965 года мы арендовали роскошную виллу на голливудских холмах, чтобы ребята могли посреди турне отдохнуть. Как-то вечером один находчивый друг из ‘Кэпитол рекордз’ передал предварительно выпущенную копию нового художественного фильма ‘Что нового, Кошечка?’ и, когда мы расселись для его просмотра, Джордж показал мне знаком следовать за ним в его спальню, где мы оказались вне досягаемости бдительных глаз охранников агентства ‘Бёрнс’, нанятых, чтобы заботиться о нас. Вынув все необходимые ингредиенты из ящика у его кровати, Джордж свернул мне один из самых быстрых косяков из виденных когда-либо мной. В то время я не употреблял марихуану, но Джордж настоял на том, что я должен попробовать этот потрясающе фантастический наркотик. Две затяжки, и я начал кашлять, разбрызгивая своё славное прохладное светлое пиво и роняя ‘Ротман’ с фильтром. Неохотно, Джордж уступил мне, как безнадёжному в деле курения марихуаны.

Я никогда не понимал, почему некоторые люди называют Джорджа ‘Тихоней’. Я считал, у него всегда было много, что сказать. Тем, кто заслужил это прозвище, был Ринго Старр. Хорошо известный британский комик Эрик Морекомб называл его ‘Бонго’, его управляющий банком знал первого битла, появившегося на свет, как Ричарда Старки, а для его родных он был Ричи. Он изысканно одевался и носил набор бросающихся в глаза колец на пальцах. Однажды, когда один репортёр спросил его, почему кольца были там, он ответил: “А куда ещё?” В своей книге, ‘Подвал полный шума’, Брайан Эпстайн назвал его “… маленьким бородатым паренькём из Дингла”. В августе 1962 года Ринго сбрил свои излишние бакенбарды, зачесал свои волосы в ‘чёлку-шваброй’ и вуаля! Он стал битлом. У Ринго в группе часто была скорее роль наблюдателя, чем оратора. Он позволил говорить за себя своему фоновому ритму. В августе 1962 года, после их успешной сессии прослушивания для Джорджа Мартина, но перед записью ‘Люби же меня’, битлы поменяли ударника, выгнав Пита Беста и наняв Ринго. Казалось, это странное время для того, чтобы возиться с составом. Я попросил Джона объяснить разницу между Бестом и Старром. Он сказал мне просто: “Пит Бест – замечательный ударник. Ринго Старр – замечательный битл”. Битлы мало использовали искусные соло на ударных в середине своих песен, поэтому перкуссивные способности Ринго редко превышали норму.

Когда на горизонте возник Ринго, Джон, Пол и Джордж были вместе почти пять лет – особенно долгое время для лет раннего взросления. Джон был прав – Ринго освоился в роли битла, как будто он был послан на землю именно для этого, но это было поверхностное изменение, которое так и не компенсировало его позднее появление. Думаю, он старался изо всех сил преодолеть свой комплекс неполноценности, но, волнуясь, лишь делал всё хуже. Ринго обычно хранил молчание, пока кто-нибудь не заговаривал с ним. И приватно и публично остальные трое с готовностью принимали его, как равного, но всегда было подспудное чувство, к первоначальному объединению был присоединён посторонний связями, которые никогда не были настолько надёжными, как те, что связывали вместе первоначальную тройку. Ринго говаривал мне: “Я часто думаю, что делает такой оборвыш, как я, со всем этим?” Подобно остальным, Ринго был полностью оплачиваемым музыкантом, которого многие считали лучшим ударником в кругах Мерси-бита. Непосредственно перед присоединением к ‘Битлз’, Ринго был с ‘Рори Сторм и Ураганами’, уважаемой в Ливерпуле группой. Именно Рори убедил Ричарда Старки взять себе сценическое имя ‘Ринго Старр’ и давал ему небольшое собственное вокальное выступление, ‘Время Ринго Старра’, в котором то пел ‘Парни’. Эта традиция – предоставлять Ринго место для пения, как на сцене, так и на альбомах – продолжилась, когда он присоединился к ‘Битлз’. К августу 1962 года он много играл в Ливерпуле и Гамбурге, но не с ‘Битлз’. Так вышло, что он провёл какое-то время в одной скиффл-группе и принял участие в конкурсе талантов, который я проводил в зале ‘Сент-Льюк’, также известном, как ‘Кросби’с хайв оф джайв’. Его группа оказалась второй.

В отличие от других битлов, он был неспособен делиться воспоминаниями о хороших и не очень моментах самой ранней истории группы и не мог полностью включаться в разговоры о том периоде. Когда Ринго появился, совершенно новый контракт с ЭМИ уже был на блюдечке с голубой каёмочкой. Он не застал все надежды и душевные муки, которые сопровождали шестимесячные поиски Брайана Эпстайна соглашения на запись. Вдобавок к этому было и его осведомлённость о том, что его предшественник в ‘Битлз’ пользовался значительной популярностью среди ливерпульских фанатов. Многих сторонников Пита Беста возмутило увольнение этого сексуального и уверенного в себе ударника, и они и не подумали с готовностью принять Ринго.